Лилькины истории. Военное и послевоенное время глазами ребенка - Ольга Трушкина

– Ааааа – Вестник, ошень змешной имя. Этот порода дойче хунде – немецкий овчар, ошень хороший. У вас он плохо кушать, совсем худой. Он скоро умирать. Я понимать, их бин доктор, зобачий доктор. Зобашка долшен кушать мясо, много мясо.

– _ У нас нет мяса – ответила Кира.

– Я давать Вестник много мясо. – затем фашист перешел на немецкий и что-то долго объяснял Вестнику, гладя его по голове.

Вестник грозно рычал, но укусить незнакомого дядьку не решался.

– Этот немецкий кровь, он понимать язык! – радостно сообщил офицер.

– Нет, он русский, – возразила Кира.

– Пойдем к вашему маме. Я не отнимать зобашка у детей. – фашист взял Вестника на поводок и решительно зашагал к нашему дому, оказалось, что он знает, где мы живем.

– Он нас выследил, гад – прошептала Кира.

– Ваш Вестник будет кушать много мясо и служить Великой Германии!

Бабушка из окна увидела нас в сопровождении немецкого офицера и очень испугалась.

– Дети, что вы натворили! – она выбежала навстречу.

– Он хочет забрать нашего Вестника.– Мы заревели в три голоса.

– Как забрать? – испугалась бабушка и тут же обратилась к офицеру по-немецки.

Во время этого разговора фашист очень внимательно приглядывался к бабушке, будто решая для себя какой-то вопрос.

– Все будет хорошо, фрау, – продолжил он по-русски. – Я давать вам продукты, а зобашка забирать себе. У вас все равно он скоро умирать.

Мы поняли, что фашист настроен серьезно и не вернет нам собаку. Немец твердой рукой взял поводок и пошел прочь, уводя с собой упирающегося пса. Тот поджал хвост, и, постоянно оглядываясь, уныло плелся за немцем.

Вестник понял, что больше никогда не вернется домой.

Мы долго стояли в дверях, не веря тому, что случилось. А бабушка успокаивала нас, говоря, что Вестнику так будет лучше. Теперь его будут хорошо кормить, а фашист не обидит собаку, он ветеринарный врач.

Но нам все равно было очень грустно.

Немец не обманул нас. Вскоре солдат принес большую картонную коробку с продуктами: там были консервы, галеты, сгущенное молоко и шоколадки. Мы давно не ели такой вкуснятины. Но даже эти сладости не радовали, все понимали, что это выкуп за любимую собаку.

Последующие два три дня все мысли и разговоры были только о Вестнике: что он сейчас делает? Вспоминает ли о нас?

Бабушка продолжала нас успокаивать, что у Вестника все в порядке, но при этом тяжело вздыхала и тайком вытирала слезы. Как-то вечером мы случайно услышали разговор бабушки с мамой, из которого поняли, что обе они не верят в доброту и порядочность немецкого ветеринара.

– Я думаю, что этот фашист надрессирует Вестника, чтобы натравливать его на наших солдат и пленных, – грустно сказала бабушка.

– Все может быть, – подтвердила мама, – идет война. Немцы совсем озверели.

Несколько последующих днем мы не выходили гулять, без Вестника стало неинтересно.

На память Кире от Киры

Несколько последующих дней мы не выходили гулять, без Вестника стало неинтересно. Только рыжий Женька, который видел, как уводили собаку, переживал горе вместе с нами. Его мама тетя Клава дружила с нашей мамой. У женщин было много общего – мужья воевали, каждое полученное с фронта письмо они перечитывали друг другу по много раз и делились впечатлениями. Но сейчас, во время оккупации, весточки с фронта перестали приходить.

Осень выдалась холодная и дождливая, дни казались длинными и скучными, нам, детям, нечем было заняться. Взрослые были заняты добыванием еды. Правда, благодаря выкупу за Вестника, наше питание улучшилось. Суп с тушенкой был очень вкусным и сытным, но припасы надо было экономить.

По городу ходили тревожные слухи, что арестовывают коммунистов и евреев. Мама не разрешала бабушке выходить из дому – она у нас была еврейкой. Об этом мы с сестрой, узнали совсем недавно. Раньше думали, что мы все русские.

Наш папа был русский, у нашей семьи была русская фамилия. Внешность же бабушки сразу вызывала подозрения – красивая, темноглазая, кудрявая брюнетка. Ей нельзя было попадаться на глаза фашистам. Маму очень беспокоило, что ветеринар хорошо разглядел бабушку и разговаривал с ней по-немецки.

– Пока идут аресты, тебе было бы лучше куда-нибудь уехать, – уговаривала она бабушку.

– Мне некуда ехать, да и как я вас оставлю? Не преувеличивай опасность, все обойдется, – отвечала та.

Но трагедии избежать не удалось. В тот страшный день мама с утра отправилась на рынок, обменять вещи на крупы и муку для заправки супа. Мы с сестрой пошли в гости к рыжему Женьке, у него был день рождения. По этому случаю, тетя Клава напекла кукурузных лепешек и заварила ароматный морковный чай. Бабушка и мои тети оставались дома. Вдруг Клава вскрикнула и прильнула к окну.

– Тихо дети, тихо, немцы идут! Девочки! Они идут к вам в квартиру! Чует мое сердце, быть беде!

Мы с сестрой кинулись к дверям, но соседка остановила нас.

– Стойте, и отойдите от окна. Я сама посмотрю, что будет дальше. – она задернула занавеску и через узкую щелочку наблюдала за происходящим.

Мы замерли на месте, боясь пошевелиться. Вскоре послышались громкие женские крики. Я узнала голоса бабушки и моих тетушек. Трое немецких солдат выталкивали из дому наших родственников и выводили со двора, направив на них оружие. Бабушка обнимала дочерей и что-то кричала по-немецки. Было понятно, что она просила отпустить девочек и взять только ее.

Мы не смогли выдержать этих криков и бросились к окну. Кира заметила нас и хотела позвать, но бабушка зажала ей рот рукой.

Как сейчас вижу заплаканное личико моей любимой Киры и ее огромные синие глаза, полные ужаса…

Мы стали рваться во двор, но тетя Клава, крепко держала нас за руки.

– Тише детки, успокойтесь, их скоро отпустят, это недоразумение, вот увидите! Я пойду встречу вашу маму, предупрежу, чтобы не возвращалась домой. А вы сидите тихо и не высовывайтесь, – она накинула пальто, повязала платок, вышла и заперла дверь на ключ.

Ожидание показалось нам вечностью. Наконец, когда стемнело, две легкие фигуры крадучись перебежали через двор. Скрежет ключа в замке показался нам спасением.

Мама прижала нас к себе и, рыдая, произнесла:

– Как хорошо, что вас не было дома! Что же нам теперь делать? Пойду в комендатуру и попрошу начальника освободить их!

– Даже не думай, Галочка. Их не спасешь и себя погубишь. Никто не станет тебя слушать. Может все так обойдется, твои сестры тоже русские, их должны отпустить! – возразила Клава.

– А что же станет с мамой?

Мы с ужасом смотрели на нее, никогда мы не видели нашу маму в таком состоянии. Тетя Клава напоила ее чаем. Женщины долго сидели на кровати и о чем-то шептались. Мы трое: я, Инна и Женька были так потрясены, что просто окаменели. Сидя на полу, даже не могли плакать. Эту ночь мы провели у соседки. Заходить в нашу квартиру было опасно.

Утром Клава пошла к своим дальним родственникам. Она хотела попросить, чтобы они приютили нашу семью на какое-то время.

– Постараюсь скорее вернуться, – она тихонько выскользнула из квартиры.

Вернулась Клава к вечеру с увесистым кульком кукурузной муки.

– Все в порядке? Никто вас не искал – спросила она.

– Нет, все в порядке, – ответила мама.

– Так вот, Галя, я договорилась с теткой Нюрой и ее сыном Федором, что они приютят вас, – сообщила она, устало опускаясь на табуретку. – Сегодня уже поздно, до комендантского часа добраться не успеем. Утром мы все вместе отправимся в дорогу.

Ночью женщины осторожно пробрались в нашу квартиру и собрали оставшиеся продукты и теплые вещи. Сложили скарб на тележку.

Утром отправились в дорогу. Путь был долгим. Родственники жили за городом. Опасаясь патрульных, мы шли проходными дворами и переулками. К счастью, нас никто не остановил.

Двухэтажный недостроенный дом располагался на самой окраине. За ним начиналось большое кукурузное поле, которое тянулось до самых гор. Урожай давно был собран и из земли торчали лишь засохшие стебли.

У ворот нас встретила хозяйка – пожилая женщина в стеганой телогрейке, это была баба Нюра.

– Замерзли, пострелята? – обратилась она к нам певучим голосом. – Я растопила печь и сварила вам кашу с салом.

Мы уютно расположились в просторной комнате на втором этаже. Было тепло, но с первого недостроенного этажа тянуло сквозняком, сквозь щели. Главное, мы почувствовали себя в безопасности, а кукурузная каша со шкварками, показалась нам райским кушаньем.

Во время еды баба Нюра расспрашивала маму о том, что случилось с нашей семьей. Вскоре после обеда тетя Клава с Женькой отправились домой.

К вечеру вернулся сын бабы Нюры – Федор. Он каждый день ездил в город на рынок продавать кукурузную муку и тем зарабатывал на жизнь. Каждое утро Федор запрягал в телегу старую кобылу Мушку и отправлялся торговать. Дядя, Федор в противоположность своей матери, казался очень суровым и молчаливым. Это был мужчина лет сорока, хромой от рождения, левая нога короче правой. Он очень сильно хромал. По этой причине Федора не взяли в армию, да и немцы не трогали, считая, что несчастный калека не способен причинить им вред.