Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин

— Пломбирчик! — вдруг строго окликнули сзади. — Так не годится!

Кроссовочка была хороша. Такая толстая литая подошва! Такая мягкая стелька! А задник? Эластичнейший, прочный!

— Сказал: за банными шлепками! — взвизгнули спереди.

Но и цена на кроссовочку, сказать нечего, была хороша! Если отдать разом стипендию, в расчете месяц прожить на авось, то и тогда для покупки не хватит рубля!

— Катись-ка! — заорали вокруг. И заходили по спине кулаками, острые ногти вонзились под ребра, затопали по ногам каблучки. Вот тут в помутившемся взоре и возникла Сабина: такая стройная, тонкая, снует от полок к прилавку, грациозно склоняясь, словно камыш на ветру.

— Послушайте, девушка! — Такая тонкая, стройная, снует от полок к прилавку, склоняясь… — Я не любитель выделывать выкрутасы на танцах… — А волосы у нее были пышные, с рыжеватым оттенком… — Не собираюсь я в них и по улицам щеголять… — А белая блузка, а оголенные руки мелькают, двоятся, троятся… — Кроссовки нужны мне для движения к мировым достижениям!

Распахнув наконец-то глаза, которые оказались цвета морской изумрудной воды, Сабина ответила с великолепной учтивостью:

— Так что же вы все же хотите? Вам эти не нравятся, что ли?

Топорев поперхнулся. Конечно, можно считать — от того, что ему саданули по почкам. Но не лишена оснований догадка, что, окунувшись в изумрудные воды, ему не хватило дыхания. Откашлявшись, он прохрипел:

— Про Фиддипида слыхали? Так отложите мне парочку! Не хватает рубля!

Конечно, это был повод так повод! Соседние продавщицы, несмотря на толкучку и шум исхитряясь следить за событиями, замерли, как овчарки, натянув поводки. Однако эта Сабина!.. Эта гордячка Сабина!

— Вы, может быть, принимаете меня за фрамугу? — спросила она, одарив «Фиддипида» насмешливой улыбкой принцессы.

— Вернусь через час! — настаивал Топорев и бился с толпой: — Не лайтесь! Не пхайте!

— По-вашему, стоит дернуть веревку, и фрамуга откроется? — интересовалась Сабина, которую никто никуда не отпихивал.

— Не дергайте! — огрызался толпе. А ей: — Не дернуть! Не надо — веревку! При чем тут фрамуга?

— А за кого вы меня принимаете?

Здесь, несомненно, следовало догадаться, как надо ответить! Такие пышные, рыжеватые волосы, такие глаза!.. Увы! Напрасно в Славином голосе появляются бархатные обертоны, напрасно и клянчит он, и убеждает, вцепившись в прилавок, все это напрасно! Тем более что всегда найдется некий такой, который умеет догадываться. Такой пожилой паренек, который позднее представится: «Миша!»

— Не может сказать, за кого принимает! — возмущается Миша, светлея лицом, нечетким после пластической операции. — Скажу тогда, за кого принимаю вас я!

И чего возмущается? Кроссовки, заметим, ему не нужны, хотя он их и купит. У него принцип такой: покупать все, что дают! Ну, пусть себе покупает, но зачем же встревать?

— Так вот, вьюноша! — объясняет пораженному Топореву. — Цвет изумрудной волны покажется вам цветом плевка, если рядом будут светить глаза этой леди!

— А по шее не хо? — приходит в себя тот, кто бормочет о движении к мировым достижениям. — А по черепу? По калгану?

К чести леди, сведущей и без Миши о преимуществах своих глаз перед морем, предложение «Фиддипида» ей больше по сердцу, чем комплименты встревающей личности. И в тот момент, когда Топорева обхватили прямым поясом сзади, чтобы вернее оттащить от прилавка, когда начал он безнадежно, безнадежно лягаться, Сабина снизошла наконец.

— Так что же вы все же хотите? — со светской учтивостью повторила она.

Тут произошло то, что объяснить я не в силах. Топорев, который и клянчил, и уговаривал, который выходил из себя, убеждая, этот верзила, помятый толпой, воскликнул вдруг:

— Рупь взаймы я хочу!

Нет, вы только подумайте! Еще не предложил прошвырнуться по Броду (улица Ленина), не пригласил ни в дансинг, ни в синема!.. Сабина впала в состояние грогги, в то время как Топорев из очереди выпал в осадок. И на нашей истории именно здесь уже можно бы было поставить недоуменную точку, если б… если б не покрасневшая туфелька! Она напряглась и сбросила сверкнувшую в воздухе бляху! Налитая тяжестью непомерной цены, бляха увлекла туфельку за собой. Вниз, вниз, под прилавок!

Падая, Кроссовочка хладнокровно связала тесемки — чтобы не зацепиться в пути, и спрятала за шнуровкой розовый язычок: была она девушкой современной и судьбу свою устраивала обстоятельно. (Здесь впервые проявилась личностная самобытность Кроссовочки, в связи с чем иначе как с прописной буквы я не могу писать ее имя!)

Между тем «Фиддипид» все заметил и понял как надо. И рванул за рублем, махнув на прощание Сабине. И осталась ненасытная очередь. Остался и догадливый Миша.

— Сабина! — кивает Миша на возбужденных людей, — кроссовки кончаются, а этот ваш нищий рупь никак не найдет!

К чести Сабины она — ноль внимания.

— Сабина, — вновь напоминает о себе паренек, — этично ли предлагать этому милому толстяку полубрак: отличные туфли у вас под прилавком!

К чести Сабины она — кило двести презрения.

— Вот так бедных девушек и обманывают! — бормочет обиженный паренек.

И тут Сабина поднимает мерцающий изумрудами взгляд и собирается что-то сказать. Ах, вы понимаете: то, что она хочет сказать, ну никак не ложится на лист! И я, дабы не исказить образ прекрасной Сабины, ее лишаю возможности это сказать!

Не спорьте, Сабина, я знаю, что делаю, и лучше взгляните, кто рвется там в дверь, срывая готовый замкнуться засов.

— Достал! Достал рупь! — взывает Слава с порога, одолевая усердную не в меру уборщицу. — Где они, где эти кроссовки?

— Какие кроссовки? — удивленно возражает Сабина (удивляя меня). — Кончились ваши кроссовки! Все расхватали! — возражает она с неожиданной яростью.

— Кончились ваши кроссовки! — подхватывает пожилой паренек. — Все расхватали! — скрипуче хохочет.

Ах, Сабина, Сабина! Вот так и рвутся, казалось бы, небесные связи! Так рушатся, казалось бы, бетонно-прочные браки! После таких вот неоправданных женских жестокостей и сигают в бутылку, в разврат, пополняют ряды сексуально-монополых меньшинств!

— Как же так? — зашептал Топорев, — как же так? — и вдруг с высоты своего двухметрового роста видит кроссовки. — А эти?

Эх, Топорев, Топорев! Настойчивость в достижении цели лишь тогда ценится женщиной, когда цель эта связана с ней!

— Эти отобраны одним покупателем! — отрезает Сабина…

— Таким веселым блондином с хохолком на затылке! — добавляет она…

— Таким обходительным лапочкой! — торжествующе заключает, в то время как Миша, держа уши топориком, с каждым словом Сабины все более задирает свой непривлекательный подбородок, больше похожий на куриную гузку, чем на крепкий мужской подбородок, свидетельство воли и силы.

И наступает пора впасть в состояние грогги печальному Топореву.

— Что? — шепчет он, на глазах увядая. — Отобраны? Кем? — шепчет он и не видит, как томно на него воззрилась Сабина.

И тут мне послышалось:

— Да не было никакого блондина! — послышалось откуда-то снизу. Или мне это только послышалось?

— Нет! Был, есть и будет! — вскричала Сабина. — Не спорьте!

— А я и не спорю, — печально отвечает ей Топорев. — Это она!

— Если опровергается наличие блондина и лапочки, то кто, по ее мнению, я? — встревает пожилой паренек, тесня подбородком в живот своего конкурента.

— Чье это мнение? Кто здесь «она»? — взъярилась Сабина.

Сабина, Сабина!.. Будь хоть немножко пошире, Сабина! Сквозь строки рассказа я видел не только тебя и мельтешащих мужчин, но столь же реально слыхал говорящую туфлю.

— Туфля — вот кто «она»! — отвечал грустно Топорев.

— Пусть опровергает сколько захочет! — откликнулся опытный Миша. — А я ее покупаю!

Нет, каков этот Миша! Вторую пару берет! Но между тем поддержки мужчин для меня оказалось достаточно, чтобы и дальше рассказывать все по порядку, не опуская некоторых подозрительного сорта подробностей!

— Да, он ее покупает! — подтвердила Сабина. Они с Мишей упивались своим превосходством. Он победил конкурента, она сумела возвыситься над этим верзилой, походя очаровавшим весь магазин. Они улыбались друг другу через прилавок. Они понимали друг друга без слов. Такова жизнь, такова женщина: тот, кто нравился ей, был ею отвергнут по причине неуловимого свойства.

— Я достаю кошелек! — победно взговорил Миша, растягивая миг торжества, и сунул руку в карман. Карман был округло наполнен, Топорев пал духом так, что безучастно прослеживал выползающее движение набитого кошелька из кармана. Сабина хихикнула, метнув последний косой взгляд на пломбирчика. И в этот предсмертный момент Кроссовочка, подобрав бляху, упруго подпрыгнула.

— Разве сила характера в том, чтобы, прибежав с возгласом: «Мы победили!» — тут же скончаться на месте? — крикнула на лету «Фиддипиду», в то время как Сабина смогла лишь раскрыть и закрыть и снова раскрыть свои морские глаза. — Разве характер не в том, чтобы, поставив цель, биться за нее до конца? — и у Сабины впервые в ее пока еще коротенькой жизни дрогнули губки. — Бери меня, Топ! — воззвала к пораженному Топореву, отныне навсегда возведенному в Топа, который успел только подставить ковшиком свои большие ладони. И все бы на этом кончилось для Сабины, поскольку, ощутив кожей ладоней Кроссовочку как вспорхнувшую птичку, Топ забыл обо всем, если бы… Если бы не статическое электричество!