Две мелодии сердца. Путеводитель влюблённого пессимиста - Дженнифер Хартманн

Краем глаза замечаю, как она размытым пятном приближается ко мне. Ее голос теряет свою первоначальную резкость, становясь мягче. Из него сочится скорее жалость, чем презрение.

Что еще хуже.

У меня хватает сил лишь покачать головой, потому что я не знаю ответа на ее вопрос. Я понятия не имею, что творю, – я лишь в курсе того, что сделал, и того, что никогда не смогу исправить.

– Ты зашел слишком далеко, Кэл. Меня убивает то, что я вижу тебя таким.

И затем она присаживается на корточки рядом со мной, ее кожаные штаны гармонируют с чернильной подводкой, нарисованной в виде крылышек в уголках каждого глаза. Вьющиеся темные волосы мелькают в поле моего зрения, и я сжимаю челюсти. Я скрежещу зубами так, что те вот-вот треснут.

Я близок к тому, чтобы сломаться.

Может, я уже сломан, а может, никогда и не был собран воедино.

– Я переспал с ней, – с несчастным видом бормочу я, сжав руки в кулаки на бедрах. Стрекоза нежно ударяет по одному из них, надеясь найти спрятанное внутри хрустящее лакомство. – Я, черт возьми, погубил ее. – Гнев и сожаление окутывают меня как черный плащ. – Боже.

До моих ушей доносится вздох, когда Джолин садится рядом со мной у стены. Тишина заполняет пространство между нами, и она долго изучает меня. Пытается прочитать мои мысли.

– Она взрослая девушка, – наконец говорит она. – Если это случилось, значит, она того хотела, и я, честно говоря, удивлена, что это не случилось раньше. Я видела, как она смотрела на тебя в тот день в гараже: она без ума от тебя, Кэл.

Я холодно смеюсь.

– Ее ошибка.

Она хлопает меня по плечу – сильнее, чем я ожидал, но не так сильно, как я, вероятно, заслуживаю.

– Прекрати ненавидеть себя. Ты выше этого. Большую часть времени ты неисправимый засранец, это точно, но ты и близко не такой уж плохой, как тебе кажется.

– Спасибо.

– Я серьезно. Два с половиной года назад подобный ход мыслей привел тебя к наркотикам, и будь я проклята, если увижу, как это произойдет снова.

Та дождливая сентябрьская ночь до сих пор давит на меня, как очередная трагедия, завершающая мое унылое существование. Визг шин, размытый свет фонарей, грохот металла о мостовую. Я до сих пор помню образ звезд перед глазами, когда лежал на мокрой земле, а кровь заливала глаза.

Казалось, что они движутся. Танцуют от галактики к галактике, исполняют желания, которые мне не принадлежали. В тот момент, когда дождь хлестал меня по лицу, я подумал об Эмме, и мне показалось, что моя спина треснула пополам. Мне стало интересно, была ли она среди этих звезд. Как и папа. Они выглядели ярче и волшебнее, чем обычно. Возможно, причина того, что я не справился с управлением мотоциклом и вылетел из него, заключалась в длительном приеме обезболивающего.

Порой я до сих пор теряю контроль над собой, как и в те мрачные месяцы.

Кажется, будто я нахожусь под могильником, из которого нет выхода. Ни чистого воздуха, ни солнечных лучей, пробивающихся сквозь грязь. Я понимал, что должен цепляться и карабкаться, пока мои ногти не согнутся, пальцы не начнут кровоточить, а легкие не захлебнутся грязью и прочим.

Я знал эту истину, но она звучала так чертовски тяжело.

Когда в жизни ничего не дается легко, самый легкий выход кажется привлекательным. Поэтому я хватался за все, что попадалось на пути.

Алкоголь, наркотики, безымянные женщины.

Я жил во мраке, поэтому старался держаться в тени.

А потом произошел несчастный случай.

– Зачем ты купил эти таблетки? – спрашивает Джолин. В каждом слове сквозит беспокойство. – Что в твоей жизни произошло столь плохое, что ты решил снова пойти по этому пути? Ты так усердно работал, Кэл. Я просто… честно говоря, я в бешенстве. Я действительно чертовски зла на тебя.

Я слышу гнев в ее голосе и понимаю, как сильно она волнуется.

Прежде чем я успеваю ответить, собаки начинают царапать лапами сетку для патио, поэтому я отрываю задницу от пола и тащусь через кухню, чтобы впустить их. Они стряхивают снежинки со своей шерсти и носятся кругами, сливаясь в серо-кремовое пятно.

Кики напоминает мне Люси. Энергичная, стремящаяся угодить, всегда ищущая любви, даже в неподходящих местах. Зефирка напоминает мне Эмму. Спокойная и уверенная в себе, она никому не дает покоя.

И еще есть мой котенок-белочка, отвергающая любовь и внимание. Обычно она боится солнца, поэтому прячется в тени.

Я едва не смеюсь над этими параллелями.

Но вдруг Стрекоза удивляет меня тем, что внезапно присоединяется к этому хаосу и принимается гоняться за собаками по кухне и гостиной. Я останавливаюсь на минуту. Эта сцена заставляет меня обратить внимание на что-то светлое и радостное, на что-то, отличное от моей депрессии.

Трое невероятных друзей, беззаботных и необузданных, ищут приключений, а перепуганный маленький котик говорит: «Да пошло оно все!» – и ныряет прямо в самую гущу событий.

У меня сжимается грудь, когда я прислоняюсь спиной к стене и засовываю руки во все еще влажные карманы. Я смотрю на Джолин и сжимаю челюсть. Она сидит, скрестив ноги, и ждет, что я отвечу на ее вопрос, пролью свет на то, почему я снова пытаюсь разрушить свою жизнь.

Она ни за что не позволит мне сорваться, и я ее не виню.

– Я даже не уверен, что собирался их принимать. – Я провожу рукой по волосам и хрущу костяшками пальцев. Стоять тяжело, но мне удается удержаться на ногах. – Просто они принесли такое… знакомое чувство безопасности. Мне стало немного легче от осознания, что они рядом. Так близко.

Я уверен, все это не имело ни малейшего гребаного смысла, но думаю, это правда. Мне кажется это правильным. У меня имелся миллион возможностей запихнуть таблетку в горло, но я этого не сделал. Я всегда думал о Люси и о том, как она будет разочарована – как я буду разочарован, зная, что подвел ее.

Зная, что подвел себя.

Снова.

Джолин кривит губы, слушая мой ответ. Дымчатые глаза сливаются с нефритовыми, когда она оглядывает меня с ног до головы, сложив руки на коленях.

– Она знает? – задает вопрос.

– Нет. Думаю, она заметила, что я стал чаще пить, но о таблетках не в курсе.

– Она вообще знает о чем-нибудь из этого? О твоем прошлом, о твоей истории? О несчастном случае?

Я закрываю глаза и быстро встряхиваю головой, как будто пытаюсь избавиться от воспоминаний.

– Нет.

– Я могу поговорить