Янки при дворе губернатора - Виктор Сбитнев

Далее, как водится, няня Груня, сопровождаемая прихрамывающим Никитой и жеманящейся Кузиной, повела его на двор, где на Альберта пахнуло чем-то новеньким.

– А я поросёнка купила у мордовки, – похвасталась тётка. – Соседка с неделю назад завела. Ну и мне, завидущие мои глаза, захотелось.

– Ты, главное, первое время смотри не застуди, – посоветовал знавший всё на свете племянник-журналист. – Хлипкие они дюже, нежнее кроликов. Зато когда вырастут, ничего их не берёт: ни холод, ни дождь, корми только да привес замеряй. Свиньи, в общем.

– А ты знаешь, какой он смышлёный? – Не согласилась няня Груня, осторожно сажая поросёнка Альберту на коленки. – Откликается на кличку Яшка, гуляет со мной по саду и грядки не трогает, землю роет только порожнюю от посадок. Понимает – что такое хорошо, а что такое плохо. И палец мой любит сосать. Между прочим, только свиные органы подходят человеку.

Очень любивший и уважавший свою тётку Альберт, согласно гладил поросёнка, но, на сей раз, решил отшутиться:

– А ты, няня, того… когда время придёт, на мясо его не спеши переводить, а лучше – на органы для трансплантации. Выгоднее будет…

– Типун тебе на язык! – Воскликнула няня и испуганно направила поросёнка под крыльцо. – Я его сама колоть не буду. Сдам в заготскот (одна из улиц посёлка, кстати, прямо так и называлась – Заготскот). Вон, Семёна с выселков попрошу. Он – мужик правильный, не пьёт. Ну, четвёрку беленькой с закусью ему выставлю магарыча. Так уж положено. И медку литру наложу. Тут Альберт вспомнил про тёткиных пчёл. И это было удивительно. На селе за пчелами ходили только немногочисленные мужики. А здесь, одинокая баба, уже старушка почти, держала целых восемь ульев и справлялась с ними на зависть всему мужичьему миру. Сама ловила на яблонях рои, сама качала, исправно управляясь с медогонкой, и сама же помогала пчеловодам из села высаживать рои в новые пчелиные домики, подкладывая им матку, без которой любой рой был обречён на распад. И пчёлы её зимовали лучше других, почти никогда не вымерзая и не вымирая от голода. Почему? Например, потому, что она не кормила их голым сахарным сиропом, а добавляла в него мёда и цветочных отваров.

– Прости, няня, это я, уставший, с дороги, не подумав, брякнул. – Засовестился Альберт. – А что, интернатские твоих пчёл больше не ругают? – С неподдельным любопытством стал осведомляться он.

– Привыкли, однако, – почти с гордостью отвечала тётка. – Они теперь вдоль моего забора почти вприсядку ходят и головы платками прикрывают. Зато теперь их и не кусают. А тут ещё пару недель назад я ихней старшей воспитательнице ноги своими пчёлками вылечила… от ревматизму.

– Это как? – недоуменно спросил племянник. – Прополисом что ли?

– Я ж тебе говорю – пчёлами! Подвела её вечером, когда они ко сну готовятся и не летают, к летку. Посадила на табуретку и натурально ей на ноги нескольких высадила и малость прижала. Ну, она от укуса заойкала, конечно. Сначала ноги припухли, а на утро всё как рукой сняло: и опухоль, и ревматизм вместе с ней. С тех пор они меня особо зауважали. Да и медку я им тоже отсылаю… к чаю.

– Няня, – стал переводить разговор на деловой тон Альберт, – мне Линдмарк тут задание дал. Про интернат статью написать, а, может, и не одну.

– Ты вот что, милай, давай паркуй машину во дворе и – за стол. Там и поговорим о деле. Послушно тряхнув головой, Альберт вернулся к машине, и скоро она надёжно утвердилась под красными резными наличниками. Почему-то он начисто забыл о наставлении Линдмарка съездить сначала в интернат. «Успеется, – подумал он, – интернат не человек, никуда не денется».

Под сенью забот няни Груни

Когда на яркой кухонной скатерти с петухами появился салат из домашних помидор с огурцами и золотая уха из местных карасей (няня всё выменивала на свой самый вкусный в селе мёд), тётка, ласково погладив Альберта по жёсткой непослушной шевелюре, стала неторопливо обозначать «консепцию»:

– Понимашь? Я этих американцев в интернате с год назад заметила, хотя, говорят, что они тут уж лет пять, как не боле. Но поначалу особливо не высовывались, а в последнее время, видно, обнаглели. Стали своими мериканскими обличьями народ смущать. В магазин ходют за сахаром, хлебом, макаронами, печеньем, крупами… Рис они особливо любят и овсянку. А тут как-то кукурузы в банках привезли, так они её ящиками брали. Мёду я им несколько раз давала и рецепт медовухи они у меня переписали. Очень она им понравилась. Говорят, что у нас всё вино – сплошная подделка, к тому же грубая, а это как есть натуральное, вкусное и полезное… Очень они, знаешь, заботятся о своём американском здоровье.

– Тётя, да что это за американцы, откуда? – нетерпеливо перебил няню Груню Альберт.

– Как откуда? Ясное дело, из США, нехристи, приехали. – Тётю их приезд явно не устраивал.

– Ты вот, что, няня Груня. Обожди с осуждениями. Во-первых, они почти наверняка христиане. Ну, не православные, как ты. Католики, наверное, а, скорее всего, протестанты. Их там больше. Католики в основном – в Латинской Америке. А во-вторых, не могли они к детям в интернат вот так взять – и приехать. Значит, прислали по нашему же запросу. В рамках этой самой, как её… совместной образовательной программы. У нас ведь в образовании, знаешь, какая чехарда? Министров Путин меняет, как я – перчатки.

– Вот именно. Если там, наверху, чехарда, то у нас тут в обще – муть голубая. Говорят, приехали английскому учить… с этим… выговором ихним, то ли вашингтонским, то ли оксфордским. А наш учитель английского говорит, что наши дети после этих занятий стали говорить с каким-то негритянским сленгом.

– Тётя, это он наверняка в отместку. Они ведь у него хлеб отбирают… И потом, я думаю, что язык в данном случае – это не главное. Много важнее здесь культура, политика…

– Вот именно, что политика. У России никогда, с давних времён друзей не было. И политика их ясна, как белый день: лучше Америки страны на свете нет. США – страна больших возможностей, а здесь вы будете сидеть в говне, прости Господи, и никогда людями не станете.

– Ты, сама это слышала? – Уже с тревогой в голосе спросил Альберт.

– А то! – Ответила няня. – Ещё как хорошо слышала. Вот возле этого забора разговаривали по-русски. Этот их… Санчес, кажется. Разговаривал он с девочкой из десятого класса. То есть она почти не говорила, а только слушала. А он ей: «Ты уже взрослая, должна сама понимать, что у тебя появилась редкая возможность поехать в Штаты, познакомиться с нашей страной, со своими сверстниками из самой продвинутой страны. Поживёшь в какой-нибудь американской семье, присмотришься, поучишься в нашей школе, сравнишь со всем тем, что ты имеешь здесь. А там у тебя будет выбор: где жить? Ты очень талантливая девушка. Таким у нас – широкая дорога, неограниченные возможности. А здесь, в лучшем случае, ты попадёшь в какой-нибудь московский ВУЗ, и то вряд ли, потому что у вас кругом взятки и коррупция. Или, если учесть твою красоту, то пригласят тебя на подиум, на конкурс каких-нибудь «мисс». И вместо того, чтобы стать у нас и в самом деле респектабельной мисс, ты станешь девочкой с подиума… Ну, ты, надеюсь, уже понимаешь, что я имею в виду». Вот, Алик, весь их разговор, слово в слово. Я его записала и выучила наизусть. Что это такое? Какая такая культурная программа?

– Это, няня, раньше называлось бы антисоветской пропагандой. А сегодня за это, конечно, не сажают, но из страны при определённых обстоятельствах выдворить могут запросто. Смотря как это всё подать. Слава Богу, сейчас нет ни Гайдара, ни Козырева, ни Чубайса… Эти сами на капитолийских холмах воспитывались. Тут Альберт обречённо вспомнил век давно минувший, когда так же, как нынче американцев, облизывали французов. Один из классических персонажей пьесы, написанной тоже кстати обрусевшим немцем, помнится, с пафосом говорил: «Тело моё родилось в России, но дух мой принадлежит французской короне». Интересно, однако, какой дух он имел в виду? Хорошо, если тот, которым пахнет от поросёнка Яшки.

– Чубайс будет всегда, – не согласилась много читающая тётка, – даже если коммунисты придут к власти.

– Не придут, – успокоил её племянник, отца которого уже после отставки Хрущёва забрали прямо с университетской скамьи – как раз, «за антисоветскую пропаганду». Из заключения он уже не вернулся. Говорят, его зарезали евреи-уголовники, которых немцы погубили особенно много. – Впрочем, в одном ты, безусловно, права. Чубайс, и в самом деле типичный большевик: и в теориях, и в делах. Не ко времени это, и не для нашей страны. Знаешь, тётя, мне бы очень хотелось не ходить в интернат напрямую, а то могут насторожиться, подготовиться. Лучше сначала поговорить с кем-нибудь из персонала, из твоих знакомых, здешних жителей или жительниц. Наверняка, есть такие?