Алиса - Элейн Каннингем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда автобус тронулся с места, мой неведомый противник, стоя на тротуаре, проводил меня внимательным и задумчивым взглядом.
— Вам плохо? — заботливо спросила сидевшая по соседству полная пожилая женщина. — Я могу попросить водителя, чтобы он остановился.
Спасибо, милая и душевная женщина. На коленях она держала два доверху заполненных пакета из магазина «Джимбелз», а нос украшало тонкое пенсне, ну очень приятная толстушка. Впрочем, потянись она сейчас к кнопке стоп-сигнала — мне кажется, я задушил бы её.
Я ответил, что со мной все в порядке.
— Просто я бежал, чтобы успеть на автобус, мэм, и запыхался. Спасибо, мэм, все нормально.
Все было нормально, если не считать того, что у меня клокотало в животе, стучало в висках, пересохло во рту и бешено колотилось сердце. Я никак не мог забыть, какой животный ужас охватил меня, когда тощий субъект пригрозил мне кастетом.
Принято считать, что мы должны быть храбрыми. Мы читаем столько книг про отважных и бесстрашных смельчаков, что потихоньку причисляем себя к ним и начинаем верить в собственную удаль. Потом же, когда мы осознаем, что это не так, нас охватывает чувство стыда. Память порой жестоко конфликтует с реальностью. Почему я сразу не поставил его на место? Надо было грозным тоном спросить, знает ли он, черт побери, с кем разговаривает?
Или я мог сказать:
— Вали отсюда, мозгляк, и благодари Бога, что я сегодня добрый.
Можно было прорычать эти слова таким грозным тоном, чтобы он понял со мной шутки плохи. Можно было, но загвоздка в том, что ещё никогда в жизни я ни на кого не рычал.
Вам было бы куда проще меня понять, расскажи я сразу, как я выгляжу. Я и не рассказал-то лишь по той простой причине, что и сам этого не знаю. Я понимаю, что вы мне не верите. Это потому, что вы — нормальные люди. Подавляющее большинство людей прекрасно знают, как выглядят или — на кого похожи. Я к их числу не отношусь. Порой я бреду по улице и встречаю двадцать, тридцать, сто человек, в каждом из которых узнаю себя. Среднего роста, нормального телосложения, с карими глазами, светло-русыми волосами и приятными, слепленными из папье-маше лицами. Участливыми лицами милых людей, всегда готовых прийти на помощь или выразить сочувствие, но какими-то ненастоящими. Алису, мою жену, такие измышления, вероятно, привели бы в ужас. Она считала, а возможно, и сейчас считает, что вышла замуж за красавца, но меня это не касается. Главное, что сам я считал свой облик совершенно непримечательным.
Как бы то ни было, сидя в автобусе, направлявшемся в Телтон, я ощущал себя в безопасности. Худолицый остался стоять на автовокзале и никаких путеводных ниточек, которые могли бы привести его ко мне с приставаниями по поводу какого-то дурацкого ключа, у него не было. Как он назвал этого старика — Шерман, Штейнман, Шлакман? Да, верно — Шлакман. Но какое отношение к мирному старичку мог иметь этот зловещий тип?
Убаюканный мерным гулом, я смежил очи, и вдруг передо мной с поразительной ясностью заново пронеслась вся картина случившегося. Вот старик хватает меня за руку, что-то бормочет, а в следующий миг его тщедушное тело уже летит под колеса надвигающегося поезда.
Содрогнувшись, я очнулся и машинально полез в карман за сигаретами. Потом я сообразил, где нахожусь, выпустил из руки сигаретную пачку, но тут же мои пальцы нащупали какой-то незнакомый предмет. Я вытащил его из кармана и… у меня отвалилась челюсть. Я держал в руке медный ключ от какого-то сейфа, ничем не примечательный, если не считать вытисненной в верхней части буквы «ф».
Значит, старик и в самом деле ухитрился всучить мне ключ, а костлявый тип это заметил. И почему я только сразу не полез в карман ещё там, в метро? Что мешало мне достать ключ и протянуть тощему со словами: «Заберите и — оставьте меня в покое»? Тогда уже никто и ничто не помешало бы мне остаться тем, кем я был до сих пор: проектировщиком по имени Джон Т.Кэмбер, тридцати пяти лет от роду, женатым, выпускником колледжа, прослужившим два года в армии и проторчавшим тринадцать лет подряд за чертежной доской. Мне хотелось лишь одного: забиться в самую глубокую нору и отлежаться.
Впрочем, по мере того, как я вертел ключ в руках, разглядывая его со всех сторон, паника улеглась. Я покосился на свою соседку — она так и пожирала ключ взглядом. Я спрятал его в карман и решил, что, сойдя на своей остановке, заброшу его в какие-нибудь самые непролазные и темные заросли. И умою руки. Тощий остался в Нью-Йорке, а встретиться с ним снова в гигантском городе — один шанс из десяти тысяч.
Или — нет?
Сойдя с автобуса, я не выбросил ключ. Я передумал. Но и руку из кармана вынул. Я не хотел к нему прикасаться.
Раз уж я ввязался в непонятное, но темное дело (я был абсолютно убежден, что оно темное), у меня оставался только один выход, чтобы вернуть себе спокойствие. Отдать ключ. Противник знал, на какой автобус я сел, и если ему и впрямь так необходим этот ключ, уже завтра встретит меня на автовокзале. Я уже даже заготовил объяснение, на случай встречи.
— Вот, возьмите ваш ключ. Я и вправду не знал, что он у меня, но потом случайно обнаружил его в своем кармане. Должно быть, этот старик незаметно засунул его туда. Я не знаю, что это за ключ, да и не хочу знать. Меня даже не разбирает любопытство. Я хочу только выкинуть всю эту историю из головы.
Мне показалось, что такое объяснение вполне логично. Я ведь не обратился в полицию, не правда ли? Худой мне угрожал, а я никуда не пошел. Подумав об этом, я тут же спросил себя: «А что бы я там сказал?»
Рассказал про ключ? И неминуемо нарвался бы на совершенно логичный вопрос: «Вы намеренно убили Шлакмана или случайно столкнули?»
Сейчас, когда я пишу эти слова, они кажутся мне бессмысленными и даже бредовыми. Ведь полицейские не располагали никакими доказательствами, что я знал Шлакмана, или хотя бы хоть раз встречался с ним. Ну, какие, скажите на милость, у меня могли быть основания для того, чтобы столкнуть под поезд безобидного незнакомого старика! Увы, у страха глаза велики. В тот мартовский вечер я возвращался домой почти уверенный, что преднамеренно сбросил Шлакмана с платформы.
Я оглянулся через плечо. И продолжал озираться, пока не добрался до дома.
За ужином я едва прикоснулся к еде. Алиса запекла изумительную утку, которую подала на стол с рисом и апельсиновым соусом, но я даже смотреть не мог на тарелку.
Я был злым и недовольным и попытался сорвать свое раздражение на Алисе за то, что Полли уже спала, когда я вернулся.
— Неужели ты не могла хоть поиграть с ней чуть подольше? Мало того, что приходишь домой измученный, так даже на собственного ребенка взглянуть нельзя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});