Пять ложек эликсира (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие

Малянов, свирепо хмурясь и играя желваками, еще раз перечитал записку.

– Узнаю свою первую жену, – произнес он с горечью.

– Она сказала, что вы будете только рады, – пролепетала девица.

– Ну еще бы! – сказал Малянов саркастически. – «Она тебе оч. понрав…», – процитировал он из записки. – Это вы. Вы мне оч. понрав.

– Да… – угасающим голосом проблеяла девица. – Но я не буду мешать.

Малянов глянул на нее почти злобно, но тут же спохватился. В сущности, он был человек добрый и склонный к сочувствию.

– Ладно, – сказал он. – Победила дружба. Заходите. Лидочка?

– Да, – сказала девица, счастливо заулыбавшись. У нее даже глаза за очками увлажнились подозрительно. Она подхватила свой чудовищный чемодан и двинулась вперед. Малянов еле-еле успел перехватить.

– Ого! – крякнул он. – Что у вас там? Походная библиотека? Нет, вот сюда, налево.

Он почти протолкнул растерявшуюся Лидочку в бывшую детскую.

Здесь в углу пестрели заброшенные и забытые игрушки. Стены были увешаны яркими детскими картинками. Кое-где темнели квадраты невыгоревших обоев – там, где какие-то картинки были сняты…

Малянов грохнул чемодан в угол и приказал Лидочке сесть. Она поспешно и послушно опустилась на кушетку, глядя на Малянова овечьим взглядом.

– Спать будете здесь! – распорядился Малянов. – Окно можете открыть. Белье – в шкафу. Сортир – налево за углом. Найдете. Ванна там же. Очень удобно. Я буду работать. Пока я работаю, в доме должна царить абсолютная тишина. Ваша подруга, она же моя первая жена, этого не понимала, поэтому я ее выгнал. Сечете?

В косеньких глазах появился ужас. Малянову это очень понравилось.

– Можете лежать, сидеть, читать. Можете играть вот с тем зайцем. Но тихо! Никакой беготни, никаких этих считалок, песенок и тэ дэ…

Внезапно чудовищный чемодан поехал сам собою по полу и повалился набок. Загудело за окном. Качнулась люстра. Лидочка ошеломленно ойкнула и вцепилась обеими руками в кушетку.

– Спокойно! – сказал Малянов. – Это маленькое землетрясение. В вашу честь. У нас тут бывает… А завтра ожидается даже небольшое солнечное затмение. Тоже – в вашу, как я понимаю, честь…

За окном было уже совсем темно. Малянов включил настольную лампу и сидел за столом, положив волосатые кулаки по обе стороны от чистого листка бумаги, набычившись, выдвинув челюсть, словно собирался наброситься на кого-то, кто сидит по другую сторону стола. Но там никого не было. И в комнате никого не было. Дверь закрыта. Слышно, как ворчит вода в ванной и позвякивает посудой Лидочка на кухне. Потом там раздается отчаянный сдавленный вопль, дребезг стекла, и наступает мертвая тишина.

Малянов вздрогнул и посмотрел на закрытую дверь. Выражение его лица переменилось. Он вытянул губы дудкой, повел носом, как всегда, когда намеревался сострить, но тут же забыл обо всем, схватил фломастер и нарисовал на листке жирный красный контур, а на контуре – стрелку. Взял другой фломастер – зеленый. Рядом со стрелкой красиво вывел «е». Откинулся на спинку, чиркнул спичкой, закурил удовлетворенно, но тут скрипнула дверь, и Лидочка, просунувшись в комнату половинкой жалкой физиономии, пролепетала горестно:

– Дмитрий Алексеевич, я чашку разбила.

– Как! – театрально провозгласил Малянов, развлекаясь. – Еще одну?

– Да. Синюю. С корабликом.

Малянов встал.

– Черт побери! – сказал он уже без всякой театральности. – Извините, Лидия, но вы все-таки поразительная корова!

– Я нечаянно, Дмитрий Алексеевич!..

Малянов проследовал на кухню. Стол там был накрыт к ужину, и со вкусом. Кушанья разложены по тарелочкам. Салат. Зелень. Капельки воды весело искрились на свежевымытой редиске…

А на углу стола лежала синяя чашка в трех частях. Малянов взял в руку одну из частей и бережно покрутил ее в пальцах. Взял вторую. Попытался сложить. Части сложились охотно, и образовалась золотистая надпись: «…ому папе на день рожде…».

Малянов посмотрел на Лидочку. Та обессиленно опустилась под его взглядом на табуретку, и поза ее выразила такое отчаяние, что он смягчился.

– Ладно уж, – сказал он. – Долой сантименты! Где ведро?

– Не надо в ведро, – сказала Лидочка. – Я сама склею.

– С вашими способностями вам знаете что надо склеивать?

– Не знаю, – сказала Лидочка отчаянно. – Я вам еще доску расколола.

– Какую доску?!

– Деревянную. Для хлеба.

Малянов картинно развел руки.

– Ну, это уже все! – провозгласил он. – Вызываю специалиста. Пора.

– Не смейтесь! – сказала Лидочка. – Ничего смешного здесь нет! Вы просто ничего не понимаете… Вы как каменный… Шуточки, прибауточки, а глаза – мертвые, пустые, и весь вы там… – Она ткнула пальцем в сторону кабинета. – С вашими дурацкими проклятыми формулами!.. Вы же не соизволили узнать меня. Я для вас сейчас чучело гороховое, посмешище, а тогда ухаживали, руки целовали… цветы.

Малянов не глядя нащупал стул и уселся.

– Какие цветы? – сказал он растерянно. – Когда?

– Четыре года назад. В Гаграх. Вы еще ходили в такой желтенькой рубашке с надписью: «Дельта сайнс фикшн». – Она вдруг улыбнулась сквозь слезы. – Помните, как вы меня тогда дразнили: «Лидия! Отвратительная мидия!..» Мы с вами мидий собирали и варили из них похлебку с луком. Ну неужели вы совсем ничего не помните?!

Малянов, растерянно таращивший на нее глаза, не успел ничего ответить, потому что в дверь забарабанили и затрезвонили разом, будто целая толпа хулиганов рвалась в квартиру, но оказалось, что это всего-навсего один тощий старикашка – сосед с нижнего этажа.

– Вы что тут – с ума все сошли! – ужасным фальцетом вопил он. – Ведь у меня же там все затопило! Что вы тут делаете? Куда смотрите? Потолок же обваливается… обои! Книги!..

Малянов метнулся в ванную. Ванна была переполнена, на полу – по щиколотку воды. Горячей. С паром.

– Лидия! – загремел Малянов. – Ведь я же предупреждал вас, что сток не работает!..

Он схватил тряпку, пустое эмалированное ведро и шагнул в ванную.

Он собирал воду тряпкой и отжимал ее в ведро. Она работала мусорным совком, и довольно ловко. Оба они были мокрые от пота, воды и пара, а старикашка реял над ними, не переставая браниться и жаловаться.

– Надо быть самой фантастической коровой.

– Не предупреждали вы меня! Не предупреждали, и все!

– Самой надо соображать! Самой! Голова вам на что?

– Нет, таких людей нельзя селить в современном доме! – Это уже старикашка. – Это же дикие люди! Таким надо жить в деревне, в кишлаке. Из шайки мыться!..

– Я вам говорил, что струя слишком сильная?

– Нет, не говорили!

– Я вам…

– Не говорили, не говорили, не говорили!!!

– Из шайки, из корыта мыться, но не в ванне.

– Второе ведро возьмите, я вам говорю! В кладовке!

– Откуда мне знать, где тут у вас кладовка!..

– Нет, я все понимаю! – Это – старикашка. – Я сам интеллигентный человек. Но ежегодно устраивать потоп. Ежегодно!

И звенит совок о край ведра, и всхлипывает залитая слезами Лидочка, и ужасно кряхтит Малянов, ползая на коленках по мокрому кафелю пола.

Малянов стоял над своим рабочим столом, тщательно утирался большим махровым полотенцем и тупо рассматривал огненно-красный контур на чертеже, забытом на столе. По всей квартире было натоптано мокрыми ногами, входная дверь распахнута настежь, гремел мусоропровод с лестницы, и доносились из кухни душераздирающие рыдания.

Малянов тяжело вздохнул, смял чертеж с красным контуром, бросил бумажный комок на пол и, растирая полотенцем спину, направился в кухню.

Все уладилось, впрочем, наилучшим образом. Они вкусно и с аппетитом поужинали, выпили водочки из роскошной импортной бутылки, потом откупорили хванчкару. Лидочка раскраснелась, развеселилась и чудо как похорошела. Малянов в свежей белой сорочке и причесанный выглядел почти элегантным – мешала, однако, трехдневная щетина. Разговоры велись самые легкомысленные. Например, о ложной памяти.

– Да нет же, Дмитрий Алексеевич! Я все помню совершенно отчетливо! И эту вашу ярко-желтую рубашечку, и голос ваш, и какие стихи вы мне читали над морем.

– Какие же?

– «Старый бродяга в Аддис-Абебе, покоривший многие племена…»

– Гм. Мо-от быть, мо-от быть. Но, золотко мое…

– Ирина нас познакомила, а потом сама же и ревновала ужасно.

– Вполне! Вот это – вполне! Очень похоже на мою первую жену. Но, Лидочка, поймите. Да, я люблю женщин. К чему скрывать? И они меня любят. И у меня было их много. И моей первой жене это чертовски не нравилось. Но, деточка, не настолько же много их у меня было, чтобы я забывал целые эпизоды!

– А как пограничники за нами гнались, тоже не помните?

– Нет. А почему это за нами вдруг погнались пограничники?

– Мы сидели с вами на пляже поздно вечером. Они прошли мимо, а вы прошептали им вслед таким зловещим шепотом, на весь пляж: «Место посадки обозначьте кострами».