Янки при дворе губернатора - Виктор Сбитнев

– Не придут, – успокоил её племянник, отца которого уже после отставки Хрущёва забрали прямо с университетской скамьи – как раз, «за антисоветскую пропаганду». Из заключения он уже не вернулся. Говорят, его зарезали евреи-уголовники, которых немцы погубили особенно много. – Впрочем, в одном ты, безусловно, права. Чубайс, и в самом деле типичный большевик: и в теориях, и в делах. Не ко времени это, и не для нашей страны. Знаешь, тётя, мне бы очень хотелось не ходить в интернат напрямую, а то могут насторожиться, подготовиться. Лучше сначала поговорить с кем-нибудь из персонала, из твоих знакомых, здешних жителей или жительниц. Наверняка, есть такие?

– Конечно. Повариху я знаю молодую, Ксенией зовут. Да и учителя есть из местных, ну, по крайней мере, живут здесь давно, ещё в советское время жильё отстроили… С кем тебя свести?

– А для начала – с кем проще договориться. – В голосе Альберта уже слышалось нетерпение. Он даже завозился на стуле и капнул ухой на свою новую футболку.

– Ну, вот, – расстроилась тётка, насыпая соль на расплывшееся оранжевое пятно. – Небось, тоже американская и стоит, поди, рублей тыщу!

– Не бери в голову, няня. Это из магазина подержанных вещей. Просто не ношенная, а с небольшим дефектом. Купил по дешёвке сразу несколько штук, – утешил Альберт. После чего няня Груня продолжила:

– Давай сначала с Ксенией поговори. Да приглядись к ней внимательней. Она такая славная девушка и не замужем.

– Да ты никак меня сосватать собралась? – С улыбкой отвечал Альберт. – Не терпится тебе, право, вновь меня в неволю ввести. Дай хоть от прежнего брака опомнюсь да осмотрюсь. До сих пор не могу понять, как это всё со мной случилось… – он и в самом деле даже побледнел от воспоминаний.

– А что, – парировала няня Груня, – Ирина твоя – женщина красивая и умная. Вот только чересчур практичная. Это у неё от родителей.

– Вот и Ксения твоя тоже наверняка маменькина дочка. А я как тёщу вспомню, так у меня сразу давление поднимается и пальцы немеют. Иной раз даже пустырник приходится заваривать.

– Нет у неё мамы. От рака умерла, ещё позапрошлой зимой. Я на похороны венок покупала. Да ты, чай, сам мне его и привозил. – На глазах у няни выступили слёзы, из-за чего племянник не на шутку расстроился.

– Няня, ты не обижайся. Я ведь этой Ксении совсем не знаю. А с поварихами, знаешь, мне как-то не приходилось общаться…

– Ну, ты нос-то не задирай. Ей и всего-то двадцать лет. И школу она на одни пятёрки закончила. В институт собирается. Заодно помог бы. Без связей да деревенской девушке нынче – никуда.

– Как раз деревенских-то нынче и берут без всяких экзаменов. – Альберт знал, что говорит, потому что уже не раз принимал вступительные экзамены в местный университет. Между тем, жара по-прежнему не спадала, и оба почувствовали, что уже изрядно вспотели стоя возле крыльца, почти на самом солнцепёке. Первой опомнилась хозяйка и, заполошно взмахнув руками, позвала племянника «в тенёк», под купы старой раскидистой груши, где зеленели свежей ещё краской небольшой прямоугольный столик с аккуратной скамеечкой. Альберт не без удовольствия присел и налил из запотевшего глиняного жбана пол-литровую кружку кислого хлебного кваса – «мэйд ин» няня Груня…

– У меня уже и медовуха поспела, будешь? Если с ночёвкой? Я помню, что ты за рулём. – С несколько виноватой интонацией в голосе предложила няня.

– Не-е-е, я лучше вечерком, когда жар спадёт. Да и квас у тебя что надо! Альберт блаженно откинулся на спинку скамьи и стал наблюдать за пёстрой желной, деловито долбившей треснувшую развилку коренастой одинокой сосны, под которой робко проглядывали несколько недавно проклюнувшихся маслят.

– А что, уже грибы пошли? – Спросил он появившуюся из сеней тётку. Она, неторопливо расставляя на столе плошки с мёдом и земляничным вареньем и, одновременно поправляя выбившуюся из-под гребня прядь седых волос, размеренно отвечала, словно говорила не о лесных дарах, а о бухгалтерских счетах в колхозной конторе (ранее она, и в самом деле, работала в местном колхозе «Путь к коммунизму» бухгалтером, в аккурат до той поры, когда к этому героическому пути, словно к упившемуся самогоном мужику, подкрался элементарный отруб…):

– Дня три назад пошли. – Весело сообщила няня. – Рано нынче что-то. Уж, спаси Господи, не к войне ли? Хотя Чечню, вроде, примирили… опять нашей кровушкой. У Прасковьи Никулиной внука в Грозном убили. Говорят, на фугасе подорвались всем экипажем. Он танкистом служил. До демобилизации-то всего месяц остался. И вот на тебе. Вместо родного внука – цинковый гроб в деревянном ящике. Ты-то хоть где служил?

– В глубоком тылу, няня, – стал вдохновенно врать Альберт, – аж за полярным кругом. Там – вместо кровожадных горцев – скучные финны, а вместо коварных гор – унылые сопки. Знаешь анекдот про чукчу?

– Расскажи, однако, – с нескрываемым любопытством отозвалась заваривавшая в сенях чай няня.

– Ну, спрашивают наши геологи на стоянке местного чукчу-оленевода: «Как живёшь, Семён?» Он, немного подумав, и отвечает: «Халасо зыву, однако. Всё у меня есь. Мясо аленя есь, вот вы спирту за мясо даёте, а контора в посёлке – денег». «А с женщинами у тебя как?» – не унимаются геологи. «И с ними каласо – не унывает чукча. – Жена есь, молодая соседка есь…». «А что же ты тогда такой грустный?» – задают коварный вопрос геологи. «Да, – печально отвечает чукча, – холодно у нас, бля!..». У няни Груни от неожиданного приступа смеха даже ноги ослабли, и она тяжело села на ступеньки. Несколько успокоившись и посерьёзнев, она поставила источающий запах мяты заварочный чайник на дубовую шашку и накрыла его кухонным полотенцем.

– От, где ты служил, а мне, помнится, мозги морочил, что где-то на южном курорте. А у нас минувшая зима тоже дюже злющей была… ну, прямо как у твоех чукчев! Недели три до тридцати, а то и ниже сваливалось. Даже в колодце вода замёрзла. Сосед Питилка пудовую гирю привязывал к цепи и целый час пробивал… А то хоть снег растапливай, а он ноне, говорят, радиоактивный. Можно запросто раком заболеть.

– Так уж и запросто? Рак – болезнь родовая, вся – от генов. Ею, кстати сказать, как раз в Елошине, раньше болели куда чаще. Помнишь, Баляса с Бутырок, Фингала с Красного порядка или Курпычевых с Казанки? Все от рака умерли, а Курпачевых, так тех – вся семья, считай: дед, бабка, отец с матерью и двое братьев. Как от холеры…

– Ну, ты пей чай-то… – Стала переводить тему разговора тётка. – Он сейчас весь индейскай, из крупного листа… Не тот, что прежде пили… из грузинских веников. Чай, и в самом деле, был на зависть: из родниковой воды, с травами, которые няня собирала на заповедных лесных полянах… Альберт блаженствовал.

– Ну, ты пей не торопясь, а я пока за Ксюшей схожу. Она сегодня выходная, огородом занимается… А отобедаем позже.

Американские педагоги глазами местной поварихи

Пока няня Груня ходила за интернатской поварихой, Альберт не только напился чаем, но и немного с дороги соснул. Такой сон сегодня годился ему куда больше любого другого, поскольку хоть и был он весьма коротким, но глубоким – чрезвычайно. После него, как после бокала шампанского, на некоторое время во всём теле воцарялось какое-то общее нетерпеливое возбуждение и иногда казалось, что вот-вот ты почувствуешь себя совершенно счастливым и вполне готовым ехать куда-то далеко-далеко, где тебя непременно любят и ждут. А приснился Альберту огромный малиновый куст, усыпанный крупной сочной ягодой, за которой он тянулся через заросли крапивы. И чем заманчивее была малина, тем злее жалилась противная крапива. Альберт даже задумался: может, довольствоваться мелкой ягодой, которую крапива почти и не охраняла? Но жутко тянуло к крупной и сочной ягоде, прямо как магнитом. Вдруг из-за куста выглянула весёлая незнакомая девушка и, поманив Альберта пальчиком, заговорщически проговорила: «Да брось ты этот куст, он всегда такой неприступный. А с моей стороны и малина нисколько не мельче, и крапивы никакой. Просто, к цели надо продвигаться наиболее правильными путями». Альберт и продвинулся, но девушка после этого утратила всё своё лукавство и, обречённо закрывшись от него руками, стала вдруг на глазах увядать и чахнуть, как не политая в срок герань на солнце.

Грустно зевнув, Альберт рассеянно присел на край раскладушки, преобразованной им в полевое кресло. Няня Груня с Ксенией в полголоса разговаривали на крыльце и, видимо, терпеливо ждали, когда он, наконец, проснётся. Подумав так, Альберт неторопливо встал на несколько затёкшие ноги и осторожно двинулся к женщинам.

– Здравствуйте, Ксения! – Приветствовал Альберт девушку в лёгком цветастом платке и таком же летнем халате, слегка расклешённом от груди к коленям, до которых нижний край подола не доставал каких-нибудь сантиметров десять. Но именно они, эти несколько сантиметров, выпукло обозначали всю волнующую прелесть буквально точёных круглых коленей и изящный изгиб загорелых икр, и красивую маленькую ступню со следами недавно наложенного педикюра… А ещё у Ксении были яркие зелёные глаза и длинные светлые волосы. Невольно залюбовавшись Ксенией, Альберт и не заметил, как легко завязался столь нужный ему разговор.