Повышение по службе - Александр Николаевич Громов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Добраться до сухой безжизненной земли, прежде чем меня застигнет прилив, – вот и все, чего я хотел. Неужели это так много?
Прилив, кажется, уже начинался – пока очень медленно, как это обычно и бывает. Потом вода начнет подниматься гораздо быстрее. Подлая луна гнала с моря водяной горб, не желая считаться с моими намерениями. Наверное, она ждала, когда намерения превратятся в жаркие молитвы и жалкие мольбы, чтобы вволю потешиться над ними.
Я заскрипел зубами и наддал, если можно так выразиться. Какое-то время я умудрялся держать фантастическую скорость не менее полутора километров в час, и мне казалось, что вон за той группой древовидных хвощей уже желтеют сложенные твердым песчаником скалы… берег…
А потом я поскользнулся.
Надо было сразу падать – тогда, наверное, я остался бы цел. Но я замахал руками и постарался восстановить равновесие – точнее, это сделал мой мозжечок или, может быть, спинной мозг, а уровень мыслительных способностей того и другого человеческого органа хорошо известен. Треск и хлюпанье под ногами, последние судорожные попытки за что-нибудь ухватиться, острая ослепляющая боль…
Когда я пришел в себя, то сразу понял: дела плохи. Я лежал в теплой тухлой воде посреди все того же осклизлого бурелома, правая голень застряла между двумя лежащими мертвыми стволами и искривилась так, словно там был еще один сустав. Перелом обеих берцовых, ясное дело. Хорошо еще, что вроде бы закрытый…
Я попробовал вытащить ногу и едва не потерял сознание от боли. Накатила чернота, но все же рассеялась понемногу. Тогда я попытался сесть, что получилось не сразу, и, бережно придерживая ногу обеими руками, умудрился извлечь ее из плена. Шина… Шина на голень… Нужны две недлинные ровные палки и чем примотать…
Куда только девалась духота? Меня колотил озноб. Палки я нашел, достал из аварийного комплекта нож и кое-как довел их до ума. Разрезал штанину на полоски. Медленно, с темнотой в глазах и разными словами, выпрямил голень и худо-бедно сумел наложил шину.
Н-да, это-то я сумел. Суметь бы еще добраться до сухого места…
При одной только мысли передвигаться на своих двоих озноб усилился. Нет у меня больше тех двоих – осталась одна. Здесь не поскачешь на одной ножке и не будет толку от самодельного костыля. Ползти?
Да, ползти. А когда прилив затопит весь этот осклизлый валежник – плыть.
Чуть только осознаешь, что выбора нет, голова как-то очищается. Я пополз. Наука в общем нехитрая: перевалиться через один ствол, потом через другой, далее по грязи на брюхе… Мелкие и не очень мелкие многоножки не слишком проворно разбегались от меня во все стороны, одни прятались, а другие, отбежав, принимали угрожающие позы. Одна куснула. Из бочага тупо таращилась на меня голая плоскоголовая тварь, схожая с земным доисторическим лабиринтодонтом, и, должно быть, прикидывала зачаточным мозгом, опасен ли я или, наоборот, гожусь в пищу. Крупный паук свалился прямо на голову и немедленно тяпнул за шею. У членистоногих было еще меньше ума, чем у рептилий. Они просто хотели жрать. Местную ли пищу, земную ли – без разницы.
Они почему-то вообразили, что я идеально подхожу для решения этой проблемы.
Стряхнув паука и еще какую-то гадость, пытающуюся заползти мне за шиворот, я отполз подальше от развесистого дерева, откуда на меня могли пикировать любители кусаться, поднял голову и в очередной раз огляделся. Вода уже заметно прибывала, а до края леса – или, вернее, до берега – оставался еще порядочный кусок пути. Озноб, что удивительно, не прекращался. Я счел это дурным признаком.
Одно радовало: направление я не потерял. Дурная это привычка – терять направление, особенно если имеешь компас в кармане и солнце в небе.
Интересно, подумал я, когда меня хватятся? Очень может быть, что не раньше вечера. За это время вполне можно отбросить коньки или копыта – словом, все, что в таких случаях отбрасывают.
Кое-как одолев еще метров сорок, я решил передохнуть. Ползти было уже поздно, плыть – рано, а набраться сил перед решающим и последним, как мне думалось, рывком – самое время.
Озноб внезапно сменился таким жаром, что удивительно, как это мои уши не свернулись в трубочку и не захрустели. Сердце, по-моему, вообще остановилось. Продолжалось это недолго, наверное, секунд десять, но за это время я приблизительно понял, что чувствуют люди, когда умирают. Мне не понравилось. И сразу, без предупреждения, кто-то вновь сунул меня в криогенную установку.
Лихорадка. Самая обыкновенная. Но что-то очень быстро.
И я не сказал бы, что очень вовремя.
Я проглотил тонизирующую таблетку. Подумал – и принял еще одну. Лучше мне не стало, но если организм хоть на время перестанет расклеиваться – уже хорошо. Вода поднималась, затапливая первобытный лес. Она и пахла теперь так, как положено пахнуть морской воде, загнанной в мелкую теплую лагуну: солью, водорослями и лишь немного тухлой гнилью. Море без всяких затей показывало, кто здесь главный.
Когда вода поднялась настолько, что риск распороть себе живот о какой-нибудь торчащий сук сильно уменьшился, я поплыл. Лес медленно тонул, пауки и многоножки спасались на деревьях, а по воде там и сям пробегала рябь – надо полагать, амфибии бросили отсиживаться в укромных местах и принялись охотиться. Ко мне они не приближались. Доплыву! Я твердо верил в это. Четыре километра по твердой почве уже казались мне большей проблемой, чем этот сравнительно небольшой заплыв.
Большинство людей вообще склонно предаваться розовым иллюзиям. Они приятны, а кто же не любит приятное?
Прошло какое-то время, и я начал уставать. Не очень-то легко плыть, когда одна нога не действует да еще отзывается болью при каждом движении. Мертвую древесину затопило повсеместно, из воды торчали лишь зеленые стволы древовидных хвощей и плаунов, а за ними уже желтел и круто поднимался вверх берег. Доплыву, уже гораздо увереннее подумал я. Найду промоину и вскарабкаюсь. Сил мало, но на это хватит…
Откуда-то пришла волна, меня качнуло. Полуметровый зеленый тритон вдруг выскочил из воды как ошпаренный и, запрыгнув на наклонный ствол, шустро замельтешил лапками, торопясь забраться повыше. Тритону отчаянно не хотелось быть съеденным.
Мне тоже. И когда, оглянувшись назад между
