Врушечка - Галина Куликова

— Думаете, я завидую вашей жене? — Настя постаралась сказать это презрительным тоном. — Я что, произвожу столь жалкое впечатление?

Выражение лица, да и ее горячность немного отрезвили Колесникова.

— Но вы сказали, что Ева намеренно оцарапала вас в театре, — недовольно ответил он и открыл узкую книжечку, в которую был вложен счет, принесенный официантом.

— Мне не нравится, что вы за меня расплачиваетесь, — сказала Настя, напряженно глядя на босса. — Я ваша служащая, а не какая-то там… вертихвостка.

— Ну вот еще, приехали, — вскинулся тот. — Даже не вздумайте доставать кошелек и копаться в нем у всех на глазах. Я вам этого не прощу.

Он первым поднялся на ноги и широким шагом двинулся к выходу. Настя засеменила следом за ним. Гордость диктовала ей отказаться от любезного предложения подвезти ее до места. Но страх за брата оказался сильнее.

— Мне нужно в район Сокольников. Довезите меня до метро, ладно? — попросила она.

Голос у нее был сердитым. Сердилась Настя на саму себя — за то, что не ушла, гордо задрав подбородок. Он ей не поверил. Не поверил! Решил, что она влюбилась в него, а потом увидела, какая красавица его жена, и впала в истерику. Уму непостижимо.

Колесников придержал для нее дверцу, потом быстро сел за руль, завел мотор и рванул с места. Он вел машину молча, сосредоточенно глядя на дорогу. Основные пробки уже рассосались, Москва двигалась, хотя все еще неохотно.

— Я полагаю, расспрашивать вас о семейных проблемах бессмысленно, — проворчал Колесников, краем глаза наблюдая за тем, как Настя сжимает и разжимает руки, терзая ремень своей сумочки.

Он только сейчас сообразил, что все вещи, которые он видел — одежда, обувь и аксессуары, — довольно недорогие, хотя подобраны со вкусом. Это показалось ему странным, учитывая, что муж ее — всемирная знаменитость. Может быть, он держит ее в черном теле? И ее вдохновенный рассказ о своей семейной жизни там, в аэропорту, был не более чем бахвальством?

Надо сказать, что, после того как Настя появилась в офисе, он заходил в отдел кадров. Единственное, что его интересовало, — это ее семейное положение. Она действительно была замужем. И ее мужа действительно звали Отто фон Швентке. «В каждой женщине есть тайное зерно, из которого, как в сказке, впоследствии может вырасти боб до самого неба, — подумал Колесников раздраженно. — Какого черта она скрывает? А с виду такая милая!»

Он высадил ее там, где она сказала, попрощавшись довольно сухо. Но вместо того чтобы уехать, вышел из машины и отправился следить за ней. «Отто фон Швентке становится моей навязчивой идеей, — подумал Колесников. — Отчего мне так хочется его увидеть? Что за блажь на меня нашла?»

Блажь или не блажь, но он следовал за Настей, держась на почтительном расстоянии и прижимаясь к кустам, за которые можно было бы нырнуть. В конце концов, если она его засечет, он скажет, что отправился за сигаретами. Через пять минут быстрой ходьбы его помощница вошла в кафе. Колесников сунулся было за ней, но тут же прикрыл дверь — зал оказался слишком маленьким для того, чтобы остаться незамеченным. Ему удалось увидеть, что навстречу Насте поднимается сухощавый мужчина лет сорока с темной бородой клинышком, в круглых очках. «Похож на доктора из какого-нибудь старого фильма, — подумал Колесников. — Никакой это не композитор. Класс не тот!»

Он еще немного повертелся возле кафе, потом обругал себя на чем свет стоит и уехал домой.

Тем временем перед Настей официант поставил чашку мятного чая и блюдце с долькой лимона, в которую изобретательно воткнул зубочистку. Длинные пакетики с сахаром, словно карандаши, торчали из кружки, стоявшей на столе. Впрочем, Насте некогда было осматриваться — она сразу же сосредоточилась на докторе Панкрашине, который ее ждал. Взяла чашку за ручку и стиснула ее изо всех сил. И лишь после этого спросила:

— Что с моим братом, доктор?

— С ним все в порядке, — поспешно ответил тот. — Я же сказал по телефону, чтобы вы не волновались.

— Но зачем вы тогда меня вызвали?

Прежде чем ответить, доктор сложил руки на столе замочком и посмотрел на девушку с ласковой укоризной. Глаза у него были грустными и мудрыми, как у уличного пса. Колесников верно определил, что тот далек от сцены, блеска и славы — костюм на нем был добротный, рубашка уютная, а галстук вообще ничего из себя не представлял — просто закреплял деловой образ.

— Настя, я наблюдаю за вами полтора года, — сказал Панкрашин. — С тех пор, как ваш брат попал в нашу клинику. И вот что я хотел спросить. — Он посмотрел на нее очень внимательно. — Вы решили собой пожертвовать?

— Что значит — пожертвовать? — Настя вскинула на него глаза, от всего сердца надеясь, что слезы не польются рекой в самый неподходящий момент.

— То и значит. Я ведь в курсе, что вы оставляете у нас всю свою зарплату.

— Я сменила работу, — поспешно сказала она. — У меня теперь все хорошо, Антон Владимирович!

— Не все хорошо, — возразил тот. — Рассеянный склероз не лечится, это хроническое прогрессирующее заболевание. Мы можем говорить лишь о продлении жизни вашего брата, ну и о ее качестве, конечно. Ваш Дмитрий лежит в так называемой «коммерческой» палате, и я отлично знаю, чего вам это стоит. Вы ведь совсем одна.

— Я не одна!

— Вы потеряли родителей, а ваш брат после той ужасной катастрофы заболел. Вероятно, в результате полученных травм. Так бывает, Настя, с этим ничего не поделаешь. Вам, конечно, очень тяжело… — Он немного помолчал. — Но я хотел спросить про вашего мужа. Он так и не появился?

По щекам Насти, расцветая маками, пополз неровный румянец.

— Нет, — выдавила она из себя. — Но это не имеет значения. Я справляюсь.

— Да, вы справляетесь, но чего вам это стоит!

— Вы хотите предложить мне какой-то выход? — напряженным голосом спросила Настя. — Предлагаете забрать Диму домой? Но дома ему гораздо хуже! Он чувствует себя зависимым, ему кажется, что он разрушает мою жизнь, и я не могу его переубедить. В клинике же он ведет себя иначе, он борется! Он приспосабливается, и я вижу, что в нем просыпается новый интерес к жизни.

— Настя, не горячитесь. Я вовсе не собираюсь уговаривать вас забрать брата.

— А что же тогда?

— Я просто хотел вам… помочь, — осторожно сказал доктор и мягко накрыл Настину руку своей большой белой ладонью. Ладонь была приятно прохладной и сухой. Маки на щеках Насти мгновенно налились багровым. Она не знала, как реагировать на прикосновение и просто смотрела на Панкрашина во все глаза.

— Брат стал вашей навязчивой идеей, — заговорил тот, не убирая руку. — Никогда ни к чему хорошему это не приводило. Вон, видите, порционный сахар в длинных пакетиках? Человек, который эти пакетики изобрел, мечтал избавить людей от лишних хлопот — не нужно брать пакетик в руки и отрывать бумажный край. Достаточно разломить упаковку двумя пальцами посредине — и сахар аккуратно высыпается в чашку. — Свободной рукой доктор проделал то, о чем говорил. — Однако неблагодарное человечество оказалось слишком консервативным. Люди делали с его пакетиками то же самое, что и со всеми остальными — тупо отрывали край. И знаете что?