Танжер - Фарид Нагим

– Так хочется любви, Анварка! – вдруг сказал Димка и бессильно засмеялся.

С таким отчаянием он это сказал, и я очень хорошо его понял и почувствовал, и засмеялся вместе с ним.

– Да, Дим, точно… Так, а сколько сейчас время?

Был ослепительно солнечный день. Солнце утомляло лицо. Я стоял в тени возле парадного входа кинотеатра «Варшава» на «Войковской». Два парня дождались своих девушек и сразу стали другими. Еще один парень ждал девушку и держал розу бутоном вниз, чтобы ее лепестки не устали и не осыпались раньше времени. Еще одна девушка не выдержала и побежала к своему парню. А я ждал Сух од олова. Жалко, что проходит лето.

Я издалека увидел его. И потому, как осторожно он шел со своей вечной сумкой через плечо, я понял, что он не надеялся увидеть меня здесь, шел просто так, на всякий случай, убедиться, что меня нет, и в то же время, боясь, что меня нет. Я увидел, как он идет, понуро склонив голову, по привычке пряча свою сухую ручку, и обрадовался, что все-таки притащил себя сюда.

Мы поздоровались, как обычно. На его равнодушном лице ничего не было. И мне, наверное, было более неловко, чем ему. Хотелось пошутить.

– О, а почему Юки нет?!

– Что? Да-а, он так радовался, собирался, а его Канаева не пустила.

– Почему?

– Почему? – он косился на меня, но я знал, что на меня он сейчас не смотрит, не видит меня. – Да меня как будто черт за язык дернул, и я сказал, что ты с нами пойдешь, я тоже радовался. А она, как узнала, что ты с нами пойдешь, устроила скандал и не пустила Юку. Он плачет там.

– Дура она, что ли?!

– Я не ожидал от нее такой реакции, – он пожал плечиками. – Она считает тебя «голубым».

Он тихо и неразборчиво сказал что-то и кашлянул. Прокашлялся.

– Она, наверное, мне назло, – хрипло сказал он. – Она почему-то ненавидит, когда мы вместе.

– Все равно давайте сходим в «Макдоналдс», раз уж это…

Молча прошли через парк. Казалось, что листья шевелятся от жары. Я положил ладонь на макушку. Горячие, гладкие волосы. Вышли из парка, и я подумал, что также тихо мы сейчас разойдемся в разные стороны, боясь обернуться, ежась спиной, кривя лицо от стыда. Какой сейчас может быть «Макдоналдс»?

Еще жарче обрушилось солнце на открытом пространстве. В голове красная, жаркая, арбузная отупелость и тяжесть. Мне показалось, что у меня насморк.

Ослепительно блистают трамвайные рельсы, выгибаясь дугами на далеком бугре. Из сияющей пустоты выезжали половинки машин, потом к ним присоединялись другие половинки. Из сияющего клубка вдруг материализовались люди. Потом снова пропадали в слепо мельтешащем велосипедными спицами воздухе. Из-за бугра поднимались трамвайные рожки. Потом выскользнула, неожиданно проявилась и поплыла сбоку от них белая крыша, под которой пустота. Потом отдельно от крыши вытянулась, потянулась и резко выпрыгнула оторванная желтая половинка кузова. Весь трамвай, разложенный на три части, дрожал и плавился, будто на тряпочном экране, по которому провели рукой.

Мы осторожно ступили на трамвайные пути, я медленно повернул голову, посмотрел на Суходолова, на его лицо сбоку, на блистающие вдали дуги трамвайных путей, и что-то произошло… какая-то невидимая вспышка, нечто мелькнуло, переставилось между нами, я вздрогнул… И мы оба вышагнули из этой полосы, я все ещё слышал истеричный и насморочный трезвон трамвая. Я не знал, сколько прошло времени, и что это было. Но это случилось, и я оглянулся абсолютно другим человеком. Было прохладно. Промелькнула «скорая помощь», смешно, если б меня сбила «скорая помощь».

– Слушайте, я сейчас подумал, а зачем нам «Макдоналдс»? Я знаю одно кафе.

Он неуверенно пожал плечами.

– Вам там понравится! – засмеялся я.

– Да, я тоже думаю.

– Это французское кафе, – я снова засмеялся.

– Такой хороший у тебя этот смех.

Мне тоже понравилось, как я засмеялся. Я никогда раньше так не смеялся. Это был очень хороший смех.

Мы пошли в «Дели Франс», в котором я хотел посидеть с Полиной. Ей бы понравилось здесь. Было видно, что ему здесь нравится. И чувствовалось, что сейчас ему везде было бы хорошо. Как и мне. Он спокойно говорил, что Канаева и Мороков, как всегда, в августе уедут в Ялту, и будут жить у его матери Сани Михайловны, а он останется один в их квартире, и я тоже могу пожить у них до сентября.

– Я никогда не спрашиваю, где ты живешь, что ты делаешь, просто останется свободная комната, и ты можешь до сентября пАжить там, если хочешь. Ты же знаешь, мы там встречались с тобой. Там чисто и светло.

Я теперь знал, что он поднимает это «А», когда волнуется.

– Если бы ты знал, где я все это время жил, конечно, поживу!

Он радостно потер макушку.

– Это сахар, Алексей Серафимович.

– А я думал, это леденцы какие-то.

– Нет. Вот так отрываете и сыпете, все.

– Надо же, удобно – сахар из трубочки.

– Вы только с этими сливками аккуратнее.

– А что?

– Да, они как будто специально созданы для того, чтобы на штаны брызгать… о, у Вас получилось!

– Я сразу понял, как надо сделать.

– А у меня никогда не получается, я их боюсь.

– Можно я у тебя возьму сигаретку?

– Конечно, пожалуйста.

– Так, подымлю просто, такое кафе…

– Вы неправильно подкуриваете, – засмеялся я. – Нужно втягивать воздух через сигарету.

– А-а.

– Вот, тяните и подносите зажигалку, тогда подкурится.

– Так?

– Не надо так сильно тянуть! Давайте я. Вот, я сейчас зажгу, а вы тяните, – я засмеялся. – Ну тяните же!

Он курил, не затягиваясь, просто набирал полный рот дыма и выпускал обратно, смешно морщился и кривился. Я старался не обращать внимания на то, как неумело он курит, не нужно было смущать его. Ему казалось, что сигарета придает ему шарма. Он, наверное, совсем другим сейчас видел себя в этом кафе, высоким, стройным, с сигаретой в длинных пальцах.

– А давай пойдем на Поварскую, посмотрим на эту памятную доску, где Бунин жил? – сказал он, закашлялся и стукнул сигаретой о пепельницу, хотя пепла еще не нагорело. – Там еще эта надпись, не помню наизусть, – он посмотрел на сигарету, стряхнул ли он пепел.

– Я помню: «Как ни грустно в этом непонятном мире, он все же прекрасен и нам все-таки страстно хочется быть счастливыми и любить друг друга».

Восемнадцать

Деньги были на исходе. Однажды вечером позвонили. Трубку первым взял Димка. Я тоже взял трубку на своем аппарате, услышал голос Димки, а потом деловой, холодный голос Полины Дон.

– Извините, я могла бы поговорить с Анваром? – холодно спросила она.

– Привет, Полинка! – сказал я в свою трубку.

– Приве-ет, это ты?!

Это удивительно, насколько он был чужим и холодным, когда она говорила с Димкой, и насколько он изменился, стал теплым, нежным, родным и женственным, когда она услышала меня. У меня сжалось сердце от этого женского в ней и только для меня.

– Анвар, тут вот Игорь уезжает к себе, – сказала она и замолчала. – Это правда, Игорь? Ну, вот, он уже собирается, – она снова замолчала, я слышал ее дыхание. – Ты снова оставляешь меня одну, – она что-то говорила там, было еле слышно, видимо, она прикрыла трубку ладонью. – Анвар, короче, Игорь уезжает, а я могу завтра приехать к тебе!

– Приезжай, Полин. Давай встретимся на Петровско-Разумовской, я буду ждать тебя наверху, выход из первого вагона.

– Хорошо, – она снова что-то сказала в сторону. – Расскажи мне, как ты поживаешь, Анвар?

– А, в стиле той музыки, про которую я тебе рассказывал, – радовался я, и не хватало дыхания для голоса. – Отношусь к жизни, как суфий, и чувствую, что умру под забором неизбежно.

– Я не дам тебе умереть под забором, – сказала она. – Я у тебя есть.

Я весь вечер радовался. Шутил с Димкой, который не понимал моей радости. И мне было странно, что она говорила со мной при Игоре, это казалось какой-то ловушкой. Я стоял в своей комнате и вспоминал ее тело, ее «хохочущий» живот и то, как она стискивала зубы и спокойно предупреждала: «Я сейчас закричу», и никогда не кричала. Посмотрел на свой матрас и замер: «У меня же завтра на нём будет женщина!»

Ночью думал о ней, снова вспоминал ее тело, кончил и заснул.

Утром не знал, как часто это бывает в праздник, с чего начать: себя приводить в порядок, комнату или идти в магазин?

Димка болел. Я сходил в магазин, купил картошки, майонеза, большую курицу и литровую, пластиковую бутыль Джин&Тоника.

С дачи приехал Анатоль. Я разделал курицу, обмазал в майонезе и поставил в духовку на маленький огонь. Наводил порядок в комнате, разобрал постель на матрасе, подмел и вымыл полы, постелил на пол «ковры».

– Бабу ждешь, – Анатоль стоял в дверях и весело смотрел на меня.

– Жду, Анатоль, – радостно, как сообщнику, сказал я ему.

– Что ж, это дело хорошее, – вздохнул он.

– Деньги нужны, Анатоль? – засмеялся я.

Он вздохнул и склонил голову. Я дал ему червончик, оделся и поехал встречать ее. Димка, лежа в постели, читал «Энциклопедию анархиста», он посмотрел на меня поверх очков.