Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ах, он верит, что победит всех однажды?
Но то будет однажды!
Ах, человечество живо рекордами?
Но в марафоне рекорд не фиксируют!
Ах, в Историю войдет его имя?
Но кто сегодня помнит великого Абебе Бикилу? Кто слышал о знаменитом Лассе Вирене?
Я?
И я б не слыхал, если б не придумывал этот рассказ! Читал специальную книжку, представьте!
Фиддипид?
Эк заладили: Фиддипид, Фиддипид!.. Не тот ли это несчастный, имя которого — если верить другой специальной книжке о беге — звучит совсем по-иному. Феденикс — так там назвали его!
— Мне тебя жалко, дружище! — артачится Топ. — Не результат важен — процесс! Кто не познал этого — тот и не жил! — вот так он откликается мне и ослепляет улыбкой, на секунду замедлив свой бег. На взгляд окружающих — тяжелый и нудный, на взгляд и мой, и его — упоительный.
Но вот Топ спохватился. Снял с лица — будто влажной тряпочкой смыл — улыбку, расслабил все, что не нужно для бега, и вновь затрусил, преодолевая усталость и боль, сухоту в горле и немочь, этот высокий красивый брюнет, которому бы мастеровито работать, да строить свой дом, да ласкать красивых детей от веселой Сабины, а он все бежит и бежит, не обращая внимания на отсутствие дам и цветов.
Хмурый дождь разогнал последних зевак, и только на противоположной трибуне осталась квадратоплечая физкультурка. Единственная, кто верит в звезду, единственно верная Топу.
Единственная.
Если не считать туфлю, хоть и брошенную, но так же по-прежнему верную. И до сих пор не могу я расставить оценки, в то время как Топ все бежит и бежит. Теперь уже — босиком.
Куда и зачем ты бежишь, мой приятель?
Карнавал-84. Рассказ
Стоит ли огорчаться, если долго и долго не удается пробиться к читателю? Не стоит, пожалуй! Так полагаю: писание книг — одно из жалких проявлений жажды земного бессмертия, способ (при том — не самый удачный) прорыва к потомкам.
Отсюда выходит: зачем суетиться? Потомки прочтут, откопают… Но вот жуткий вопрос: скажите по совести, мой уважаемый, мой образованный современно собрат: вот Вы, лично Вы прочитали «Войну и мир», «Идиота», «Обломова» до конца, начиная с начала, без пропусков?
Да-а-а?
Что ж! Тогда в самом деле: зачем суетиться? Однако же… хочется! (А вслух говорю: надо! не мне! им очень надо! им нужен я!)… И суечусь… И огорчаюсь!
Александр Жулин. Из цикла «Беседы с воображаемым собеседником».…по данным современной науки, оптимальный размер дырочек в солонке равен 3 мм².
(«New Scientist», 1983, т. 97, №1344, с. 367).Танцы затеяли днем.
А что делать еще, если погода такая?
Так задвинем окна тяжелыми ставнями, включим цветомигалку! Так отгородимся от мира, будем плясать, будем резвиться, как горные козы!
Это вскричал самый умный и самый серьезный. Молодой человек по профессии инженер-электронщик. И первым заблеял.
А действительно: в мшистом лесу сыро и чавкает. А действительно: погромыхивает. Ничего себе отдых, а?
Мигом откликнулись: сотворим козью морду погоде! Бэ-э-э!
Ирочка, что ж отвернулась? Какое такое влияние атмосферы? Какое такое давление? Скорее в танцзал! Не дрыхнуть же приехали мы сюда, не воблу обсасывать!
Я-то? Я-то приехал сюда за здоровьем,
…которое — ха-ха! — от этого хуже не станет!
Эй, инженер, а сумеете электричество починить?
Бэ-э-э, скорее в танцзал!
И благодать наконец-то: в громе, в лучах цветомузыки совсем другой мир наступил — красочный, карнавальный!
Рок-рок-рок-бенц! Танцуют они. Весело ломают тела. Зубоскалят, посмеиваются.
Гляньте-ка: голыми пальцами скрутил провода!
Дивитесь: кружок «Умелые руки»!
Дайте потрогать: всамделишний электронщик!
Эй, не балуй, высокое напряжение!
В центре круга красавица девушка. Она скорее большая, чем маленькая. Выше всех, этак, на полголовы. Но красавица. Танцует — будто шаман ворожит. Руки то вверх плавно взмывают и там, наверху, переливаются лебедино, то тяжело падают вниз и как-то очень изящно волнуются вокруг выпуклых бедер. Русалочьих бедер.
Хороша юная великанша, честное слово: черные брови, румяные щеки, глаза темно и влажно блестят, открытые зубы искрятся в мятущемся разноцветьи — примите, дружище, сочувствие, если вы ростом не вышли.
…или равняйтесь на электронщика! Заметьте: он отнюдь не гигант, однако уверенно держится. Танцует бодро, с размахом, он это делать умеет, как умеет нравиться женщинам: великанша, покачиваясь, приседает — он возносит руки над ней (небольшой, а умеет возвыситься!). Она поднимается — он стремительно падает, бросая колени, сжатые вместе, то вправо, то влево.
И шутит: — Эх, если б не малые мои габариты!
Щурится хитро: — Но нам и так хорошо, без объятий!
Она в ответ улыбнись, а мы с вами додумаем: может, не так уж и шутит, может, щурится для разведки?
Душка Филипп — так зовут его девушки, и можно вполне согласиться, что что-то такое в Филиппе имеется: этакий умный прищур, умнесенькие эти шуточки, информированность, напор, а уверенность, с которой он держится?
В общем, мужчина номер один,
… если учесть, что других мужчин вовсе нет,
… разумеется, не считая Гену-художника.
Неожиданность профессии Гены — кажется, единственное достоинство этого хмурика: он лыс, коренаст, неказист. Не танцует, а топчется, такой боровичок-мужичок крепенький, к тому же физиономия красная, что вызывает определенные домыслы. Так что, несмотря на мольберт, ходить бы ему отчужденно.
…однако других мужчин нет на треклятой турбазе! А где они есть, мужики доброкачественные, куда вообще подевались? Более прочих это тревожит тощую Любу. Не сразу входит в танец она, пока только приглядывается, но качается очень ритмично, и из этого ясно, что она может. Так кошечка, вброшенная в незнакомую комнату, замирает, гнет спинку, принюхиваясь, но уж будьте уверены, через минуту станет хозяйкой или… Или расцарапает честную компанию.
Опасная женщина Люба, нервная, многие норовят от нее подальше держаться, лучше и нам отойти в уголок,
…а вот там-то вы и увидите Иру.
Почти все женщины в джинсах, только полная Ира в облегающем платье и в туфлях на каблуках. В платье фигура у нее привлекательная, но танцует она аккуратно и от этого скучно. Слегка постукивает полноватыми ножками, слегка поводит плечами, однообразно все так, пожалуй, смущенно, словно кажется ей, будто все взгляды обращены на нее, что близко к истине, в сущности.
Нет, разумеется, у каждого здесь свой интерес, каждый в себя углублен, но нет-нет, да кто-нибудь и посмотрит на Иру, и сам не поймет, зачем посмотрел, да вот глянул, и все тут. Ведь вряд ли кто знает, что вчера, когда позировала на фоне заката, тихий Гена-художник получил то, что не успел заслужить. Ира теперь сама не своя, никаких слов о любви не было, он только слушал, она говорила, все о себе, все беды свои излила: вот и муж ушел из семьи, и Славка, четырнадцатилетний балбес, отбился от дома, и на работе кошмарная обстановка, больные капризничают, она, медсестра, на три многолюдных палаты одна, верите ли, от шприца и сегодня руки болят — вот так говорила, говорила она, возбужденная после позирования, а он так отзывчиво слушал (ах, муж ушел! ах, ручки болят, такие крепкие рабочие ручки!) — в общем, размякла и, всегда строгая к этим мужчинам (от этого и одинокая — пошутил информированный электронщик, она же задумалась не на шутку!), как-то так неожиданно уступила.
Итак, танцуют они, гремучая музыка оглушает, ударные бьют наповал, что-то такое дурно визжит, и в трансе танцоры, кровь бурно по сосудам струится, и чем чуднее ломаешь себя, тем интереснее, а рядом и дети резвятся: один головой мотает вверх-вниз, словно мячиком на резинке балуется, другой ногами стучит быстро-быстро, а руки… А руки — так даже в карманах!
Ира аккуратно танцует, несмотря на пламень и лед, которые ее окружают. Сзади жжет Славкин огонь: этот длинноногий узкоплечий зверек с вечера нервничал, во сне вскрикивал, пил воду без счета, в туалет бегал — а знаете, туалет на дворе, метров за пятьдесят от коттеджа, а ночи такие холодные, она извелась, что простудится сын, и что с ним такое? А сейчас танцует, как заведенный, трясет, трясет головой, будто мозги перетряхнуть необходимо ему, а ей кажется: не растрясется — быть дикой выходке, жути какой, и, к несчастью, она проницательна.
Генино охлаждение точит душу. Что о ней теперь думает?
Ира растеряна. Улыбка у нее на лице, но только улыбка эта — обманная, карнавальная. Как-то так все случилось, без слов о любви. И прощаясь, ничего путного не сказал. Какую-то глупость сказал на прощание. «Вот оно! Бродит!» — сказал, и как сдуло его.
И все же хочется верить, что она ему нравится. Пусть самую малость. Художники — туманный народ… И ведь неустроенный, одинокий… Какой-то такой нехудожественный… От «того-этого» она бы его отучила… уколы бы делала… Может, врет, что профессиональный художник? Хорошо, если врет…