Хасидские предания - Мартин Бубер

в разные стороны. Божественная, разумная душа одерживает

верх у праведников.

Хасидизм являет собой пример практической мистики. Почти

все традиционные каббалистические идеи связываются здесь

с ценностями индивидуальной жизни, причем центральное место

занимает концепция "двекут" - "прилепления" к Божеству. Бла-

годаря хасидам такие понятия, как благочестие, служение Богу,

любовь, набожность, смирение, милосердие, доверие, наполня-

лись необычайно реальным и социально значимым содержанием.

Личность стала занимать место доктрины. Новый идеал религи-

озного лидера, цадика, отличается от традиционного идеала

раввинистического иудаизма - "знатока Торы" - тем, что

цадик сам "стал Торой", точнее, ее живым воплощением.

И связано это прежде всего с тем, что хасидское движение

возникло и всегда оставалось в рамках ортодоксального иудаиз-

ма, являясь его твердым оплотом против разрушительных тече-

ний в еврействе, связанных с его разложением под воздействием

сектантов (саббатиан, франкистов), с одной стороны, и просве-

щенческой мысли (движением Гаскалы) - с другой. Классичес-

кий хасидизм был плодом не той или иной теории, и даже не

каббалистической доктрины, но непосредственного религиозного

опыта. А выражение этого опыта зачастую принимало самые

парадоксальные формы. Прежде всего это касается старого пара-

докса одиночества и общности: тот, кто достиг высшей ступени

духовного одиночества и способен пребывать наедине с Богом,

одновременно является истинным центром общины, потому что

достиг такого состояния, когда становится возможной подлинная

общность. Жить среди заурядных людей - и быть наедине

с Богом, говорить на языке мирян - и черпать жизненную силу

из Первоисточника всего сущего - на это способен лишь истово

верующий мистик-праведник, становящийся средоточием челове-

ческой общности.

Возможно, именно эта миссия цадиков и побудила Мартина

Бубера обратиться к изучению хасидских источников. Усмат-

ривая в хасидизме одну из высших исторических реализаций

Израиля, Бубер не только собрал, перевел, истолковал и издал

многочисленные тексты хасидской традиции, но и сам внутренне

переменился, занимаясь этим трудом. "Иудаизм как вера, как

благочестие, как хасидут открылся мне. Я постиг идею совершен-

ного человека. И тут же почувствовал себя обязанным сообщить

миру эту идею", - писал Бубер. Именно в совместной жизни

хасидской общины видел он образец общности людей, где ут-

верждается беседа между Я и Ты. В мире хасидизма возникло

прозрение великого еврейского философа о диалоге-беседе. "Я

несу в себе дух и кровь тех, кто создавал его [хасидизм], - писал

Бубер, - и из крови и духа он обновился во мне".

"Хасидские предания" - это незамысловатые истории "прос-

тецов" из еврейских местечек Галиции и Волыни, это книга

о важном, но забытом. Не только потому, что историческое

время и культурная среда, породившие эти притчи, безвозвратно

канули в прошлое, но и потому, что современному человеку

приходится переступать через себя, чтобы вслушаться в слова

темных неучей, о чем-то настойчиво говорящих ему.

Рассказывание легенд о цадиках - неотъемлемая часть хасид-

ского образа жизни, такая же, как визиты к наставнику и постоян-

ная восторженная радость от соблюдения заповедей, предписан-

ных Торой. Поэтому хасидские предания - это своеобразная

квинтэссенция хасидизма, явленная в чудесном ракурсе легенды,

нереальной и реальной одновременно, сказочно живой, то есть

живущей более интенсивно, чем это возможно в сфере историчес-

кой обыденности. Исторический хасидизм присутствует в легенде

в преображенном виде, сохраняя для религиозного чувства лишь

существенно важное и созвучное ему.

Хасидские предания чрезвычайно кратки, но очень динамич-

ны. В них воплотился выбор хасидов: отгородившись от мира

и избрав лишь веру в Святого Израилева, они обрекли себя на

сознательное самоограничение, суровость, лаконичность. Но ве-

ра дарует радость, и поэтому веселятся хасиды, пляшут и пьют

водку. Отдалившись от мира, они обрели мир (во всех тех

смыслах, какие имеет это слово в русском языке).

Несмотря на ярко выраженную конфессиональную (и по сти-

лю, и по содержанию) идентичность хасидских преданий, их

архетипы уходят в неизмеримую глубину веков, что наделяет

данные легенды новым аспектом вечной актуальности. Эти ар-

хетипы отразились в безбрежном море литературных памятни-

ков, возникших в разные эпохи, в разных странах и в рамках

разных религиозных традиций. Сам Бубер указывал на типологи-

ческую близость хасидских преданий с "Цветочками Св. Фран-

циска Ассизского", "Золотой Легендой" Якова Ворагинского,

историями о буддийских монахах и о мусульманских суфиях.

Вспомним и о патериках, первыми из которых были "Лавса-

ик" Палладия Еленопольского и "Луг духовный" Иоанна Мосха,

сыгравших столь важную роль в христианской культуре. Эти

произведения близки и по жанру. Они представляют собой леген-

дарные рассказы или легендарные анекдоты. Рамки здесь нестро-

гие: иногда рассказ разрастается до повести, иногда анекдот

сжимается до короткого изречения. Гораздо важнее другое: все

эти тексты воплощают непосредственные акты веры, живой,

простой, искренней, бескомпромиссной. Воплощение это всегда

очень лаконично и конфессионально конкретно. Именно от этого

зависят форма и стилистика каждого из текстов.

Кроме того, перед нами сочинения о простецах или тех, кто "не

выше простецов". "Братья мои дорогие, - говорит Св. Франциск,

- возблагодарите Бога, которому угодно было устами простецов

открыть сокровища божественной премудрости, ибо Бог раскры-

вает уста немым и дает языку простецов говорить премудро"'.

И Баал Шем Тов, этот хасидский божественный простец

в коротком овчинном полушубке, какой носили крестьяне При-

карпатья, постоянно общается с простыми людьми, которых

ценит выше книжников. А кроме того, пляшет и пьет с ними

в трактирах, шутит, юродствует. И снова вспоминается Св.

Франциск: "И что такое слуги Господа, как не скоморохи Его,

которые должны растрогать сердца людские и подвинуть к ра-

дости духовной?"^

Никакой специальной литературной формы у хасидских пре-

даний, даже как у устного жанра, не существовало. Пересказывая

их, Бубер, возможно сознательно, но скорее всего чисто инту-

итивно, приходит к той совершенной форме, в которую подобные

рассказы о простой, чистой и идеальной вере не раз облекались

в других традициях, к форме, представленной в знаменитых

христианских "Изречениях отцов пустыни".

Сдержанность, краткость, отсутствие вычурности, простота

и сила слова, неволшебность рассказа и чудо простой веры

странным образом роднят эти памятники. Их строгая конфесси-

' Цветочки Св. Франциска Ассизского, М., 1913. С. 45-46. (Репринт: М" 1990.)

^Speculum perfectionis. IX. 100, 25.

овальная выраженность, не позволяющая проникнуть сюда

ничему постороннему, чуждому, превращает эти тексты в зам-

кнутый мир, отстраненный от всего, что не существует по его

правилам, но она же и роднит их в смысле жанра и, говоря шире,

- придает ту важную роль, которую они играют в олицетворяе-

мой ими культуре. Как "Изречения отцов пустыни" - очищенная

христианская вера, так и хасидские предания - воплощенный

хасидский путь. Они далеки друг от друга, но в симфониях своих

культур у них схожие партии, как бы ни разнилась музыка.

При всей своей простоте и самоочевидности хасидские преда-

ния - памятник совсем непростой. Помимо отмеченных жан-

ровых параллелей он все же чисто еврейский не только по содер-

жанию, но и по традиции, восходящей к "Пиркей-Авот" ("Изре-

чениям отцов"). Не случайно фрагменты последнего часто встре-

чаются в хасидских преданиях, иногда в аспекте полемическом,

иногда просто для последующего комментария. Но в любом

случае - ради сознательного диалога.

Впрочем, даже если отойти от иудейской традиции, от всех

культурных параллелей и обратиться к аналогиям, то и здесь мы

окажемся отнюдь не в полной пустоте. Столь значительны и ар-

хетипны лица и сюжеты представленных легенд, то и дело всплы-

вающие и на Западе, и на Востоке, например в античном анекдоте

и всякого рода "изречениях" мудрецов, полководцев, философов

и других выдающихся мужей в восточных притчах, в средне-

вековых сборниках типа "Смешных рассказов" Григория Юхан-

нана Бар-Эбраи (Абуль-Фараджа) и в итальянских "Новеллино",