Янки при дворе губернатора - Виктор Сбитнев

Янки при дворе губернатора

Виктор Сбитнев

© Виктор Сбитнев, 2016

© Елена Антонова, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Всему предшествовал разговор Немца со Шведом

Аномальная жара пришла уже в конце мая, а к июлю лес стал желтеть и всё более походить на мёртвые театральные декорации, склеенные из небрежно покрашенной фанеры, картона и бумаги. Поникшие листья берёз и тополей на ветру даже не шелестели, а опутанные паутиной кустарники более всего походили на старые половые тряпки. Не было слышно ни одной лесной птахи, только на выгоревшей бурой опушке три тяжёлых отъевшихся вороны вяло доклевывали смрадные останки объевшегося удобрениями кабана. Уже к десяти часам от лёгкого утреннего холодка в лесу не оставалось ровным счётом ничего. Колючие, плотные слои знойного воздуха медленно, но верно накатывали на многочисленные вырубки, беспорядочно поросшие мелким корявым осинником, и напористо расходились окрест, как волны от вакуумной бомбы, невесть как угодившей на мирную территорию с находящегося неподалёку секретного полигона. Но всё это не слишком волновало немногочисленных пожилых жителей окрестных сёл и деревень, потому что они для себя уже решили: кому ехать в «примаки» к городским детям, а кому – доживать здесь, ни на что больше не надеясь.

Во всяком случае, именно такую дилемму разрешала для себя коренная жительница лесного посёлка Елошино няня Груня, племянник которой 40-летний Альберт Нидерквель (сын чистокровного немца) работал в областной газете заведующим отдела расследований, созданном им же в прошлом году вопреки вялым протестам главного редактора Линдмарка (сына чистокровного шведа), отставного полковника МВД. Он-то (племянник), пожалев осоловевшую от жары няню, позвал её к себе в город, где проживал после развода с женой в просторной двухкомнатной квартире. Альберт должен был приехать со дня на день на своём джипе и, возможно, забрать няню вместе с её нехитрыми пожитками, беспородным, но очень воспитанным кобелём Никитой и безнадёжно избалованной кошкой Кузиной, очень и очень старой девой по причине операционного характера. «Поеду – не поеду, – гадала на ромашках няня Груня, – вытерпит меня племянник – не вытерпит, к сердцу прижмёт – на фиг пошлёт…». «Небось, не пошлёт – вслух приободряла она себя, – зря я, что ли, за ним вместо мамки ходила? Не забыл, пади?!»

А Альберт в это время внимательно выслушивал последние инструкции Линдмарка:

– В школу-интернат заявись сразу, как приедешь, понял? К тётке на чай потом успеешь… В интернате сейчас тревожно. Говорят, с юга к тем местам идут лесные пожары, причём, и верховые в том числе. Знаешь, какая у них скорость? – глаза у редактора-шведа округлились, и завотделом-немец честно признался, что знает лишь скорости всех шведских и немецких автомобилей, а как быстро горит русский лес, ему доподлинно не известно.

– Ну и сноб ты, ёлы – палы! – Незлобиво ругнулся Линдмарк. – Живёшь в самом лесном русском регионе, а на уме одни иномарки. Надо было нашего «Патриота» покупать, а не «Аутлендер» японский…

– Знаете, «патриот – Нидерквель» как-то не по-русски звучит, а «Аутлендер – Нидерквель» звучит вполне убедительно. Я бы и вам советовал, Александр Францевич, сменить вашу «Ладу» хотя бы на какого-нибудь «китайца». Тогда, глядя на ваш автомобиль, можно будет с удовлетворением изречь: «Это иномарка Линдмарка».

– Вечно ты всё опошлишь, даже мою стеснительную привязанность ко всему советскому и русскому. – Обречённо махнув рукой, посетовал редактор и слегка подтолкнул Альберта к двери. – Давай, жми однако, а то и к ужину не успеешь!

Но Альберт, конечно же, успел не только к ужину, но даже к позднему обеду, поскольку знал дорогу до «няниного» Елошина, как свои пять пальцев. Однако, хорошо знакомая дорога, на сей раз, ему явно не понравилась. Началось недовольство дорогой после того, как он, выключив кондиционер, опустил в машине боковые стёкла, и салон тут же стал наполняться неприятными запахами сгоревшей растительности, в том числе горечью распространённой здесь осины. Этот запах Альберт узнал бы из тысячи. Он знал о свирепствовавших в регионе лесных пожарах, но они до поры бушевали весьма далеко, на северо-востоке области. А запах был таким реальным, близким… Альберт выключил зажигание, и его джип плавно остановился возле низкорослой разлапистой сосны, нависавшей над дорогой со стороны обожжённой солнцем опушки. Запах гари сразу заметно усилился, поскольку по ходу машины его развеивал по сторонам бивший в лобовое стекло ветер. Альберт, окончивший лет двадцать назад историко-филологический, называл его «ветр», потому что именно ветры, по его мнению, определяли основные направления всех судьбоносных исторических процессов. «И не только, – развивая свои размышления, порой заключал он, – но и наши людские судьбы, наши успехи и неудачи…». Так вот, ветр явно говорил о том, что до источников этих неприятных и тревожных запахов – считанные километры. А он, между тем, заметно усиливался, в чём на сей раз, к удивлению Альберта, не ошиблись метеорологи. Он подошёл к высокому придорожному муравейнику. Муравьёв на нём было немного. Он сунул в него руку и стал ждать. По обыкновению проворные муравьи на сей раз на его руку почти не лезли, а если и залезали, то совсем не кусали, отчего-то напрочь утратив свой основной – хватательный инстинкт. «Может, это от жары?», – подумал Альберт, но тут же вспомнил, что муравьи боятся холода, но никак ни тепла. И особенно агрессивно ведут себя, например, в Африке. Подумав так, он отправил нескольких мурашей в рот, но кислоты в них почти не было. «Так, – уже не предположил, а окончательно решил для себя Альберт, – кислоту, видимо, взяли на себя продукты горения. Тут, что ни говори, а работает чистая химия. Значит, огонь скоро будет где-то здесь. Слава Богу, няня Груня и детский интернат находятся гораздо дальше по ветру, километров на 15 – 20…». Через пару вёрст лесная дорога и впрямь резко вильнула влево, и Альбертов внедорожник стремительно полетел прочь от пугающих запахов лесного пожарища.

Там, где любят и ждут

Нянин дом, как всегда, появился неожиданно. Машина резко вильнула вправо, потом – влево, а затем, взлетев на крутую горку, почти тут же уткнулась в крепкие тесовые ворота няниной усадьбы. Тут же из-за забора долетело до Альберта недовольное собачье ворчанье, и ворота стремглав открылись – видимо, по мановению няниного пальчика, который она, давно поджидавшая племянника, проворно протянула к небольшому электронному пульту, установленному Альбертом ещё в прошлом году. Он открывал не только ворота на территорию её усадьбы, но и двери в дом, а также на двор, где обитали коза Машка, пяток овец с барашком и штук двадцать кур во главе с петухом Сергей Иванычем, который, уложив куриц уже часам к пяти вечера, приходил к няне Груне чаёвничать. Он с удовольствием пробовал чай из персональной пиалы, высоко запрокидывая голову и пропуская при этом индийский напиток по своему длинному горлышку маленькими глотками, а затем заедал его крохотными кусочками сельповского печенья и плавленого сырка, который любил чрезвычайно. Наевшись от пуза, он покорно отдавал своё петушиное тело в руки няни Груни, которая относила его в сени и осторожно опускала в устланную соломой корзину.

Няня Груня, как обычно, встречала племянника на крыльце с кринкой холодного – из подпола – молока, которую он по традиции с видимым удовольствием выпивал до самого дна: полтора литра молока – единым духом! Этому Альберта научил его, ещё помнивший Германию, дед Отто, почти двухметровый сельский сапожник, бесконечно уважаемый в большом русском селе, потерявшем на войне с немцами почти всех своих мужиков. Кстати, сам Отто пришёл с войны без руки и хромой с двумя орденами Красной Звезды и медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». И Героя ему не дали только потому, что он – Отто Нидерквель. «Знаешь, почему в нас столько молока лезет?» – спросил он как-то внука. И сам же ответил: «А потому, что наша с тобой фамилия переводится с немецкого, как «внутренний источник». С тех пор Альберт стал учить немецкий, в чём в конце концов так преуспел, что вполне свободно мог изъясняться с прохожими на берлинских штрассе и без напряжения понимал экскурсовода под сводами многочисленных немецких музеев и галерей.

Отдышавшись после кринки, Альберт с удовольствием поцеловал няню в её румяную, пахнущую домашним хлебом щёку и по привычке спросил про здоровье, настроение и хозяйственные успехи. И, слава Богу, как здоровье, так и успехи преобладали над недомоганиями и мелкими неприятностями. «Вот с утра немного голова побаливала, – доложила няня, – да Машка (нянина коза) давече герань сожрала, негодяйка. Вот и расстроилась. Но потом думаю, да у меня же этой герани не меряно! Нарастёт ещё. Вон, чай, гляди…», – и с этими словами тётка указала племяннику под окна своей избы, под которыми и в самом деле легко покачивались многочисленные головки красной, розовой и даже белой герани, высаженной няней Груней из цветочных горшков прямо в садовый грунт. Альберт, не удержавшись, подошёл к клумбе и стал с удовольствием вдыхать очень приятный для него (немногие любят герань) гераневый аромат. При этом, лукавый, он хорошо понимал, что няня в это время любуется им.