Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин

По-прежнему все притихли, по-прежнему стоит жуткая, леденящая тишина. Только в воздухе шелестят худосочные, сухие снежинки и падают на лица людей; снежинки тают на лицах, превращаясь в малюсенькие, легкие капли, и только на изваянном, выпуклом лице Валентина снежинки не тают, а, словно пушинки, срываются, падают, цепляются за волоски на плохо выбритом подбородке и там прилипают.

Марина плавно встает. Движением головы, а затем и руками отводит свои прекрасные волосы и вырастает, взрослеет, меняется на глазах, становясь царственной дамой, умеющей подчинить любого мужчину, роковой женщиной, и не сводит с них, ее наблюдающих, своего задумчивого, полного тайны взгляда.

— Мой! — сломав талию, наклоняется к Валентину. — Мой навсегда! — и, обволакивая черными локонами беломраморное лицо, легко коснулась застывших губ.

И в этот момент приходит догадка. Ей становится ясно вдруг, что́ тянуло ее к Валентину. Да, они сталкивались как два разноименных заряда, перетекая друг в друга своими энергиями разного знака, но никогда не удавалось ей разрядить его до конца.

Не удавалось.

Сейчас — удалось.

Она часто читала о том, как в ярости или в горе мужчины овладевают только что умершей женщиной. Если бы женщине была дана такая возможность! Она бы вытолкала всех их, посторонних, с этой вершины, она бы взашей спустила их вниз, она… она насладилась бы своей полной победой!

Слеза капнула на застывшую щеку.

Красиво.

Она попрощалась. Это был ее миг. Ее высота. Когда еще случится подобное!

С пренебрежением смотрит на Игоря. Переводит затуманенный взгляд на доблестного Евгения Евгеньевича — и вовсе не видит его. И тут опять будто кольнуло.

Что такое?

Ах, сыщик!

Да полно, да откуда этот-то здесь?

Разве это — занятие для профессионального следователя? С чего бы это он увязался? Пожалуй, это неслыханно — лазить на горку за отставшим от группы туристом!

Она теперь прямо, пронзительно смотрит на этого малого, отмечая его скромные мужские достоинства и припоминая, как жадно вскочил он, увидя ее, как страстно принялся убеждать их немедленно, да-да, немедленно отправиться в поиск! Ведь в воскресенье ударил мороз!..

А они случайно попали на этого сыщика. Валентин в понедельник не вышел, они какое-то время раскачивались, пока кто-то не дал телефон: посоветуйтесь, мол, парень толковый! И вдруг этот «парень» завелся. Они поразились: он, как юла, забегал по своему кабинету, куда-то звонил… Ах, ясно: он, наверно, отпрашивался! Что же соврал, уговаривая начальничков отпустить? Что у него мама в инфаркте?

— Тоже мой! — удовлетворенно вздыхает Марина, с волнением ощущая свою возросшую, свою жуткую власть и еще сомневаясь, да она ли это — Маринка с косичками, лившая слезы из-за двойки по алгебре?.. Да нет, не из-за двойки по алгебре, а, если по правде, из-за Коляна Колдыбина, который мог ее вытянуть, мог подсказать, но не стал!

Гора с любопытством приглядывается к чужому в этой компании человеку. Она видит, как вспыхивают в его разгоряченном мозгу пламенного жара догадки. Его пытливые, искрометные взгляды то на того, то на другого из этих людей, ему непонятных и подозрительных, так ясны Горе!

— Мой… мой… — плотоядно, всеведно вздыхает Гора и с любовью оглядывает шустрого сыщика.

И набегает темное облачко, и закрывает Луну. Гора запахивает на себе плотный, сумрачный саван. «Такой молодой, а такое слабое сердце!» — вспоминает она взятого ею.

Кроссовочка. Песня о чемпионе

Литература? Русская литература?.. Ну да, точно: стоит она, скажем, на трех китах. Кит первый — толстовски подробное, социальное описательство, энциклопедия общества и идей. Кит номер два — проникновение внутрь, энциклопедия духа, сильно продвинутая Достоевским. И есть третий кит, когда литература — искусство прежде всего остального, игра, в которой к словам прилипает энергия, и встаешь освеженный…

О себе скажу только: первый кит — не моя лошадь!

А у прилавка с кроссовками… Бог мой, что творилось у прилавка с кроссовками! Давили нахальные юноши, держали осаду мужчины, галдели оттесненные дамы — шел бой за заморские туфли!

— Мы зрим грандиозный ландшафт! — сказала по этому поводу одна продавщица, далекая от забот секции обуви.

— И в центре ландшафта, конечно, Сабина! — заметила тонко другая по поводу той, которая в поте лица отпускала ходкий товар.

— Все как ошалели, — подытожила третья, — а на Сабину им чхать! — И горделивая троица погрузилась в печальные размышления о влиянии импорта на бзик индивида.

И тут он вошел. Нет, толпа у прилавка, пожалуй, не сделала стойку. Равнения на двери, пожалуй что, не было: все так же галдели гневные женщины, все так же мертво держались мужчины, все так же давили хулиганы-юнцы, но… Вы только представьте: духота, толкотня, озверелые лица, и вдруг является этакий высокий, худощавый брюнет! Верзила в ослепительно оранжевой куртке! Красавец с убранным внутрь животом! Он входит своей великолепной походкой, которую в будущем переймут городские мальчишки: небрежно бросая словно бы вконец уставшие длинные ноги и падая всем длинным телом на всю ступню разом. Спокоен, подтянут, дружелюбный оскал над полем взъерошенных русокочанных голов…

— Вот это пломбирчик!

Как показал подробнейший дальнейший разбор, это сказала неискушенная в светских манерах кассирша. Тонкие бровки ее округлились, вздернутый носик зардел, ладошка обмякла, и мелочь для сдачи посыпалась звонкораскатистым, серебряно-медным дождем.

Тут кое-кто прыснул. Похоже, оттуда, где сгрудились футбольные бутсы. А у одной спринтерской туфли-шиповки сам собой развязался шнурок. Представляете, эти современные девушки? С одной стороны — красота, ля-ля-ля и доступность, даже шнурок развязался сам будто б собой, а вот с другой стороны… Что за шипы!.. А цена?

Спохватившись, кассирша нагнулась — не за мелочью, нет! — но чтобы частично скрыть себя за барьером. Однако лиловое платье, под мышками потемневшее, обтянуло полную спину, чем предательски обнажило бретельки. И тогда, чтобы не выглядеть окончательной дурой, кассирша высунула откуда-то снизу и сбоку пунцовое, круглое личико:

— А… А в универмаге колготки французские кинули!

— Французские плохо носятся, рвутся! — вступила ей на подмогу та продавщица, которая первой узрела ландшафт.

— Уж точно, тесны! — заметила та, которая славилась тонким умом.

— Эти француженки, известное дело, шкелеты! — пылко подытожила третья и тут же примолкла: пломбирчик был на подходе к Сабине. А наша Сабина… Только представьте: такая стройная, тонкая, снует от полок к прилавку, грациозно склоняясь, будто камыш на ветру.

Да только верзила не слышал великосветской беседы и, кажется, не разглядел еще Сабину-красавицу. Погруженный в себя, он был целенаправлен не в меру. История Фиддипида его потрясла. История о том, как без остановок на отдых сей славный древнегреческий грек пробежал из Марафон до столицы Эллады, как он упал, задыхаясь, как, прежде чем умереть, все же выкрикнул желанную весть о победе над персами, превосходящими силой. «Мы победили!» — выкрикнул он и тут же скончался на месте. «Мы победили!» — прекрасно! Но… зачем тут же кончаться на месте, сообщая о небывалой победе?

Погруженный в себя, Топорев Слава проткнул очередь длинной рукой. Полный сомнений в поучительном смысле легенды, он ухватился ладонью за поручень. Не замечая окружающих дам, в том числе и прелесть Сабину, он бросил в пространство: «Я за банными шлепками!» — и… втиснул себя в междутелье. Но только продрался к прилавку, как потемнело в глазах: вот это кроссовки! Сказка, мечта! Нежатся в лучах электричества, сознавая достоинство. Свободно раскинулись, не обращая внимания на посторонних, настырных мужчин. Ну будто на взморье загорелые, стройные незнакомки! Будто с рекламной картинки красотки в разноцветных купальниках!

Знаете, эти современные туфельки!..

Знаете?..

Яркие, все как одна, и как одна, все по-разному яркие! У той — бляха в поясе, эта подвесила бляху на грудь, а та нацепила на задник, каждая только и думает, как бы выставиться перед другими.

Если говорить правду и всю правду, Слава нацелился на туфлю с зелеными полосами и с бляхой в груди. И тогда та кроссовочка, которая имела желтые полосы и носила бляху на поясе, она только вздохнула. И от смущения, что слишком громко вздохнула, полосы диагоналевые ее покраснели. И, еще более застеснявшись, кроссовочка шевельнулась, чтобы спрятаться в тень. Однако, как вы хорошо понимаете, шевельнулась неловко, да так, что луч света, отразившись от позолоченной бляхи, слегка ослепил пломбирчика Славу. И тот, ослепленный, дрогнул рукой: «Покажите мне ту! Ну эту, румяную!» — предполагая, между прочим, рассмотреть не только красавицу туфлю, но и цену, что была выбита на бляхе-шалунье.