Котенок. Книга 2 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покачал головой и пробормотал:
— Теперь и я упал. Хорошо, что не в воду.
Наташа развела руками.
— Повезло, — сказала она. — Потому что я с собой кеды не взяла.
Принцесса спрыгнула на землю рядом со мной, прижала ладони к щекам.
— Замёрзла? — спросил я.
Спрятал подбородок под куртку, сунул руки в карманы.
— Немножко, — призналась Кравцова.
Она подышала на свои пальцы.
— Тогда идём домой, — сказал я. — После такой прогулки нужен горячий чай и ванна с тёплой водой.
Наташа усмехнулась.
— Хорошо бы…
Она взяла меня под руку. Яркий медальон луны оказался у нас за спиной: над озером. С каждым нашим шагом плеск волн о прибрежные валуны становился всё тише. На обратном пути Кравцова всё больше молчала. Она лишь поинтересовалась моими планами на завтрашний вечер — я ответил, что пообещал Рокоту придумать музыку для новой песни. Сказал Наташе, что ВИА Рокотова готовила собственный репертуар — Сергей «завалил» нас работой «по самые уши». Выплеснул на свою спутницу поток скучных размышлений на тему музыки и музыкантов. Заметил, что Наташа зевнула, прикрыла рот кулаком. Наклонил голову — скрыл усмешку. Продолжил монотонный рассказ «о влиянии музыки на человеческую психику». Отметил, что Принцесса изредка задумчиво посматривала на моё лицо, словно запоминала черты моего профиля для написания портрета.
Мне почудилось, что около своего дома Кравцова сбавила шаг, придерживала меня. Будто действительно заинтересовалась моим рассказом и переживала, что не дослушает его до конца. Зевала она нечасто, не отводила в сторону рассеянный взгляд — я усомнился, что выбрал подходящую тему для разговора. Послушно сбавил скорость. Почувствовал, что Принцесса уподобилась Лене Кукушкиной: обняла мою руку. Рукава наших курток тёрлись друг о друга, издавали неприятные свистящие звуки. Промелькнула идея, что обязательно скажу об этом звуке в том абзаце книги, где главный герой провожал свою немую подругу. Она показалась мне удачной — отвлёкся на неё: мысленно внёс коррективы в уже написанный сегодня утром текст. Сообразил: именно такой звук станет прекрасным объяснением факту, что главный герой не услышал шаги преступников. Улыбкой поприветствовал хорошую находку.
— Пришли, — сказала Наташа.
Я запоздало сообразил, что минуту назад прервал свой рассказ о музыке на полуслове. Вспомнил, что всё это время мы шли к подъезду Кравцовой молча. Мигнула лампа, что светила под нависавшим над дверью подъезда козырьком. Она мне словно подала сигнал — вот только я не уловил его смысл. Кравцова не выпустила мою руку. И не повела меня к двери. Она подошла к стене дома (будто спряталась от тех, кто смотрел на нас из окон). Развернулась к стене спиной (ткань её куртки чиркнула о бетонную поверхность). Руки девчонки переместились на мои плечи — в точности, как это случилось тогда, на камне. Наташа посмотрела мне в лицо. Будто чего-то ждала. Она притянула меня к себе — я прижался к её груди. Мы словно только что снова танцевали: и теперь замерли, когда смолкла музыка. «Блин, отсюда не спрыгнешь», — подумал я. Наклонился к Наташиному лицу. Девчонка зажмурила глаза.
Приблизил губы к уху Принцессы и прошептал:
— Спокойной ночи, Кравцова. Увидимся завтра в школе.
* * *
Свернул за дом — пятиэтажное здание скрыло меня от глаз Кравцовой. Но я по-прежнему чувствовал жжение между лопатками, будто спину мне всё ещё сверлил взгляд оставшейся около двери своего подъезда Принцессы. Наташа не сказала мне ни слова на прощание. То ли не успела, потому что я быстро ушёл. То ли не захотела. Вспомнил, как в девятом классе грезил: однажды подойду вместе с Кравцовой к её дому и там мы поцелуемся. Улыбнулся. Признался себе, что подумывал сегодня проверить — было ли о чём мечтать. Но убедил себя, что поцелуй с десятиклассницей — это ненужный мне сейчас «геморрой», который не столько развлечёт меня, сколько создаст проблемы. Секунд тридцать я размышлял на эту тему, пока шагал по освещённому фонарями тротуару. Потом выбросил мысли о Наташе Кравцовой из головы и сосредоточился на тех изменениях, что внесу завтра в текст книги.
К первой школе я не пошёл. Свернул во дворы: направился домой по кратчайшему маршруту. Сегодня я не опасался встречи с поклонницами Котёнка. Потому что снова чувствовал себя после концерта в школе обычным школьником Иваном Крыловым, а не артистом эстрады. Утром Кукушкина снова стёрла со стен на нашем этаже надписи «Котёнок, я люблю тебя!» Они стабильно появлялись утром в воскресенье (будто их авторам не спалось в выходной). Моя соседка-семиклассница упрямо смывала их. Словно взвалила на себя заботу о чистоте стен. В будние дни интерес девчонок к Котёнку остывал. Вновь просыпался он лишь в преддверии субботних танцев. Но в школе в меня уже не тыкали пальцем. И всё реже совали мне в руки записки. Однако по утрам я по-прежнему слышал в школьных коридорах возгласы «Привет, Котёнок!», видел радостные и кокетливые улыбки старшеклассниц.
Я прошёл по узкой тропинке: поленился обойти полысевшие к началу октября заросли кустарников. Выбрался к припаркованным на краю тротуара изделиям советского автопрома: к двум автомобилям «Москвич-408» и к белому «Жигули» ВАЗ-2103. Улыбнулся: вспомнил, что ВАЗ-2103 со сдвоенными фарами и обилием хрома в отделке сейчас всё ещё был гордостью автовладельцев. Память подсказала, что ВАЗ-2106 мой отец и его приятели недолюбливали. Отметил, что «пятёрку» с прямоугольными фарами в Тольятти уже производили, но я её в Рудогорске пока не видел. Я прошёл между «Москвичами», окинул взглядом знакомый двор. Пробежался глазами по окутанной полумраком детской площадке. Сообразил, что очутился около дома Волковой. Тут же запрокинул голову, посмотрел вверх: на окна верхнего, пятого, этажа. Обнаружил, что в квартире Алины горел свет.
Пробормотал:
— Не спит.
Посмотрел на часы.
— На «Спокойной ночи, малыши!» уже опоздал, — произнёс я. — А говорила, что успею. Женщинам верить нельзя.
Снова посмотрел вверх: на яркий желтоватый прямоугольник окна.
Пожал плечами.
— Ну, раз я уже здесь…
Усмехнулся.
— Может, хоть сегодня расщедрится на печенье.
Я поправил очки и свернул к Алининому дому. Память не ответила на вопрос о том, когда на дверях подъездов в Рудогорске появятся замки и домофоны. Вошёл в подъезд, прижал руки к большой плоской тёплой батарее. Постоял около неё, пока не согрел кончики пальцев. Шмыгнул носом и зашагал по ступеням. Скользил взглядом по стенам, сравнивал рисунки и надписи с теми, что видел, поднимаясь к себе домой. Пришёл к выводу, что стенопись в наших домах мало чем отличалась. В подъезде Волковой разве что не признавались в любви к Котёнку. Я хмыкнул, почувствовал аромат жареной курицы — на третьем этаже, где проживала Алинина бабушка. А вот на лестничной площадке пятого этажа я почувствовал лишь запах табачного дыма. Я подошёл к квартире номер сорок семь, взмахнул рукой, чтобы постучать. Различил бренчание гитары. Мелодия показалась мне знакомой.
—…Я кричу: «Не уходи!»… — пел низкий, бархатный, насыщенный грудным тембром голос.
Я прислушивался полнокровным густым нотам в низкой октаве, улавливал знакомую хрипотцу.
—…Сердце рвётся из груди…
В моём воображении эти слова никогда не звучали в подобной тембральной звуковой окраске. Я не представлял, что в исполнении контральто они зазвучат… вот так. Что от их звучания у меня перехватит дыхание и пересохнет во рту.
—…С тобой.
Я простоял с поднятой вверх рукой, пока пение в сорок седьмой квартире не прекратилось. Лишь тогда я восстановил дыхание и постучал. Замолчала гитара. Я услышал шаги за дверью. Щёлкнул замок — издали тихий стон дверные петли.
— Иван? — сказал Алина. — Здравствуй.
Говорила она тихо: с «той самой» хрипотцой в голосе. Алина куталась в свой любимых пропитанный табачным дымом потёртый халат. Смотрела на меня, в удивлении приподняв брови (левая бровь взлетела чуть выше, чем разрезанная шрамом правая).
— Привет, Волкова, — произнёс я.
Шагнул через порог — Алина посторонилась. Прошел к вешалке, повесил на крючок куртку. Разулся. Заметил выглянувшего из гостиной
