Котенок. Книга 2 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сыграл короткий проигрыш и пропел:
— Я царевна: мне можно!
* * *
— Ваня, это была шутка? — спросила мама.
Она поставила на стол пустую чашку.
«Почему всем кажется, что я шучу?» — мелькнула в моей голове мысль. Я приосанился, но сохранил серьёзный вид. Мама только что сообщила мне: ждёт папин звонок. Память послушно подсказала, что до общения с отцом у меня осталось чуть больше получаса. Я прикинул: за это время мама слегка успокоится. И выпьет весь стандартный набор успокоительных таблеток и капелек. Поэтому сообщил ей о своём решении без долгих прелюдий. Но предварительно выслушал мамины жалобы на начальника и про её мечты о работе в бухгалтерии первомайского «Центрального универмага». Проследил за тем, чтобы мама доела блинчик, допила чай. И только тогда объявил: в Первомайск не еду. И мало того: я влюбился.
— Никаких шуток, мамуля, — сказал я. — Серьёзен, как никогда. Сообщаю тебе заранее: женюсь. После выпускного. Именно поэтому в Первомайск поеду только в следующем году: вместе со своей невестой, по окончании десятого класса.
— Что ты такое говоришь⁈
Мамин голос сорвался на писк. Я вздохнул и повторил заранее составленные фразы. Мама потрогала свой лоб, словно заподозрила у себя лихорадочный бред.
Спросила.
— И… кто она?
Пожал плечами.
— Моя невеста, разве не понятно?
— Я спросила её имя.
Увидел, что у мамы участилось дыхание.
— У неё удивительное имя, — ответил я.
Улыбнулся и заявил:
— Но тебе его пока не скажу.
— Почему? — спросила мама.
— Чтобы ты не рванула к ней прямо сейчас. Ведь тебе сейчас интересно, не беременна ли она. Я прав?
— Ну, я же должна знать…
— Не беременна. Обещание, что я дал папе, всё ещё в силе: дедушкой он в ближайшее время не станет.
Заметил, что моё признание убрало с маминого лба морщинку.
— Но вы уже…
— Мама! Не хочешь ли ты мне рассказать, когда вы с папой первый раз «уже или не уже»? Я бы послушал.
— Причём здесь…
— Притом, — сказал я. — Не хочу обсуждать с тобой подобные вопросы.
Я отодвинул от себя блюдце с остатками варенья.
— Значит… да.
Мама потёрла халат на груди: напротив сердца.
— Сынок, ты должен понимать, что девочки…
— Я всё понимаю мама…
Слушал мамины упрёки, объяснения и угрозы — мой внутренний таймер отсчитывал время до папиного звонка. Я не умничал, напоминал себе, что выбрал на сегодняшний вечер маску истеричного юноши. Но всё замечал, что вёл беседу от лица немолодого циника. Радовался, что оглушённая моим заявлением мама почти не прислушивалась к словам — безапелляционно отметала мои доводы, давила эмоциями и на эмоции. Сдерживал желание погладить её по голове и прошептать на ухо ласковые слова (так я успокаивал своих жён). Не улыбался, когда моя родительница доказывала, что я «ничегошеньки» не смыслил во взрослой жизни. Упрямо твердил: «Я люблю её!» Мама после этих слов театрально хваталась за сердце.
В квартире появился резкий запах спиртовых лекарственных настоек, когда в гостиной задребезжал телефон: позвонил папа. Мама схватила трубку и тут же проголосила: «А ты знаешь, что мне только что заявил твой сын⁈» Я подслушал мамину версию своего заявления. Услышал о том, что я «наивный мальчик», которым манипулировала «бессовестная девчонка». Прослушал жалобы на то, что я «стал неуправляем» и связался с плохой компанией. Узнал, что меня нужно срочно спасать. Мама заявила, что «немедленно» увезёт меня из этого холодного и «неблагополучного» города. Она показательно громко зарыдала в трубку. Потребовала, чтобы отец «разобрался», «вправил мне мозги» и «поговорил со мной по-мужски».
— Тебя, — сказала мама.
Протянула мне трубку. Встала в шаге от меня. Подпёрла кулаками бока.
Я подал папе сигнал:
— Ало.
— Так, Иван, — произнёс отец. — Рассказывай, что там у вас случилось.
Моя версия событий лишь в общих чертах походила на мамину. Я заявил папе, что моя жизнь в десятом классе сильно преобразилась — в лучшую сторону. Вкратце описал родителю, что стал школьной знаменитостью («Выступаю каждую неделю на сцене в ДК!»). Похвастался, что в сентябре «нахватал» в школе пятёрок и нацелился на медаль. Рассказал, что встречаюсь с девушкой (мысленно пометил, что не солгал: у слова «встречаюсь» было несколько толкований). Снова заверил отца, что роль деда он исполнит не в этом и не в следующем году. Признался, что снова пишу книгу. Объяснил, что под плохой компанией мама подразумевала парней из нашего городского вокально-инструментального ансамбля, вместе с которыми я репетировал и пел песни.
— Всё это замечательно, сын. Но мы с твоей мамой уже решили: в ноябре вы возвращаетесь в Первомайск. Ты уже взрослый. И не имеешь права поступать безответственно. Пойми, что жизнь состоит не только из развлечений…
«Ладно, — подумал я. — Зайдём с козырей».
— Возвращаемся куда, папа?
Я поинтересовался у отца, как обстояли дела с обменом квартиры. Сказал ему, что в Рудогорске на наши объявления пока никто не откликнулся. Спросил у папы, как часто ему звонили жители Первомайска, желавшие среди зимы перебраться в Карельскую АССР. Громко хмыкнул в ответ на слова отца о том, что он «пока рассматривает варианты». Напомнил папе, что он сейчас проживал у деда: в частном доме «без удобств». Заявил, что отец пока не прочувствовал те прелести жизни, которые ожидали его зимой. Описал ему процесс посещения уличного туалета на холоде. Сказал, что мы с мамой не будем принимать душ на работе — станем мыться в тазу, будем греть воду на печи (я не преувеличивал: манипуляции с тазом в «прошлой жизни» мы осуществляли до лета).
— Так кто из нас безответственный, папа? — спросил я.
Пояснил отцу: пословица «с милым рай и в шалаше» звучит прекрасно. Но жить «с милым» в квартире с центральным отоплением, горячей водой и финским унитазом — намного комфортнее, чем у деда. Спросил у папы, почему он торопил наш с мамой переезд. Поинтересовался, понимал ли он, на какие бытовые условия он обрекал свою семью. Честно признался, что очень люблю папу, что очень по нему соскучился. Сказал, что нам с мамой не нужен финский унитаз — сойдёт и обычный, советский. Добавил: «Лишь бы он в нашем жилище был: горшок или ведро — это не достойная ему альтернатива». Заявил, что понимаю причину папиной спешки: он скучал без нас. Но напомнил отцу его же слова об ответственности.
Вслух удивился, что «объясняю взрослому человеку такие элементарные вещи».
Папа никогда не отличался излишней эмоциональностью. Он хмыкнул. Около минуты молчал (я не отвлекал его от размышлений).
Потом он сказал:
— Дай-ка маму.
Я вручил маме трубку, ушел к себе. Взял гитару, завалился на кровать. Наигрывал «В траве сидел кузнечик», дожидался окончания переговоров родителей. Слушал мамины причитания и возгласы. Понял, что всегда рациональный в поступках отец признал логичность моих доводов. Сообразил, что сейчас он втолковывал их своей жене. До меня долетали фразы: «Мне не нужен твой унитаз! Я всё детство мылась в тазу! Ты нас больше не любишь!» Слышал и мамины слова: «Это та девка его надоумила!» Подумал, а не лучше ли было пригласить на роль невесты Кравцову? Промелькнула мысль: «Принцессу не жалко». Представил, как мама устроила бы Наташе весёлую жизнь — так она поступила в случае с моей первой супругой. Усомнился: приведу ли домой Волкову.
После разговора с отцом мама не заглянула ко мне в комнату — ушла в спальню, хлопнула дверью.
Лишь тогда я уселся за стол и достал из верхнего ящика свою рукопись.
* * *
В среду за завтраком мама со мной почти не разговаривала.
* * *
В четверг утром мама сказала:
— Как только твой отец разберётся с обменом, мы сразу же отсюда уедем!
С работы она вечером вернулась задумчивая — я понял: поговорила с «девчонками».
* * *
А в пятницу мама спросила:
— Когда ты меня с ней познакомишь?
* * *
За будни я не довёл до ума ни одну композицию. Но выудил из памяти статью в «Комсомольской правде» за восьмидесятый год о фестивале «Весенние ритмы. Тбилиси-80». «Перед жюри стояла нелёгкая задача, — говорилось в статье. — У целого ряда коллективов были интересные творческие идеи, порой техника исполнения тормозила их выражение и развитие……Всё таки на первом месте была новизна……Ансамбль „Автограф“ (Москва), удостоенный второй премии, показал настолько яркую и свежую
