Зов Оз-моры - Андрей Хворостов

и рассказали, что готовится ещё один набег. Тамбовский воевода Роман Боборыкин[3] послал к Хопру сторожевых казаков и в ожидании их не спал три ночи. Когда разведчики вернулись, Роман Фёдорович немедленно отправил донесение в Москву и вестовщика в Козлов. Выслушав этого вестника, Иван Биркин понял, что придётся собирать ополчение, и велел глашатаю объявить сбор.

— Сколько же татар к нам идёт? Сможет город устоять или сгорит? — вслух задумался Денис.

— Изутра узнаем, — ответил Аким. — От самого воеводы.

— И так ясно, что много, — вздохнул столяр Фёдор. — Иначе Биркин не созывал бы людей. Всем мужикам до единого придётся защищать город. Бабам, видать, тоже. Выстоит ли Козлов, бог весть. Может, последние дни радуемся жизни.

— Сбежать бы, да некуда, — выпалил Аким.

— Так! — горько усмехнулся Денис. — В Рясске ни у тебя, ни у меня родни не осталось. Там в наших домах чужие люди живут. Выпьем за то, чтобы тут, в Козлове, всё обошлось!

Выпив хлебного вина, Денис, Фёдор и Аким пошли купаться в Лесной Воронеж. Степан и Афанасий пошли по домам.

— Чего теперь анчуток бояться? — храбрился Денис, разгребая ряску и листья кувшинок, чтобы добраться до чистой быстрой воды. — Беда пострашнее чертей наползает.

Плавали и ныряли мужики до посинения и собрались уже выходить, когда Фёдор увидел большую чёрную голову, похожую на лягушачью, но с зубастой пастью и крохотными рожками. Она вынырнула неподалёку от цветка белой водяной лилии.

Вскоре из воды показалась ещё одна такая же голова…

Аким и Денис мухой выскочили на берег, начали истово креститься и с ужасом смотреть, как нечисть обступает их товарища.

— Всё, пропал наш Федя! — вздохнул Денис. — Нипочём им крест святой.

— Правду говоришь! — кивнул Аким.

— Чего стоишь?! — рявкнул на него мастер, продолжая осенять себя и реку крестным знамением. — Дуй за образом!

Аким начал натягивать штаны, но вместо того, чтобы побежать в Козлов за иконой, замер с открытым ртом. Водяная лилия вдруг обернулась молодой красавицей с белокипенной кожей, неожиданно сухими белокурыми волосами и берёзовым веником в руке.

— Зря кстишься, Денис-оружейник! — промолвила она искристым голосом, напоминающим журчание ручья. — Так ты их лишь раззадоришь. Это мои слуги. Мы с ними креста не боимся. Я так вообще крещена.

Девица подняла веник и с криками: «Кшу! Кшу!» — начала разгонять анчуток. Те бросились врассыпную.

— Кто ты? Как тебя звать? — преодолев робость, пробормотал Денис.

— Имён у меня много, — ответила девушка. — Кажный народ своё даёт…

— Благодарствую.

— Не на чем, — ответила она. — Сочтёмся, мастер-оружейник!

Красавица рассмеялась и вновь превратилась в белую лилию, а Денис остолбенел и долго не мог произнести ни слова.

— Господи, чего только спьяну не привержится! Перебрал, видать… — наконец, простонал он и опять начал креститься.

— Так и мне привиделось… — растерянно прошептал его подмастерье.

— А у меня-то вообще душа в пятки ушла… — пробурчал себе под нос Фёдор.

— Может, сорвём цветок? — вдруг сказал Аким.

— Совсем охолоумел?! — завопил Денис. — Это ж нечисть водяная! Бежим домой!

Вернувшись в Денисову избу, мужики начали изгонять страх хлебным вином и закусывать холодной няней. Застывший бараний жир вяз на зубах. Так и отпраздновали Ильин день.

Когда Денис открыл глаза, было ещё темно: с похмелья он всегда рано просыпался. Полечился медовой бражкой, съел остатки вчерашнего пиршества и поплёлся в центр Козловского детинца. Там возле забора, который огораживал церковь Покрова Пресвятой Богородицы, стояла обширная, крытая тёсом, съезжая изба. Сосновые бревна, из которых она была построена, ещё не потемнели и пахли смолой: зданию, как и всему городу, от роду был всего год.

Перед избой уже скопился народ: мастеровые, торговцы, бобыли, крестьяне из близлежащих деревень… Все стояли насупленные и хмурые, будто на похоронах. Лишь изредка перебрасывались двумя-тремя словами. Ждали, когда выйдет старик Биркин, но он медлил, словно опасался выступать.

Лишь когда пожелтело красное рассветное солнце, семидесятилетний воевода показался в дверях съезжей избы, встал перед людьми и вязко затянул речь:

— Над украинными землями[4] нависли тучи. Воинство хана Гирея течёт по Ногайскому шляху. Собирается сжечь Козлов и Тонбов, а потом идти на Шацк, Рязань и Рясск…

У Дениса ёкнуло сердце, ведь в Ряжске он прожил свои первые двадцать семь лет. Болел душой за родной город, хоть и навсегда уехал из него.

Биркин тем временем продолжал, всё так же мрачно и заунывно:

— Боборыкин послал казаков в разведку, и те привезли ужасные вести. К Тихим плёсам на Хопре подошли степняцкие отряды. Больше десяти тысяч татар и ногайцев! С ними ещё азовские казаки под началом атамана Алютовкина. От Тихих плёсов что до Козлова, что до Тонбова рукой подать. Всего сто двадцать вёрст, три дня пути! У наших крепостей, конечно, добрая защита. По дюжине пушек, по две дюжины затинных пищалей[5] и по двадцать дюжин ручниц. У степняков же токмо луки да сабли, но они думают взять храбростью и числом. Десять тысяч искусных конных воинов, а то и больше! — грустно повторил воевода.

— Что ж, батюшка-воевода, делать будем? — закричали козловцы.

— Наши служилые люди не устоят без подмоги, — ответил Иван Васильевич. — Сражаться придётся всем.

Денис вздохнул: вчерашние догадки подтвердились. Вражье войско было всего в трёх днях пути от Козлова! Возможно, жить горожанам осталось всего ничего.

Домой Денис возвращался вместе с Акимом. Они вошли в избу, зачерпнули по ковшу браги, присели…

— Воевать будем… — задумчиво произнёс Аким.

— У тебя пищаль-то хоть цела? — усмехнулся Денис. — Не продал?

— Под печкой отдыхает. Вмистях же из Рясска везли.

— Не заржавела под печкой-то? Тащи сюда. Почищу, подправлю…

Аким сразу же выбежал из избы и вскоре вернулся, неся завесную пищаль, завёрнутую в промасленное тряпьё. Денис развернул её, долго рассматривал и, наконец, заключил:

— Хоть и в масле лежала, а ржавью тронута. Поработаю над твоей пищалью. У меня ещё сабелька есть для тебя. Сделана толково, всё в ней выверено. Почти как моя. Тоже отец ковал! Можешь ей махать?

— Не знаю, — замялся Аким. — Показывали…

— А я саблей как-никак владею! — похвалился Денис. — Отец натаскивал с молодых ногтей. Учился я старательно. Разумел, для чего это нужно! И ведь правда, пригодился навык. Тебе и двух лет не было, когда запорожцы Сагайдачного[6] сожгли Рясск. Мы с отцом и Настей, сестрёнкой моей, живы остались, потому как нас тогда в городе не было. Воевода велел ряшанам крепостные стены разломать и уйти в Пронск. Погрузили мы всё ценное на телегу и поехали. По дороге мама заболела гнилой горячкой. Тогда же и умерла, а мы даже похоронить её толком не смогли. Пронск надо было защищать. Нам всем выдали пищали, порох и