Я — посланник - Маркус Зузак

— Молодец, все правильно понимаешь, — ехидно говорит он, и я уезжаю.

Милла вся сгорает от нетерпения. Дверь открывается, она выходит, — я даже не успеваю подняться по ступенькам и постучать.

— Привет, Джимми, — улыбается она.

— Привет, Милла.

Я придерживаю дверь, она садится в машину, и мы едем в церковь. В разбитое окно залетает приятный ветерок.

Приезжаем мы без пяти десять, и что же я вижу? Церковь забита людьми под завязку. Даже моя мама пришла — вон, в зеленом платье. Она-то, конечно, здесь не из-за пива. Просто хочет быть в курсе последних событий.

Я с трудом нахожу свободное место и усаживаю Миллу на скамью.

— Джимми, а как же ты? — начинает беспокоиться она. — Где же ты сядешь?

— Не волнуйся, — успокаиваю я пожилую даму. — Где-нибудь да сяду.

Однако это не так-то просто сделать. В результате я присоединяюсь к тем, кому не хватило места, — мы стоим плотной толпой в конце зала.

Все ждут, когда выйдет отец О’Райли.

Часы бьют десять, и колокола заливаются звоном, призывая паству к молитве. Все, абсолютно все — дети, напудренные дамы с сумочками, пьяницы, подростки, прихожане-захожане, неделями не появляющиеся на службе, — благоговейно замолкают.

Отец Томас выходит.

Он выходит, и все ждут, что же он скажет.

Сначала он внимательно оглядывает толпу. А потом приветствует нас своей простецкой, доброй улыбкой и говорит:

— Ну что, здравствуйте всем!

И толпа взрывается криками — и аплодисментами. Все хлопают и радостно вопят, а отец Томас просто сияет — таким я его еще не видел. И это еще не все — оказалось, у священника есть пара тузов в рукаве!

Кстати, он пока еще ничего не сказал.

Даже молитву не произнес.

Он ждет, когда восстановится тишина, а потом вынимает из кармана сутаны губную гармонику. И начинает играть что-то проникновенное. Через некоторое время из зала к нему выходят трое — сущие бродяги по виду, но в костюмах. Один стучит, как в барабан, в мусорное ведро, другой играет на скрипке, а третий — на губной гармонике. Здоровой такой. Музыка разносится по церкви, проникает в каждый уголок. И всеми присутствующими — мной в том числе — завладевает странное чувство. Необычное. Не испытанное дотоле.

Звуки музыки стихают, и толпа снова взрывается аплодисментами. Отец Томас ждет, когда станет тихо.

— Эта мелодия предназначалась Богу. Она пришла от Него — и Ему мы ее посвятили. Аминь, — говорит он.

— Аминь, — откликается толпа.

Отец Томас говорит еще много чего, и мне нравятся его слова и то, как он их произносит. Он совершенно не похож на священников, которые сидят по роскошным церквам, толкают лицемерные речи и грозят всем адскими муками. Отец О’Райли говорит с завораживающей искренностью. Не о Боге, а о людях, о нас, живущих в этом пригороде, что нам нужно держаться вместе. Действовать сообща. Помогать друг другу. Ну и вообще собираться почаще.

— Приходите сюда, в эту церковь, каждое воскресенье, и мы будем вместе, — говорит отец Томас.

Он просит ту самую троицу — Джо, Грэма и Джошуа — почитать из Евангелия. Бедняги мямлят и сбиваются, но им аплодируют как героям, и на их лицах читается неподдельная гордость. Даже не верится, что эти парни пытались стрелять у меня мелочь и сигареты.

Я уже некоторое время пытаюсь найти в толпе Тони. Разглядывая сидящих на скамьях людей, встречаюсь глазами с Софи. Она машет мне — привет, мол, — и снова поворачивается к алтарю слушать. А вот Тони я почему-то не вижу…

Под конец службы отец Томас заводит старую, еще со школы знакомую и любимую песню — «He’s Got the Whole World in His Hands». Все подпевают и хлопают в такт, и… ближе к концу мелодии я наконец-то вижу Тони.

Он проталкивается сквозь толпу и становится рядом со мной.

— Привет!

В каждой руке у него по ребенку.

— Лимонад-то будет? Чтоб детям дать?

— Непременно.

Минут через пять отец Томас замечает нас с Тони, как мы стоим сзади, за скамьями.

Песня заканчивается, а молитвы так и не было. И вот Томас О’Райли приступает к самому важному.

— Внимание! Сейчас я буду молиться — вслух. А потом про себя. Все присутствующие вольны молиться так, как пожелают, — говорит он.

Потом он склоняет голову и произносит:

— Благодарю Тебя, Господи. Благодарю за этот момент — и за всех этих чудесных людей. Также возношу Тебе хвалу за бесплатное пиво…

Зал хохочет.

— …А также за музыку и слова, что Ты дал нам сегодня, дабы мы могли восхвалить Тебя. А более всего, Господи, я благодарю Тебя, что сегодня брат мой пришел сюда. И что Ты послал мне некоего человека в ужасной куртке… Аминь.

— Аминь, — повторяет зал.

— Аминь, — говорю и я через некоторое время.

И — как многие из присутствующих — в первый раз за долгие годы молюсь.

Я говорю: «Господи, пусть у Одри все будет в порядке, а еще у Марва, у мамы и Ричи — и у всех моих близких. Пожалуйста, возьми к Себе на небо папу, и прошу Тебя, помоги мне с миссиями. Помоги сделать все правильно, Господи…»

А через пару минут отец Томас завершает службу словами:

— Спасибо всем! А теперь — вечеринка!

И толпа снова ревет от восторга.

Ричи с Марвом занимаются грилем. А мы с Одри раздаем пиво. Отец О’Райли присматривает за едой и напитками для детей. И у всех отлично получается.

Наконец все съедено и выпито, и мы вытаскиваем караоке. Один за другим подходят люди и поют, поют. Я стою рядом с Миллой — пожилая леди отыскала девочек (во всяком случае, так она их назвала), с которыми ходила в школу. Они рядком сидят на скамейке, и у одной дамы ножки не достают до земли. Она сидит, скрестив щиколотки, и болтает ногами в воздухе. Честно говоря, я не видел ничего прекраснее.

У меня даже выходит уговорить Одри спеть дуэтом битловское «Eight Days a Week». Естественно, Марв и Ричи срывают овации, проорав в микрофон «You Give Love а Bad Name» группы «Bon Jovi». Оказывается, не только мы с Одри любим древние хиты!

Я танцую.

С Одри, Миллой, Софи. И мне очень нравится кружить их и слушать, как они хохочут.

И вот вечеринка заканчивается. Я отвожу Миллу домой и возвращаюсь, чтобы помочь с уборкой.

А уходя, оглядываюсь и вижу: отец Томас и Тони О’Райли сидят рядышком на ступеньках церкви и курят. Понятно, что они все равно не будут видеться часто. Дай бог, чтоб через пару лет снова встретились. Но и то хорошо. Большего мне и не нужно.

Кстати, я до этого не знал, что отец Томас курит.

9

А вот и полиция

Этим вечером ко мне домой приходят сначала отец О’Райли, а потом полиция.

Священник стучится в дверь и стоит на пороге молча.

— Что-то случилось? — спрашиваю.

Но он не отвечает. Просто смотрит на меня. Отец Томас хочет понять, как же у нас получилось провернуть сегодняшнее дело, и пытается найти ответы во мне. В конце концов святой отец осознает, что словами всего не выразишь. Тогда он просто делает шаг вперед, кладет ладони мне на плечи и очень серьезно смотрит в глаза. И я вижу, как то, что у него внутри, меняет его лицо. Оно становится умиротворенным — как у святых.

Мне кажется, дело вот в чем. Отцу Томасу до этого не приходилось говорить никому «спасибо». Обычно люди благодарят его. Он же священник. Вот поэтому у него такое замешательство на лице. И слова никак не выходят — непривычные же.

— Да все в порядке, — улыбаюсь я.

И мы некоторое время стоим вот так, спокойные и счастливые.

Потом отец Томас поворачивается и уходит, а я долго смотрю ему вслед.

Полицейские заявляются ближе к половине одиннадцатого. В руках у них щетки и бутылка с каким-то раствором.

— Краску с асфальта оттирать, — поясняют они.

— Огромное спасибо, — говорю я.

— Да не за что.

Три часа ночи. Я снова на Мэйн-стрит — только теперь оттираю краску.

— Ну почему всегда я? — вопрошаю я Бога.

Бог, конечно, молчит.

Тогда я смеюсь, а звезды смотрят на меня сверху.

Жизнь — хороша.

10

Дважды два и мороженое

На следующий день у меня зверски болят руки и плечи, но оно того стоило.

Кстати, нашлась Энджи Каруссо. В телефонном справочнике немного людей с такой фамилией, и методом исключения я ее обнаруживаю.

У Энджи трое детей, и, похоже, она типичная молодая мать-одиночка. У нее двое мальчиков и девочка, и Энджи работает в аптеке. Такая шатенка с короткой стрижкой, очень симпатичная — рабочая форма ей к лицу. Знаете, это белые халатики до колена — все фармацевты в них ходят. Вот мне такие очень нравятся.

Каждое утро она собирает и отводит детей в школу. Три дня в неделю ходит на работу. В остальные два возвращается из школы прямиком домой.

Наблюдая за Энджи, отмечаю, что, похоже, зарплату ей дают по четвергам. Тогда она берет детей и ведет их в тот же парк, где мы со Швейцаром сидели, когда к нам подошла Софи.