Окно в другое измерение - Галина Каган

Мне говорят, что лучше всё–таки объяснить, что такое Фонд. Фонд — это Фонд. Я там работаю с 2004 года.

Тебе пока всё понятно?

Спрашивай, если что.

Дорогой Лёва!

Когда я была поэтом, мне было обидно и досадно, что я не чудотворец. Теперь я работаю с детьми, и мне страшно, что я не чудотворец. Никакая другая работа не даст мне столько радости, вдохновения, умиротворения.

И столько страха, тоски, неуверенности.

Опасная работа.

Я ведь серьёзно: то пребываю наверху блаженства, то опускаюсь в бездну скорби.

Я серьёзно: дефектология — хроники пикирующего бомбардировщика.

Я хотела помочь детям справиться с их страхами, стереотипами, научить их устанавливать контакт с другими людьми.

И поэтому я бесконечно сталкиваюсь со своими страхами, негибкостью, неумением устанавливать контакт, чувствовать другого.

Меня бросает из крайности в крайность.

Я нетерпелива. Не с детьми нетерпелива, а с собой: хватаюсь за одно, за другое, ищу новое, не использовав до конца старое.

Я теряю голову перед своими ошибками.

Я впадаю в отчаянье от своего неумения.

Я чувствую, что мне самой нужна моя помощь.

И за спиной я всё время ощущаю Бога, который говорит: «Ты должна Мне ещё одну душу».

И родителей, которые повторяют: «Ты в ответе за нашу новую надежду».

Поэтому мне страшно.

Дорогой Лёва!

Когда ты собирался быть врачом —Я это время, кажется, застала,Но это совершенно ни при чем —

Я что–то ощутила за плечомИ прыгнула под ветер с пьедестала —Обратно не заманишь калачом.

Бежала, догоняла, уставала,Смотрела на попутчиков сычом,Величия — увы — как не бывало.

И по горячим трещинкам земли,Как девочка, играющая в классы,Шепча себе «у волка не боли»,Считая мир, не отходя от кассы,Ловя часы, покуда не прошли.

Сидела на ступеньках и кралаНасущный хлеб со школьного подноса,У поварихи–жизни из–под носа,Со страхом обходила зеркала,И вскакивала из–за стола.

Снежинки спят. На вкус они горьки.Их собирает ветер в вихорьки,Они взлетают, как пылинки в храме,А я смотрю на всё из–под рукиИ ухожу с последними ветрами.

Дорогой Лёва!

Вчера была на родительской группе.

Мать:

— А я вот, девочки, думаю: надо найти Косте лесника.

Остальные:

— Кого?!

Мать:

— Ну, лесника. Где–нибудь в Новгородской области, или ещё подальше, в чаще. Там же, девочки, лесничества. Ещё остались. Я узнавала. А лесники — это же спокойные люди. Они сами — как аутисты. Круглый год в лесу, без людей. Ну, я подумала: научил бы он моего Котьку помогать, хворост собирать, печь топить. Костя же умный. Он научится. А потом, глядишь, сам лесником станет…

Интересно, что как раз умственно отсталые никогда не казались мне глупыми.

Глупым может быть только человек с нормальным интеллектом.

Как бы это объяснить?

Дорогой Лёва!

Я занимаюсь с Рустамом в учительской. Другого места для занятий в просторном бардаке школы N не нашлось. С одной стороны, это, конечно, неудобно, а с другой — очень познавательно. Потому что за два урока наших занятий к нам заходит за журналами весь учительский состав школы N.

Рустам — это местная достопримечательность. Потому что он «мальчик- Маугли», «детка из клетки» и так далее.

Примерно треть тётенек–учителей (как вы уже догадались, коллектив школы N на девяносто восемь процентов состоит из дам среднего возраста) подходит поближе и доверительным шепотом рассказывает:

— Вы знаете, такое ощущение, что его первые восемь лет жизни держали в запертом помещении… Голого… А пищу передавали через окошечко…

Иногда они интересуются:

— Ну, как он? Есть хоть какие–то успехи?

Я, конечно, бодро отвечаю, что полно и вообще Рустам у нас ЕГЦЕ- ВЫРАСТЕТ–И-ВСЕМ–ПОКАЖЕТ.

Тогда они (не так бодро) улыбаются, берут свои журналы и уходят.

Некоторые не обращают на нас никакого внимания, как будто нас и нет. В чём–то они правы: я в школе не работаю, а Рустам вообще из ряда вон. Поэтому мы невидимые.

Иные тётеньки, наиболее нам симпатичные, здороваются, улыбаются и не мешают.

Остальные же смотрят на нас с таким выражением лица, за которое я бы, не задумываясь, лишала диплома педагога–дефектолога.

Одна сказала:

— Он же опасен для общества!

Сама ты опасна для общества, а прежде всего — для детей, с которыми ты общаешься пять раз в неделю по шесть часов.

— Знаете, он одну девочку чуть не придушил. Из четвёртого класса.

Представляю, как мой Отелло, который в свои девять выглядит на дис–трофичные пять, душит одиннадцатилетнюю девицу руками, которые даже пластилин размять не могут.

Ещё одна (кстати, супермегапрофессионал со столетним, как минимум, стажем):

— Это что? Школа или дом инвалидов?

(Или дом престарелых, если на то пошло)

Ну и ладно, а мы всё равно ИМ–ВСЕМ–ПОКАЖЕМ.

Пожелай нам удачи.

Дорогой Лёва!

Я не могу, когда Костя страдает cтрадать — это лежать на рояле, засунув палец в рот и тянуть:

—Маа–хааа… нетааа…

Это значит:

— Маша, нет!

В смысле: «Маша, что бы ты мне ни предложила, нет, нет, нет. Оставь меня в покое».

И ещё: «Пост!» (то есть поезд метро, значит «хочу поехать домой»).

Пусть уж лучше ходит за мной и пытается укусить, с этим мы справляемся. Кусать и бить — это не плохо, это мы так общаемся. Беседуем. Всегда можно перевести в игру. Гоняться друг за другом, например, и играть ногами на рояле.

В самые хорошие дни можно даже потанцевать под музыку («Маха! Песня!») или задуть свечки на торте из конструктора («Тортик свечка задуть!») Но так долго страдать я не могу!

P. S.

и на воде зеленоватый срез,и не дотлели белые поленья,и тишина,и музыка небесещё дрожит на краешке вступленья,усни, подменыш,ветер, шевеляверхушки трав и листья щавеля,спускается кругами, замирая,бесшумно нагревается земляи лодки у рыбачьего сарая.

и умолкает пение цикад,стихают голоса в июльской неге,расходится сиреневый закатпо западному берегу Онеги,и мир приподнимается волной,в которой не вздохнёшь и не утонешь,усни, дитя, не понятое мной,несчастный человеческий детёныш.

Дорогой Лёва!

Сегодня ходила в школу N заниматься с Настей.

Настя — одноклассница Рустама.

И товарищ по несчастью: тоже «детка из клетки», «необучаемая» и «опасная для общества».

Как и Рустам, она «учится в первом классе».

Им обоим необходим индивидуальный подход, который учительница при всём желании не может им обеспечить. Настю перевели на индивидуальное обучение, но пришлось ей остаться в классе, потому что учителей не хватает. В начале дня Настя ведёт себя тихо: сидит за партой и рисует домики и людей. Из–за очень плохого зрения ей приходится пригибаться к столу. Потом она подносит свои рисунки к глазам и рассматривает. И рвёт на мелкие кусочки. Это знак. Сразу после этого Настя начинает хныкать и хлопать себя по щекам. Никто не обращает на неё внимания. Она срывается с места и отшвыривает ногой стул. Опрокидывает парту. Разбрасывая всё на своём пути, несётся по классу. Однажды она сорвала со стены доску.

Учительница отводит её в туалет и умывает холодной водой. Этот способ считается универсальным. А что ещё учительница может сделать? У неё целый класс сложных детей.

У Насти последствия ДЦП, нарушение слуха и зрения. Ходит она быстро, широкими шагами, наклоняясь вперёд. У неё выражение лица следопыта и наблюдателя. Выражение, которое появляется на Настином лице в счастливые минуты, называется «слабая улыбка». Она тоже из страдальцев.

Скучает по дому. В школу её отводит отец, пожилой мужчина — Настя поздний, долгожданный ребёнок. Что называется, «домашний».

Домашний ребёнок в школе N почти неизбежно страдалец.

Учительница и психолог уверены, что Настя умственно отсталая и необучаемая. Однако я выяснила, что она умеет писать. Она не выводит медленно печатные корявые буквы. У неё широкий летящий почерк талантливого человека. Настя стремительно пишет чёрным маркером.

Показываю на неё: кто это?

Пишет: «Настя».

(Необучаемый ребёнок.)

Я вам говорю, маленькие дети так не пишут. He–личности так не пишут.