Рубикон - Наталья Султан-Гирей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что с тобой? Тебе плохо?
Мальчик резко повернулся. Цезаря поразило, с какой ожесточенностью блеснули его глаза.
— Я не сяду за один стол с человеком, оскорбившим моего друга!
— Антоний не хотел обидеть этого мальчика.
— Да? — зло выкрикнул Октавиан. — Оба вы хороши! Заплатили Агриппе за его любовь ко мне! Пусть Антоний убирается! Пока он в доме — не стану есть!
— Я сам поговорю с Антонием. — Цезарь взял племянника на руки. — А кушать надо...
— Пусть просит прощения! Не буду есть!
Цезарь усадил мальчика на скамью и вернулся в триклиниум. Антоний, Марцелл и Октавия мирно беседовали. Антоний рассказывал что-то очень смешное, и Марцелл хохотал от души, а Октавия смущенно улыбалась. Цезарь быстро подошел к своему гостю и положил руку на его плечо:
— Ребенок ранен больней, чем я думал. Прошу тебя, пройди к нему и скажи, что ты не хотел обидеть его друга.
— Я, взрослый человек, твой ближайший соратник, должен просить прощения у сопливого паршивца? Так ли я тебя понял, Дивный Юлий?
— Ты говоришь о моем сыне, — сдержанно остановил его Цезарь, — и понял ты меня правильно, мой друг Марк Антоний. Ты сейчас же пройдешь в атриум и...
— Это нелепость! Никогда...
— Ты это сделаешь, — спокойно и негромко повторил Цезарь, — и сейчас же...
Антоний махнул рукой. Можно ослушаться приказа, но не исполнить просьбу Цезаря нельзя. Понимая всю смехотворную глупость своего положения, он скрепя сердце вышел в атриум.
Октавиан по-прежнему стоял, уткнувшись в колонну. Антоний осторожно тронул его за плечо:
— Октавиан Цезарь, я не хотел обидеть твоего друга, но поверь мне, мальчику из бедной семьи туго набитый кошелек нужней какой-нибудь игрушки или книжки.
Октавиан поднял на него глаза и тут же отвернулся. В эту минуту в атриум вошла Октавия, бережно неся в руках тарелочку с недоеденной кашей. Наследник Цезаря спокойно доел и, обвив сестру руками, шепнул:
— Отнеси меня к себе, я так устал...
— Киропедия на римский манер, — съязвил Марцелл.
— А? Что?.. — растерянно переспросил Антоний. Он все еще переживал свое унижение.
— Киропедия, искусство воспитания царей, — иронически пояснил Марцелл. — Теперь меня на все лето отлучат от супружеского ложа. Наш царевич не может спать без няньки!
— Почему же ты соглашаешься?
— А почему ты плясал вокруг недоноска? — издевательски возразил Марцелл. — Вот То-то и оно! Цезарь нам всем нужен, глядишь, с триумфального стола и упадет кусочек пожирней!
V
Желая развлечь племянника, Цезарь попросил знатных магистратов города прислать во дворец проконсула их сыновей или внуков, ровесников Маленького Юлия.
Октавиан нехотя играл с приглашенными детьми, а на следующий день попросил сестру сказать Цезарю, что ему скучно с этими мальчиками и от их шума у него болит голова.
Чтобы Маленький Юлий не скучал, Цезарь выписал из Рима искусного раба-чтеца и велел ему читать вслух мальчику лучшие творения эллинских муз. Октавиан слушал лениво и через два-три дня попросил не читать ему. Лучше он будет тихонько лежать и думать.
— О чем же ты будешь думать? удивился Цезарь.
— Да ни о чем, просто думать...
Кто же из взрослых поверит, что это так интересно перебирать, точно цветные камушки, красивые слова, и у каждого из этих чудесных слов свой цвет и запах. Слово "Эвридика" — бело—желтое и пахнет ромашкой, а слово "Квиринал" — все в зазубринах и звенит, как брошенная монетка. Но лучше об этом никому не говорить — засмеют...
Цезарь пожал плечами. Его, такого деятельного и подвижного, тревожила и изумляла эта способность мальчика подолгу оставаться неподвижным. Точно окаменев и широко раскрыв глаза, Октавиан мог часами, не шевелясь, смотреть вдаль. А между тем ребенок был неглуп и очень ласков, пожалуй, даже слишком ласков для мальчика.
Однажды Цезарь, сидя в тени портика, увитого розами, читал. Октавиан устроился на ступеньках и, разложив перед собой целый ворох полевых цветов, плел венок. Вдруг он поднял голову и спросил:
— А у тебя есть друг?
— У меня много друзей, — рассеянно ответил Цезарь, — и ты их знаешь: Антоний, Мамурра, Гирсий...
— Нет, это не такие. Друг — это один, настоящий...
— А почему ты думаешь, что у меня не настоящие друзья?
— Нет, не такие. — Октавиан усиленно искал слов. — А друг, чтоб ему все сказать можно и знать, что он никогда над тобой смеяться не станет, любит тебя больше всего на свете, и ты его любишь больше всего на свете...
— Я больше всех на свете люблю тебя, — серьезно проговорил Цезарь, — потому что ты — Юлий. Умру я, умрут Антоний, Мамурра, Гирсий, а ты будешь жить и продолжать начатое нами дело.
Октавиан с укоризной посмотрел на взрослого непонятливого человека.
— Это не то, — повторил он тихо и вновь занялся цветами. — А просто любить—жалеть без дела нельзя?
— Без дела и без цели человек не может жить! Если у него нет цели, он животное.
— А у меня нет...
— Ты еще маленький, а у всех детей одна цель. — Цезарь почувствовал, что он говорит не то, что нужно сказать ребенку, но продолжал: — И эта цель — хорошо учиться и радовать родителей.
Октавиан улыбнулся недоверчиво и насмешливо, но промолчал. Он умел замыкаться в себе, а у Цезаря не хватало ни терпения, ни умения, чтоб подобрать ключ к этой маленькой душе, ускользающей, как зверек в свою норку. И Цезарь опять почувствовал смутную вину перед этим ребенком. Октавиан привязался к какому—то добродушному мальчишке только потому, что тот оказался рядом в минуту, когда детской душе больше всего были нужны ласка и понимание, а он, его отец, не мог найти достаточно времени для своего сына.
Сын! Как часто Цезарь мечтал, что около него, уже усталого и стареющего, растет красивый, крепкий юноша, полный смелых замыслов. Он свято верит в дело своего отца и дерзает идти дальше...
Но под одной кровлей с Дивным Юлием жило маленькое, таинственное создание, робкое, слабое и молчаливое. Это созданьице ело за одним столом с Цезарем, грелось у его очага, ласкалось, забиралось на его колени, изредка просило какой-нибудь пустяк и снова замыкалось в молчании. Точно ребенок затаил обиду на своего приемного отца.
И Цезарь с болью ощутил, что Октавиан знает какую-то очень важную истину, давно и прочно забытую взрослыми, я как только он, триумвир, венчанный лаврами, завоеватель обеих Галлий, вспомнит эту истину, все встанет на свои места и он наконец найдет путь к сердцу сына.
— Подойди ко мне, мой милый...
Октавиан медленно, держа одетый на руку уже готовый венок, подошел:
— Это тебе.
— Зачем мне Ты лучше сестре отдай, — ласково возразил Цезарь и снова почувствовал, что говорит не то. — Твои цветы слишком красивы для такого лысого старика, как я, попробовал он пошутить, чтобы ребенок не обиделся.
Но мальчик не принял шутки.
— Я сестре сплету другой, а этот пущу в море. — Октавиан мечтательно посмотрел вдаль. — Он доплывет...
— Куда же твой венок должен доплыть?
Октавиан не ответил. Разве Цезарь не понимает? Куда же и плыть венку, как не в Пицениум? Писать нельзя, потому что Октавиан забыл, в какой деревушке живут Випсании, а венок — тот сам дорогу найдет. Сперва поплывет по морю, потом, как лодочка, поднимется вверх по горному ручью, и выплеснет его ручей прямо к порогу Випсаниев. Возьмет Агриппа в руки венок и вспомнит друга. Поймет, что побратим не забыл его.
VI
Каждое утро Цезарь давал себе клятву посвятить этот день своему сыну. Он вставал на заре, когда в доме все еще спали, и шел к морю. Он был хорошим пловцом и, бросившись в холодное, подернутое утренней дымкой море, плыл. Уверенно рассекал сильными взмахами лазурь и плыл, плыл, пока низкие берега Цизальпин не исчезали в голубом тумане и при первых проблесках солнца не вставали крутые горы Эпира.
А когда он возвращался, солнце уже вставало над морем. На высоком холме, розовея в утренних лучах, ясно вырисовывались стены Равенны. А за ними — город с узкими покатыми улочками, где просторные светлые дома, построенные на римский манер, перемежались с темными острокрышими жилищами галльской знати. Улочки сбегали к форуму, а вокруг форума белели храмы, высилось нелепо пышное здание городского муниципалитета и окруженный тенистым садом дворец проконсула, простой и строгий.
Равенна росла, и за стенами крепости уже ютился поселок. Там, в хижинах, крытых тростником, жил бедный люд: ремесленники, мелкие торговцы, копеечные мудрецы, полунищие адвокаты и предсказатели, продавцы талисманов. Среди них было много исконных квиритов, безуспешно искавших счастья на этой далекой окраине италийского мира.
Цезарь, не спеша и вдыхая всей грудью утреннюю свежесть, поднимался к крепостным воротам. Делами он займется позднее, а сейчас, пока влажный зной не окутал землю, велит оседлать двух коней и они с Октавианом поскачут вдоль побережья по новой, недавно проложенной страде, ведущей в глубь Цизальпин. Мальчик увидит луга, покрытые такой яркой зеленью, какую не увидишь ни в Кампании, ни в Лациуме, увидит недавних полудиких охотников, ставших примерными пахарями, поймет, как велико дело, задуманное его приемным отцом. И может быть, проносясь в стремительной скачке по земле, преображенной Дивным Юлием, они наконец поймут друг друга...