i_166602c1f3223913 - Неизв.

пятидесятикроновую бумажку и колечко, которое оставшаяся в Вене его

невеста надела ему при прощаньи на палец, сказав: «Это чтобы ты меня не

забывал!» Что ж, невеста тогда так плакала, что казалось, она утонет в

море слез: а сестрица, видя щедрость жениха, проводила его вечером домой

и с изумительной легкостью дала себя соблазнить…

Теперь кадет Биглер вспоминал о ней с содроганием.

«Чорт бы ее побрал! – мысленно ругался он. – Если меня с такой штукой

отправят в Вену, и моя Мицци придет меня навестить, то… А. чтоб ей

провалиться, шлюхе бессовестной!»

– Так что, господин кадет, – предстал вдруг перед ним Швейк, – дозвольте

доложить, господин поручик послал меня, чтобы я ухаживал за вами. Вы, говорят, больны, и господин поручик объяснял, что вы нуждаетесь в

утешении. Я вам, господин кадет, все достану.

– Швейк, – простонал кадет, – помогите мне встать и отведите меня в уборную.

– Так точно, господин кадет! – весело ответствовал Швейк, с готовностью

подхватив его под руки. – Так что дозвольте спросить, по какой нужде: по

малой или по большой? Потому что в таком случае я бы вам уж сразу

расстегнул штаны. Ну, давайте потихонечку: раз, два…

И он повел его в уборную. Биглер, скрипя зубами от боли, справил свои

дела. Лоб его покрылся испариной.

– Что, очень жжет, господин кадет? – участливо спросил Швейк. – Ну, ничего, пройдет. Это ведь недолго. Какие нибудь три недели. И это даже

вовсе и не болезнь, господин кадет, а так – маленькая неприятность… Ну

вот, теперь надо опять лечь; надо все таки быть осторожным.

Он подсунул кадету под голову куртку, накрыл его шинелью и с

любопытством спросил:

– Это у вас уже давно, господин кадет? Вы не беспокойтесь, это пустяки.

Вас положат в госпиталь, дадут вам санталовых капсюлек, прополощут вас

марганцево кислым кали, и через несколько месяцев вы опять будете, как

рыба в воде. Такая штука бывает неприятна, но все же случается довольно

часто. Вот, например, в Смихове жил некий господин Регль, комми вояжер, который тоже схватил такую штуку от одной барышни в гостинице «Бельгия».

Ее, барышню то эту, звали Сильвой, но это не было ее настоящее имя, а по

настоящему ее звали Катериной, и была она из Доубравчице, так что я знал

еще ее отца, который был браконьером и однажды подстрелил даже лесника.

А лесник, этот гонялся за браконьерами, как борзая за зайцем, и всякая

дичина у него была на учете. Ну, так вот, этот господин Регль начал

ухаживать за Сильвой и переписываться с ней; но только и один тенор из

смиховской оперетки тоже переписывался с ней. Ну, хорошо! А когда

господин Регль схватил тоже вот такую штуку, он пошел к доктору Вирту в

Смихове и сказал ему, что с ним во сне сделался родимчик, и в результате

– такая неприятность! Тут доктор то рассвирепел и сказал ему: «Послушайте, любезный, вы мне уж лучше скажите, что это вам ветром

надуло! Уж если врать, так врать! Ведь я же не доктор, а институтка, и

сказки очень люблю!» В конце концов отправил он нашего Регля в

венерическую больницу. Этот доктор, в общем, был очень терпеливый

человек, но он заведывал больничной кассой, и больные часто выводили его

из себя. Например, приходит к нему жена одного каменщика, который всю

зиму проболел ревматизмом, и просит, чтобы доктор подписал ей бюллетень.

Ну, тот подписал и спрашивает: «Как же ваш старик поживает?» – «Да

плохо, батюшка, плохо, – шамкает старуха, – потому что вон холода какие

стоят, и работы нет». – «А порошки, которые я ему прописал, он

принимает?» – спрашивает доктор и начинает что то писать. «Принимает». –«Ну, так кланяйтесь ему, бабушка». Но старуха не уходит и спрашивает

доктора: «Господин доктор, а не было ли бы хорошо его чем нибудь

натереть?» – «Натрите, бабушка». – «А что, если бы его напоить ромашкой

или липовым чаем?» – «Напоите его, чем хотите, бабушка». – «Ах, господин: доктор, а вот соседка говорила, что ему лучше не принимать

порошков то. Как вы думаете, батюшка?» Ну, тут уж доктор не выдержал, да

как шваркнет вставочку о пол, да как рявкнет: «Эй, тетка, как вас там…

двадцать лет я учился и двадцать лет уже работаю врачом, а вы

послушайтесь соседки и снесите мой диплом в ватер!» Вот и этот господин

Регль, дозвольте, господин кадет, доложить, тоже не послушался и не

ложился в больницу, пока его туда не свезли, потому что у него сделалось

воспаление мошонки и бог знает что еще. Из больницы он вышел похожий

больше на тень, чем на человека, а потом еще схватил туберкулез, и ему

пришлось вырезать оба яичка. Вначале то у него тоже очень жгло… Но такая

болезнь, как у вас, – пустяки, и тут ничего плохого не может случиться.

Что, все еще сильно жжет, господин кадет, или вам уже стало легче?

– Швейк, если вы не можете рассказать мне ничего более веселого, то уж

лучше заткнитесь, – простонал кадет, удрученный приятной перспективой, которую нарисовал ему ротный ординарец.

А Швейк, попросив разрешения курить, набил трубку и, с наслаждением

затянувшись, благодушно продолжал:

– Знаете, господин кадет, вместо триппера я пожелал бы вам лучше

получить сифилис. Ведь вот вы, господин кадет, можно сказать– не очень

глупый человек, и могли бы с такой штукой сделать карьеру. От сифилиса

бывает размягчение мозга, паралич, или как его там… словом, что есть

почти у каждого генерала. Вы еще молоды, господин кадет, так что скоро

могли бы сделаться генералом. То то обрадовались бы ваши родители! Но

если вы хотите получить паралич, то должны очень тщательно следить за

собой. Вот у нас на Вышеграде жил один коридорный, так тот схватил

сифилис от одной горничной. Но он не хотел никому довериться, боялся

докторов пуще огня и говорил, что бабы знахарки, которые лечат травками, больше понимают в этом деле, чем оба медицинских факультета, немецкий и

чешский, вместе. Но только, дозвольте доложить, среди простонародья

действительно есть много людей, которые знают толк в болезнях и знают

целую массу таких болезней, о которых эти ученые господа доктора и не

слыхивали. Когда я был в Чернокостелецком лагере, туда приходила

старуха, по фамилии Медржичка. Она ходила из барака в барак и торговала

булками и кофе. Булки стоили по четыре, а кофе по шесть хеллеров. Теперь

то старуха наверное, уже померла – упокой, господи, ее душу! – но кофе у

нее, у стервы этой, всегда был отвратительный, потому что она варила его

из жолудей и цикория. И у этой Медржички, знаете ли, тоже были всякие

целебные травки, и ей даже удавалось заговаривать чахотку. Вы знаете, что это за болезнь, господин кадет? Ну, так вот, когда одна девушка

начала там бледнеть и чахнуть, ее старики стали причитать, что у нее

чахотка, и позвали старуху Медржичку. Да в те времена, господин кадет, когда мы там стояли в лагерях, многие девушки бледнели и чахли… Так вот, старуха велела девушке стать на колени перед образом и молиться: «Пречистая дева, помилуй нас!» и следила, затрясет ли ее или нет, и если

трясло, то, значит, у нее чахотка. И еще дозвольте доложить, господин

кадет, в те времена девушек еще трясло, и они молились с большим

благоговением и не умели еще писать под изображением пресвятой девы на

самой Голгофе: «Дева, зачавшая без греха, научи меня, чтобы я грешила

без зачатия!» Наконец, старуха смерила девушку ниткой, которую она

сперва вымочила в святой воде, провела мелом вокруг девушки на полу

круг, украсила ее венком из сирени и крикнула: «Дева Мария, у нее

чахотка. Бог к нам, а все злое – от нас!» Мы ночевали там у одного

горшечника, и была у него красавица дочь. Взводный нашего полка пошел с

ней в лес по ягоды, и после этого девушка вдруг стала бледнеть, и

Медржичка приходила заговаривать у нее чахотку. А потом, когда мы уж

совсем все забыли, наш взводный получает вдруг от нее письмо, что она

родила двойню, и чтобы он, забирал у нее младенцев. А ее отец еще

приписал от себя: «Господин взводный, исполните свой долг, раз вы уж

испортили нам девочку. Я так и знал, что чахотка у нее от вас». Вам не

надоело, господин кадет, что я рассказываю вам такие длинные истории?

– Швейк, ведь вы же – живая хроника, отозвался заинтересовавшийся кадет, – но вы забыли досказать, чем кончилось дело с коридорным…

– Ах, это вы про коридорного из Вышеграда? – радостно спросил Швейк, потому что кадет в первый раз слушал, не перебивая его, не возражая и не

ругаясь. – Да ничем! Его лечил старик Людвиг из Смихова, который покупал

ему в москательной на семь хеллеров цинковых белил для присыпки нарывов

то. Ну, а потом у коридорного мясо начало сходить с костей, и он

повесился возле, церкви в Кухельбаде. И это для него было счастье, потому что он был только шпак и его ни за что не произвели бы в