Дорожное происшествие - Хайнер Ранк

- Мой сын Дитер, - нерешительно продолжал он, - упрям как осел и до ужаса несговорчив. Я в его возрасте был точно таким же и не раз бывал за это бит, что, впрочем, ничего не меняло: я становился еще упрямее и еще, несговорчивее. А теперь можете себе представить, что происходит, когда сшибутся два лба, сделанные из одного материала. С тех пор как парень научился думать самостоятельно, между нами не было ладу ни одного дня. В спокойные минуты я иногда даже шел на уступки, чтобы как-то положить конец этой вечной вражде. Но без всякого толку. Каждую мою уступку он считает признаком слабости и ведет себя еще более нагло. Отчего я со своей стороны просто зверею от ярости, но тут уж ничего не поделаешь: нельзя прыгнуть через собственную тень. В последнее время отношения между нами еще более обострились - и не только из-за Бригитты.

Николаи судорожно сцепил руки, и на висках у него набухли жилы. Ему, очевидно, стоило большого труда сдерживать себя и не давать выхода подступившему гневу. Приглушенным голосом он рассказывал дальше:

- И все же я приехал к вам. Один бог знает, чего мне это стоило. Я ведь мог отправить письмо по почте, мог позвонить вам еще вчера вечером. Я не сделал ни того ни другого, потому что хочу вас кое о чем попросить и потому что понадобилось еще несколько часов, прежде чем я решился на эту просьбу.

Арнольд порывался что-то сказать, но Крейцер остановил его взглядом.

- Вот неплохая увертюра для моего благородного замысла. - Губы Николаи тронула чуть заметная усмешка. - А теперь без обиняков: я знаю, что вы подозреваете Дитера. Наверняка вы располагаете какими-нибудь фактами, говорящими против него, как, например, эта история с пишущей машинкой, которая мне и самому представляется в высшей степени непонятной и таинственной. Но вспомните, сколько фактов свидетельствовало против меня, и, однако же, выяснилось, что я отнюдь не тот негодяй, за которого вы меня принимали. Я лучше знаю собственного сына, чем вы. Возможно, он и обманщик, возможно, он в молодом задоре наделал какие-то глупости, но… - Николаи перевел .дух и посмотрел Крейцеру прямо в глаза, - …но он не уголовный преступник, который способен сбить человека и потом оставить его на произвол судьбы.

- Мы этого никогда не думали. За рулем сидел человек средних лет. Но сообщник у него молодой и ездит на «яве».

- Нет, - горячо возразил Николаи, - нет и нет. Даже если вы приведете сто доказательств, Дитер не имеет никакого касательства к этому преступлению. Я допускаю, что Дитер из дерзости, или ложно понятого товарищества, или просто из любви к приключениям позволил вовлечь себя в какую-нибудь жульническую проделку. Но самое позднее в ту минуту, когда случилось что-то серьезное, ну к примеру, этот наезд на велосипедиста, он прибежал бы ко мне, или к матери, или к вам, наконец. Если вы не верите мне, значит, вы идете по ложному пути. Очень вас прошу, примите это к сведению.

- Мы не имеем обыкновения чересчур полагаться на свою веру, - сказал Крейцер.

Николаи подозрительно поглядел на него, но не увидел в лице собеседника ни малейших признаков иронии. Подперев голову руками, он продолжал:

- А если говорить серьезно, меня очень тревожит мой сын. Он не дурак и знает не хуже меня, что вы его подозреваете. Он ничего не ест и ни с кем не хочет разговаривать, часами мечется по своей комнате либо сидит, забившись в угол, и о чем-то думает. Недоверчивость ко всем и всему он простер даже на меня. Позавчера вечером позвонила Бригитта и сообщила, что полиция конфисковала у нее Дитерову машинку и при этом учинила ей унизительный допрос, выпытывала, известно ли ей о каком-то фотоаппарате, который в свое время был якобы где-то украден вместе с этой машинкой. Я не принял ее звонок всерьез, у меня голова была занята другим. А кроме того, ко мне как раз пришел человек, с которым я хотел договориться насчет окраски левого крыла, чтобы мне не остаться на целую неделю без машины. Вчера за обедом я вскользь, к слову, сказал, что знаю об изъятой машинке и потому могу предположить, что полиция, надо думать, еще раз пожелает навестить меня по этому поводу. Услышав это, Дитер страшно возмутился, что я ничего ему не рассказал. Потом он еще пробормотал, что все словно сговорились против него, бросил ложку, выскочил из-за стола, побежал к себе и заперся там. Вот я и боюсь, как бы он не совершил в этом состоянии непоправимую глупость. До границы от нас рукой подать, он считает, что его несправедливо обвиняют, что его обложили со всех сторон. Я пришел попросить вас как можно скорей что-нибудь предпринять, чтобы снять с мальчика эту тяжесть. Я ему в данном случае ничем помочь не могу, но вы наверняка можете его как-нибудь успокоить, к примеру сказать, что не собираетесь брать его пока под стражу или что вы не только его подозреваете, но и еще несколько человек.

Николаи закашлялся, достал носовой платок и шумно высморкался.

- Не хотим вас обманывать, - сказал ему Крейцер, - Дитер у нас по-прежнему на подозрении. Одно могу вам обещать: неопределенность для всех причастных к делу скоро кончится.

- А больше вы ничего не можете? - разочарованно спросил Николаи.

- Разумеется, я сегодня же готов переговорить с Дитером, если вы это имеете в виду.

Николаи кивнул.

- Буду очень рад. Но вы сказали: «Неопределенность скоро кончится». Кого же вы считаете преступником? Хотелось бы узнать.

- А вот этого я вам сказать не могу, я и сам покамест точно не знаю. Есть одно обстоятельство, которое скоро все прояснит, но надо собрать доказательства, прежде чем я смогу что-либо утверждать. Ну, как у вас в медицине: пациент последним узнает, что намерен с ним делать врач.

Николаи засмеялся и встал.

- Лишь бы вы не поставили ошибочный диагноз, дорогой коллега. А то будет неприятно, если вы оттяпаете уши тому, кто ни сном ни духом…

- Не тревожьтесь, - засмеялся и Крейцер, - мы свои жертвы не усыпляем, они находятся в здравом уме и твердой памяти и могут защищаться.

- Если только у них до этого был здравый ум, - сказал Николаи, после чего нахлобучил шляпу, подхватил плащ и исчез за дверью.

Арнольд поставил на прежнее место стул Николаи.

- Ну-с, что вы скажете о причинах этого визита? - спросил он.

Крейцер пожал плечами.

- Хочу думать, что он сказал нам правду. Других причин я просто не вижу.

- Вы упомянули об одном обстоятельстве, которое скоро все прояснит. На мой взгляд, подобное заявление отдает ненужной загадочностью или вы просто хотели его утешить?

- Отнюдь, отнюдь. - Крейцер повернулся и взглянул на своего коллегу с нежной улыбкой, не свободной, впрочем, от насмешки. - Вы ведь обычно так проницательны! Неужели вы не заметили, что Николаи дал нам в руки отличную улику?

Арнольд задумался, нахмурив лоб.

- Нет, - сказал он наконец, - не могу сообразить.

Крейцер по-прежнему улыбался.

- Пока это всего лишь подозрение, а мне нужны факты, и как можно быстрей. Возьмите машину и поезжайте в исправительную колонию. Спросите там у Першке, знает ли он Дитера Николаи и Бруно Гехта или по крайней мере одного из них. Когда вернетесь, составьте отчет о поездке со всеми подробностями. Это очень важно.

- Хотите, чтобы я истомился неизвестностью?

- Любопытен, как старая дева, - ласково сказал Крейцер. - Честное слово, сейчас нет времени для дискуссий. Лучше сами пораскиньте умом. - Он достал из шкафа плащ, перебросил его через руку. - А я съезжу в Людвигсфельде, поговорю с булочником. Итак, до скорого.

Дверь захлопнулась, шаги Крейцера проскрипели по свеженатертому коридору и затихли. Несколько минут Арнольд просидел неподвижно, подперев голову руками и неотрывно глядя на дверь.

Но его так и не осенило.

26

На ярко-желтом фасаде с двумя большими витринами была укреплена черная стеклянная вывеска, а по ней золотыми буквами: «Фердинанд Ленкейт. Хлеб и кондитерские изделия». Маркиза в белую и красную полоску дарила тень тортам, возлежавшим на ажурных бумажных салфеточках, и пирамидам, возведенным из булочек с маком и соленых палочек. Дом был в один этаж, с плоской крышей и четырьмя окнами на улицу. Вход в пекарню и в жилые комнаты находился слева, за белым, свежевыкрашенным забором. Ворота были распахнуты настежь, на подъездной дороге стоял желтый пикап, кузов которого наполовину прятался в гараже.

Крейцер нажал кнопку звонка. Полная химическая блондинка с перманентом впустила его и, после того как он изъявил желание побеседовать с господином Ленкейтом по делу, проводила в узкую комнатушку позади торгового зала. Комнатушка, судя по всему, служила конторой. Она была обставлена темной мебелью, а над письменным столом, заваленным деловыми бумагами, висел в золотой рамке диплом мастера, датированный 1929 годом.

- Прошу вас, присядьте. Муж сейчас придет, - сказала она и вышла из комнаты.

Не успел Крейцер сесть, как в комнату явился сам господин пекарь. Это был человек лет пятидесяти - шестидесяти, с брюшком, черными глазами, узенькой полоской усов над верхней губой, очень смуглым цветом кожи, на фоне которой особенно резко выделялись белые ровные зубы и среди них - золотая коронка. На голове у него сидела белая пекарская шапочка, надетая набекрень, с умышленной небрежностью, обличающей вкус и кокетливость; пекарские штаны из легкой ткани в мелкую клеточку были прикрыты чистым белым фартуком. Словом, вид у него был свежеиспеченный, а некоторая тучность лишь усугубляла впечатление южной элегантности.