Doll Хаус. Собиратель кукол - Джулс Пленти

Бэт пришла ко мне в тот же день. Она вошла в номер и распахнула плащ, под которым не было ни единой нитки. Я набросился на нее, как зверь — настолько изголодался по привычной, полной страстей жизни.

Мы не вылезали из койки несколько недель. Я в деталях познал каждый сантиметр ее тела. Знал, где нужно ее поцеловать, а где прикусить. То было настоящее безумие, а любое безумие рано или поздно заканчивается.

Помню, как что-то в душе щёлкнуло, когда я увидел фотографии ее детей в бумажнике. Я понял, что делаю несчастной Кэтрин и детей Бэт, а еще ее мужа, до которого мне, честно сказать, не было дела. Не сказав любовнице ни слова, я вернулся домой. Трус, да и только!

— Я собрала твои вещи! — говорит Кэтрин, увидев меня на пороге.

Жена делает вид, что меня нет. Мечется по комнате, что-то перекладывает с места на место, а движения хаотичные и бессмысленные.

— Так просто? Даже побороться не хочешь? — спрашиваю я, не в силах понять, почему она так легко ставит крест на нашем браке.

Кэтрин молчит. Я хватаю ее за руку и заставляю посмотреть на себя.

— Я не так воспитана. К тому же, она смогла поднять тебя на ноги, в отличие от меня. Значит, лучше, тебе быть с ней, — Кэтрин выворачивает запястье из моих пальцев.

— У нее двое детей, — говорю я.

— Что ж, ты можешь быть уверен, что она и тебе родит, — бросает Кэтрин, изо всех сил делая вид, что я для нее больше ничего не значу.

Настоящая любовь. Если любишь по-настоящему, то борешься. Нет, не так. Бороться значит быть эгоистом. Настоящая любовь не эгоистична, и за нее не сражаются до последней капли крови.

Кэтрин любила меня так сильно, что готова была отпустить ради моего же блага.

Глава 10. Его спальня

Я смертельно хочу спать, но холодная боль, раздирающая тело острыми когтями, заставляет открыть глаза. Шарю рукой по животу — натыкаюсь на бинты и трубку, которая торчит прямо из меня. Поворачиваю голову и вижу, что вторая рука примотана к поручню койки, а в вену воткнута игла капельницы.

Я одна. Паника накрывает с головой. Боль уже не кажется такой сокрушительной. Митчелл бросил меня, и я лежу здесь распотрошенная и ничего не могу сделать. Уж лучше бы я умерла. Лучше бы он меня убил, как и ее.

Я лежу в луже собственного пота и глотаю слезы, когда дверь открывается. Показывается охапка красных роз, а потом — его лицо, уставшее, но улыбающееся. Белый плюс красный — плохое сочетание. В памяти всплывают и кровавые следы на его лице, и белый шуршащий комбинезон. Чёртова пила теперь вечно падает в моем сознании и оставляет следы на белоснежном ковре. Их теперь ничем не оттереть.

Митчелл ставит цветы в вазу и зачем-то проверяет капельницу. Ах да! Он сказал, что почти стал доктором. Разве может доктор убивать?

Я взглядом мечусь по его лицу. Что изменилось? Пытаюсь увидеть в нем нечто демоническое. Нечто такое, что заставит вопить, как животное, которое ведут на бойню. Ничего нового. Он все такой же мой. Митчелл, который опять меня спас.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Митчелл. Его голос такой родной и уютный, что в него хочется завернуться.

Я снова и снова напоминаю себе, что должна бояться его. Наверное, даже ненавидеть. Не могу. Не могу бояться, потому что для меня он самый добрый человек на свете. Не могу ненавидеть, потому что он сделал для меня больше, чем кто-либо. Он все тот же Митчелл, каким был. И теперь он будет принадлежать мне. Ведь нас отныне связывает нечто такое, что он больше не сможет разделить ни с кем.

Митчелл пристально смотрит на меня, пытается считать мои чувства. Это несложно. У меня ведь всегда все на лице написано. Я молчу, и молчание мое его явно тревожит.

— Не можешь говорить, потому что горло болит из-за трубки? — перебирает он варианты, не сводя с меня встревоженного взгляда.

Сложно, но я смогу. Я поднимаю руку, в которой ничего не воткнуто и переваливаюсь на здоровый бок. Боль вгрызается в тело. Я стискиваю зубы и продолжаю тянуться к капельнице в вене. Когда добираюсь до нее, выдергиваю и начинаю теребить бинты, которыми привязана.

— Эй, что ты творишь? — Он бросается ко мне и мягко прижимает к кровати. Митчелл так близко, что я чувствую его дыхание.

— Я хочу домой! Забери меня отсюда! Возьми меня с собой! — Я пытаюсь кричать, но звуки получаются осипшими, слова — отрывочными.

— Бекки, доктор сказал, что тебя едва удалось спасти. Ты должна остаться под наблюдением еще хотя бы на пару дней, — терпеливо объясняет он.

— Нет! — кричу я, но голос окончательно сорван, и даже шептать не получается.

Я как умалишенная вцепляюсь в его руку. Это единственное, что я могу.

— Успокойся же, швы разойдутся! — чуть ли не умоляет он и продолжает прижимать меня к жесткому матрасу. Я хочу сдаться боли и его рукам, но продолжаю брыкаться из последних сил.

В палату забегает доктор, а за ним и медсестра.

— Что здесь происходит? — спрашивает доктор.

— У девочки синдром белых халатов. Ненавидит больницы, — поясняет Митчелл, не ослабляя хватки.

— Быстро! Успокоительное! — кричит доктор, и медсестра пулей вылетает из палаты.

— Тише, — приговаривает он, убирая с моего лица мокрые, спутанные волосы.

Я молю его взглядом: «Пожалуйста, скажи им меня не трогать!» Но Митчелл только кивает вернувшейся медсестре со шприцем в руке.

— Нет, Митчелл, не позволяй им колоть меня, — визжу я, чувствуя, как игла жестко пробивает кожу.

Тело вмиг обмякает, веки становятся свинцовыми. Я отключаюсь.

Я опять куда-то плыву,