Чужой Бог - Евгения Берлина

Евгения Берлина — участница IX и XI Совещаний молодых писателей столицы. Её рассказы публиковались в «Московском комсомольце», «Литературной России», сатирическом журнале «Магазин Жванецкого» и других изданиях; Ю. Нагибин, Л. Новоженов, А. Кучаев, обращаясь к её творчеству, отмечали оригинальный взгляд на многие явления нашей жизни, литературный дар.

Евгения Берлина — лауреат отдела сатиры и юмора «МК».

Авторская стилистика произведений полностью сохранена.

Евгения Берлина

Чужой Бог

Она смешно писала о серьёзном

То были 80-е годы. А точнее, их середина. Нам, тогда молодым и задорным, казалось любое море по колено. Ведь в воздухе витали надежды, мы ощущали меняющийся мир. Точнее, нам казалось, что это мы изменяем мир. По крайней мере, мир литературы, поэзии… Мы, начинающие, молодые литераторы, писали о смешном, и нам казалось, что писали мы смело, даже рискованно. На самом же деле, всё было не так-то просто, нас, увы, не печатали. С ужасом переступали мы пороги издательств, солидных журналов, многотиражных газет и получали от ворот поворот. И тогда наши творческие порывы, наши желания иметь своего читателя подвигли нас, пятерых-семерых решительных «первопроходцев», создать свой печатный орган. Под крышей редакции газеты «Московский комсомолец» мы нашли прибежище для «непечатных» текстов, то есть тех текстов, которые отвергались редакторами журналов, цензурой. Мы точно вытянули из огромной колоды счастливый выигрышный билет. «Полоса сатиры и юмора» в популярной молодёжной газете стала неким троянским конём, под видом которого мы дарили читателям хорошую прозу и хорошую поэзию. Мы жили под постоянным дамокловым мечом фразы «это не смешно». На самом же деле умный, думающий читатель ощущал в наших публикациях глубокий сарказм, даже издевательство над обывательскими принципами тогдашней жизни. Наша полоса мгновенно стала популярной, потому что мы публиковали юмористические, талантливо смешные, я бы сказал, саркастические тексты.

То, что я сказал, это преамбула к воспоминанию о Жене Берлиной, недавно ушедшей из жизни.

Тогда, в 80-е годы, молоденькая, талантливая девушка принесла к нам в газету небольшие иронические рассказы, которые сразу заметил читатель. О чем они были? Да обо всём, что окружало нас всех, но что могла увидеть только она одна. Мне до сих пор помнятся необычные названия некоторых из них, например, «Мальчики террора», «Чужой Бог», «Салон Розы Крейн», «Этот Арабескин».

Именно в нашем издании, на нашей полосе возник маленький кружок добротных профессионалов слова. В него входили Игорь Иртеньев, Александр Кабаков, Владимир Вишневский, чуть позже появился Дима Быков… Одним словом, самые талантливые московские сатирики, юмористы были авторами нашего сатирического «ноу-хау». Среди них, я беру на себя смелость сегодня утверждать, одной из самых ярких, активных и подающих надежды была Евгения Берлина. Недаром она принимала участие в совещаниях молодых писателей Москвы, её рассказы публиковались в солидных столичных изданиях, а Юрий Нагибин верил в её литературный дар.

Я рад, что эта книга напомнит о Жене поклонникам её таланта, всем, кто её знал, и привлечёт новых ценителей её прозы.

Лев Новоженов

Часть 1

Ощущение дня и ночи

Старая женщина

Говорили за ужином о гастролях областного театра, ценах на рынке, болезни главного врача больницы, не доверявшего коллегам и уехавшего лечиться в Киев, о страхе смерти.

— Этот страх — сильное движение души, — сказал наш гость Иван Фёдорович, майор в отставке. — Человек совершает иногда непонятные ему самому поступки.

— Вот почему наша Анна Сергеевна Минская собирается в Москву перед смертью, — воскликнул второй гость, служащий фабричной конторы. — Наверное, и бедную старушку мучают страсти.

Последние слова он произнёс с иронией и для усиления впечатления взмахнул рукой. Гости засмеялись.

Минская была дочерью директора и совладельца фабрики, сбежавшего ещё во время революции. В посёлке говорили об огромном богатстве, оставленном ей и её матери. Теперь Минской было уже семьдесят пять лет.

— Я была у неё, — сказала одна из старых женщин. — Она и вещи уже собрала. Какой огромный чёрный чемодан стоит посреди комнаты.

Вновь стало тихо. По лицам наших гостей было видно, что каждый по-своему переживает это известие, давая волю воображению. Мысли о богатстве, пёстрой и шумной столичной жизни, независимости — и сразу укор себе за мечты, противоречащие идеалам, смущение читалось на лицах немолодых и милых нам людей.

Темнота ночи, плотная и глубокая, надавливала на оконные стекла, и они казались вздутыми.

— А когда она уезжает?

— Завтра.

Скоро начали прощаться. Раньше всех ушла Маргарита Львовна Кирина, маленькая суетливая женщина с длинным лицом.

Торопливо шла она по улице, направляясь к дому Минской. Единственной мыслью её было: «Не опоздать!»

Маргарита Львовна работала в аптеке, где покупала лекарства Минская. Надежда многих лет на то, что Анна Сергеевна станет её приятельницей и когда-нибудь расскажет о своём богатстве, теперь исчезла — уедет Минская и забудет родной посёлок.

Вот и дом Минской. В лунном свете особенно подробно увидела его перед собой Маргарита Львовна. Он был разделён на несколько квартир, крылечки и чёрные тени окружали его.

Маргарита Львовна приблизилась к дому так близко, что ощутила прелый запах деревянной стены и прильнула лицом к окну.

Анна Сергеевна Минская, аккуратная старушка с удивлённым, почти детским выражением лица, этот вечер проводила в полном одиночестве.

Приятельницы, не покидавшие её весь день, ушли засветло. Она сидела в кресле — уже проданном, как и вся мебель. Мысли её были далеко. С наивной верой в счастье и любопытством ожидала она новой жизни в Москве у дальних родственников.

Жизнь её в родном посёлке была отягощена постоянным чувством вины: сначала перед матерью, потом перед другими людьми за то, что они с матерью из «бывших».

Анна Сергеевна долго не сознавала, что это чужая вина, зачем-то принятая ею.

Мать её после бегства мужа демонстрировала посёлку свою печаль и своё величие, но более всего жила презрением, что привело её душу сначала к опустошению, потом к унизительной покорности жизни.

Анна Сергеевна любила мать нерассуждающей любовью и всегда оставалась возле неё, хотя и завидовала втайне поселковой комсомолии.

Взрослой девушкой, желая искупить мучающую её вину (и опять не понимая, что это чужая вина), поступила работать в больницу, выучилась на акушерку.

Жизнь её прошла в заботе о других людях. Она не знала любви к мужчине и до сих пор со стыдливостью думала о такой любви, что не мешало ей ловко принимать роды.

Сейчас она размышляла, будут ли любить её родственники и как встретят.

Тёмное окно, неровно покрытое отсветами электрической лампы, было прямо напротив неё. Вдруг световые пятна в левом углу его ожили, в них проступило чьё-то лицо, потом незапертая дверь, ведущая на узкое крыльцо, отворилась. Минская увидела женщину.

— Что тебе надо? — спросила Анна Сергеевна, не узнавая её.

Женщина подошла ближе. В её наклонённой вперёд фигуре, в умоляющих о чем-то глазах было столько унижения, что Минская испугалась. Оттого она не сразу вспомнила и узнала Маргариту Львовну.

— Анна Сергеевна, — слабым голосом сказала пришедшая. — Здравствуйте.

Минская не двигалась и молча глядела на гостью.

— Анна Сергеевна, дорогая, мне жалко будет расставаться с вами, — повторила Маргарита Львовна с нарочитой горестью.

Она стояла уже близко у кресла, и фигурка её в длинном пальто с круглыми пуговицами казалась Анне Сергеевне жалкой.

«Отчего она так унижается?» — подумала Минская, испытывая неприятное сейчас чувство жалости к гостье.

— Анна Сергеевна, у меня дочь, — торопливо продолжала гостья, — Анна Сергеевна, миленькая…

Глаза Маргариты Львовны блестели. Мысль о том, что от теперешнего разговора зависит её жизнь, удесятеряла силы и вдохновение.

Страх недополучить чего-нибудь от жизни давно уже владел ею и делал несчастной.