Чужой Бог - Евгения Берлина

Он поднял лицо к небу, и солнце ласково потрепало его по щеке.

— Зачем они воруют? — пожаловался Пётр Кондратьевич солнцу. — Если воровать не умеют. Видно же всё.

Первое впечатление

Сейчас, когда народ хорошо живёт и хорошо одевается, трудно отличить одного от другого и угадать, кем товарищ работает. А в практической жизни это часто бывает необходимо. Едешь, например, в троллейбусе, и на тебя кто-нибудь кричит:

— Чего в проходе встал?

Ты оборачиваешься и видишь человека в пальто и шляпе, в руках портфель кожаный. И тут ты не знаешь, как быть. Если это просто человек, такой же, как ты, то можно крикнуть:

— Куда сам-то прёшь?

Если это интеллигент или из тех, кто сохраняет интеллигентскую оболочку по семейной традиции, тогда ему надо объяснить:

— Вы тут кричите, товарищ, а имеются больные, которые шума не терпят.

Интеллигентный человек сконфузится, начнёт что-нибудь тереть: очки или подбородок. Другой скажет:

— Это ты больной, что ли?

И тоже про него всё ясно без анкеты.

А если это начальник какого-нибудь учреждения? Ему, может, кричать и ругаться больше другого хочется, но нельзя ему (по причине возможно знакомых людей или тех, кто его видел начальником). Так он только глаза на вас будет таращить, фыркать и молчать. Молчит он, а вы думаете: «Может, это и не начальник, а простой человек, но находится в состоянии алкогольного опьянения, и поэтому своё слово сказать ему уже трудно».

Молчит, молчит он, а потом как закричит:

— Попрошу освободить проход!

Тут вам делается жарко. Вы прижимаетесь к сидящей около вас женщине, чтобы занимать меньше места. Он проходит мимо, презрительно улыбаясь, а вы думаете: «Большой, наверное, начальник». А может, вы опять путаете. Я раз за одним таким шёл, так оказалось, что он живёт в квартире с тремя маленькими детьми, женой, тёщей, племянницей, и поэтому его сердце свободы хочет в общественном транспорте, ему через три года жильё дадут, так он, значит, три года будет в общественном транспорте высказываться.

Но настоящая беда, если вам товарищ попался из тех, кто ещё только хочет быть интеллигентным и предпосылки у него имеются. Тут не знаешь, как к нему подступиться, потому что он в эту интеллигентность идёт собственной дорогой, никому ещё не известной, и у него на всё своё мнение имеется. Тут надо не обидеть человека, и так ответить, чтобы он свою новоиспечённую интеллигентность мог перед людьми показать. Например, вы скажете:

— Мне горько слышать такие слова. А он в ответ:

— Мы, наверное, с вами не контактируем. Или вы, посторонившись:

— Дорога свободна, не толкайтесь.

А он:

— Ощущение себя личностью начинается с одиночества и пространства.

Видите, как причудливо извиваются мысли этого человека. Какое же в общественном транспорте одиночество? Чтобы помочь ему в трудной работе его мозга, можно сказать:

— Человек только тогда человек, когда хочет и умеет общаться с себе подобными.

Он благодарно смотрит на вас и говорит:

— Я шёл к этой мысли, но ещё не успел сформулировать. Проходи, дорогой товарищ. Выходи из троллейбуса, читай, говори умные слова, потом, покушав, опять залезай в троллейбус, где я еду, и, увидев мою фигуру в проходе, скажи: «Посторонитесь, пожалуйста». Я от этих слов так постараюсь уменьшиться, что тебе и ругать будет некого.

Старая история

Помню я, как подавала руку страхагенту Петру Семёновичу Слизкову Анна Андреевна Сполохова, повариха столовой № 5. Но нынче Анна Андреевна на пенсии, купила малиновые шторки и кошку завела по прозвищу Лика.

Пётр Семёнович потерял смысл жизни, от тоски он дёргает левой ногой и собирается на воды.

Анна Андреевна по утрам пьёт чай с пудингом, по телефону отвечает томным голосом и в жизни своей обособилась от народа.

Пётр Семёнович сначала часами прогуливался под её окнами, потом притворился общественником и хотел привлечь Анну Андреевну к охране зелёных насаждений. А когда она игнорировала его порыв, он со зла притворился котом и увёл доверчивую кошку Лику за угол. Там он подарил её прохожему Лялюшенко.

Анна Андреевна тосковала, как беженка, потом поняла всю безысходную тоску жизни и уехала с Петром Семёновичем на воды.

Монолог в столовой

Я смотрю на этого усталого человека, и части его тела исповедываются мне. Я вижу его лысину, отливающую оливковым маслом, его большие уши, испещрённые бугорками и прожилками, похожие на географические карты. Лицо вытянуто и напоминает дорогую чашку из кофейного сервиза, с тонким орнаментом.

Он жадно ест котлеты. Рядом на тарелке — кусок пирога. Он поглядывает на него с резвостью и недоверием обжоры. Кажется, он завидует самому себе в предчувствии насыщения.

Вдруг лицо его делается грустным, он оглядывается. Он не хочет быть одиноким в мире, он на секунду повисает в пространстве вместе со столом, и обретает человечество в моем лице. Я сажусь за его столик, и мы смотрим друг на друга.

— Ты кто? — спрашивает он, облизывая губы.

Я молчу, факт моего присутствия обозначен чёткими контурами тела.

— Я тебя не знаю, — говорит он, пододвигая пирог.

Робкая суетливость проявляет путаницу сознания. Он ищет форму общения, неопределённость его личности размывает красивый орнамент лица.

«Это не интеллигент, — важно думаю я. — И не представитель рабочей династии. Он ещё не выработал форму существования».

Я открываю свой кожаный мешок и раскладываю перед ним несколько жизней. Я предлагаю ему жизнь с гудком паровоза и тёплым запахом машинного масла, гордую жизнь литейщика, хитрую жизнь ботаника и даже восторженную жизнь ребёнка. К себе я придвигаю элегантную жизнь, задрапированную пепельным шёлком. Я стараюсь и цитирую наизусть страсти.

Наконец он отодвигает ко мне мягкую плоть этих жизней и продолжает есть пирог.

— Сейчас, докушаю, — говорит он. И вдруг начинает смеяться.

Я вижу, что вокруг все начинают смеяться надо мной. Моя печаль переплавляется в смех толпы.

Одинокий

(рассказ-подражание)

Вечер был похож на спелую сливу и истекал здоровым терпким запахом. Вася сидел на скамейке в сквере и думал о том, что опять получил двойку по химии и родители не дадут денег на кожаную куртку.

«Меня никто не понимает, — думал он. — Я очень одинокий».

Вокруг нею пенились кусты и ходили люди. Старичок в белой шляпе азартно предлагал парочкам на скамейках — могу рассказать свою жизнь.

Рядом с Васей сел грустный молодой человек. Он искоса поглядывал на Васю и потом обратился к нему со следующими словами:

— Вы, наверное, одиноки и тяготитесь этим? Как я вам завидую! Вот уже три года я не могу испытать этого прекрасного чувства. Множество предметов и живых существ взаимодействуют со мной. Когда я бегу от них, я вступаю в сложные отношения с вещами, костюмы диктуют мне свой стиль и меняют характер.

Вася недоверчиво посмотрел на него.

— Вы мне не верите, — сказал молодой человек. — А вот даже сейчас, посмотрите, муравьи бегают вокруг моей ноги, запонка нежно вошла в кожу и щекочет её рядом с кровеносными сосудами, отяжелевший кусочек атмосферы задержался на моей щеке. Я уже не говорю о запахах, что как насекомые жужжат вокруг меня.

Вася уставился на муравьёв.

— Сейчас сюда придёт чудесная девушка, — сказал молодой человек. — Влюбитесь в неё, вы одиноки и свободны. А я, — он махнул рукой, — я не могу даже влюбиться, я переполнен мелочным общением.

По тропинке действительно шла красивая девушка. Но её обогнал старичок в белой шляпе.

Старческий румянен пятнами покрывал его лицо. Он подмигнул Васе и азартно предложил:

— Могу рассказать свою жизнь.

Внешний мир

Кондрашин тяжело прыгнул на подножку трамвая и зашёл в вагон. Старость тяготила его, как мешок, накинутый природой. Он сел у окна, вытер пот и начал окидывать мир за окном суровым взглядом.

На улице был туман. Люди на улице плавно двигались в мягком и густом воздухе. Туман нежного телесного цвета обволакивал окно. Кондрашин подумал об Анечке, молодой служащей своего отдела, и усмехнулся.

К стеклу в это время прилепился листик и затрепетал. Кондрашин начал подозревать Анечку в страшных грехах.

«Не зря бойкая-то она», — решил Кондрашин.

Он вышел из трамвая и пошёл по улице. Улица с напряжением извивалась и тянулась к маленькой площади, похожей на полуоткрытый рот. Воздух слоился и расточал запах свежести.

«Нет, Анечка всё-таки хорошая женщина», — подумал Кондрашин.

На площади стоял автомобиль. Нетерпеливый шофёр нажал кнопку. Автомобиль громко затрубил.

«Я люблю её», — с ужасом подумал Кондрашин.