Лилькины истории. Военное и послевоенное время глазами ребенка - Ольга Трушкина

Лилькины истории

Военное и послевоенное время глазами ребенка

Ольга Трушкина

© Ольга Трушкина, 2016

ISBN 978-5-4483-5725-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лилькины истории

Давным-давно закончилось мое детство, пролетело ярким разноцветным вихрем. Пришлось оно на страшное военное время, тяжелые послевоенные годы. Но, как ни странно, с тем периодом у меня связаны и хорошие, светлые воспоминания. Хочу рассказать вам несколько историй из моего далекого детства.

Картофельные котлетки

До войны наша семья жила в городе Туапсе на Черном море. Тогда мне было четыре года, а сестричке Инне – шесть.

Одно прекрасное летнее утро началось воем сирен и грохотом канонады, так в нашу жизнь вошла война.

Отца призвали в первые же дни, направили в летное училище.

Прощание было очень грустным. Мама плакала, мы с сестрой ревели, и, прижимаясь к отцу, умоляли взять нас собой.

Папа обещал, что скоро мы опять будем вместе, он приедет за нами, как столько устроится сам.

Поезд тронулся. Папа стоял на подножке вагона, махал нам рукой и что-то долго кричал, но в общем гаме было невозможно разобрать слова…

Трое суток провели на вокзале, пытаясь хоть на чем-нибудь добраться до Махачкалы. Мы с сестренкой сидели на вещах, зорко следя за тем, чтобы ничего не утащили, а мама бегала то к начальнику вокзала, то искала попутку.

Ели хлеб и консервы, пили кипяток, за которым приходилось стоять в огромной очереди. Никто не соглашался ехать в сторону Махачкалы.

– Не умирать же нам здесь, поживем немного у другой бабушки в Нальчике, а затем поедем в Махачкалу, – сказала мама и отправилась искать машину.

В толпе людей сновали какие-то подозрительные личности и предлагали за немыслимую сумму доставить желающих в Нальчик. Денег у нас не было. Но маме уговорить одного шоферюгу, посадить нас в свой грузовик. За это она отдала золотое обручальное кольцо.

Машина уже была набита людьми, нам с трудом удалось втиснуться между ними и их чемоданами. Так мы доехали в Нальчик. А когда вылезли из грузовика, мама обнаружила, что пропал кошелек с хлебными карточками – это была страшная потеря, но главное: мы добрались живыми и невредимыми.

Нашему появлению не очень-то обрадовались, на иждивении бабушки Ирины Александровны было три дочери-подростка. Да и места было маловато, всего две комнаты и кухня. Мама успокоила бабушку, что мы всего на несколько дней. Никто не знал, что война заставит нас надолго остаться в Нальчике.

Бабушка работала санитарным врачом на рынке, проверяла качество продуктов, но даже ей лишь иногда удавалось добывать что-нибудь съестное: банку молока или немного овощей.

Жили впроголодь. Ели один раз в день, варили похлебку, в нее шло все, что было в доме – крупа, картошка, консервы, овощи. Этого было недостаточно, и нас терзало постоянное чувство голода. Кусочек хлеба считался лакомством.

Много раз мама собиралась уехать, но обстановка была опасная и бабушка нас не пускала.

– Проживем как-нибудь все вместе, пока не получим известие от твоего мужа.

Близилась зима, немцы наступали, в городе началась паника. Власти удирали, захватив с собой все, что можно было увезти, даже мебель и комнатные растения. В то время, как многие люди уходили пешком из-за нехватки транспорта.

Мы остались, бежать было некуда и не на чем.

По городу пронесся слух, что опустевшее здание Горсовета заминировано и вот-вот взорвется. Но в его подвалах остался большой запас картофеля, который закупило для себя начальство, но не успело вывезти.

Толпы голодных людей начали стекаться к Горсовету, пришла и мама с сестрами. Все стояли и обсуждали, как добыть эту желанную, вожделенную картошку и остаться в живых. Никто не решался спуститься вниз.

Мама всегда отличалась решительностью и была храброй до безрассудства. Она вдруг собралась с духом и полезла в подвал. Толпа с ужасом наблюдала за ней, постепенно отходила на безопасное расстояние, затаив дыхание, ждала: что же будет? Вскоре мама появилась с мешком отборной картошки. Ее приветствовали радостными криками.

Мама спускалась в подвал еще дважды и вынесла три мешка. Этот картофель спас нашу семью от голодной смерти.

Некоторые люди последовали ее примеру, им удалось вынести большую часть правительственного запаса. Но одному старику не повезло, он напоролся на мину. Здание взлетело на воздух.

Фронт приближался. На подступах к городу шли ожесточенные бои. В каждом дворе вырыли окопы – щели, в которых прятались люди во время бомбежек.

Все чаще и чаще нам приходилось укрываться в щели, нередко мы там проводили всю ночь. Было очень страшно, осколки снарядов и пули пролетали прямо над головами.

Мы, маленькие дети, не понимали, что нам угрожает смерть. Когда свистели пули, мы спрашивали маму:

– Как это может быть? Ночь, а птички поют?

– Да, милые. Птички поют, это особые, ночные птички, – отвечала она и еще крепче прижимала нас к себе.

Одна старушка-соседка говорила:

– Молитесь детки, вы еще безгрешные, Бог скорее вас услышит.

И я с жаром молилась, повторяя за ней непонятные слова:

– Услышь меня пресвятая Богородица, накрой меня своим омофором!

Кто знает, может эта молитва и спасла нас от смерти?

Через несколько дней в город вошли немцы. Сначала показались автомобили и мотоциклы, затем с ревом и скрежетом проехали танки и пушки.

Всех заставили выйти на улицы и приветствовать немецкую армию. Детям раздавали флажки со свастикой и заставляли кричать:

– Хайль Гитлер!

Немецкий офицер выкрикивал в рупор:

– Граждане, соблюдайте порядок и выполняйте приказы коменданта.

Так началась жизнь в оккупации. На столбах появились объявления, которые кончались словами:

– За не выполнение – расстрел!

Нужно было что-то делать, чтобы прокормиться. Решили торговать на рынке картофельными котлетками.

Мама выменяла свое единственное оставшееся украшение – золотые серьги на бутыль подсолнечного масла и немного кукурузной муки. Стали жарить котлетки, мы называли их «картофельниками». Какие они получались красивые! Обваленные в кукурузной муке, они были золотистыми и румяными. Мы, глотая слюну, жадно наблюдали за процессом приготовления, надеясь получить хоть что-нибудь. Иногда нам перепадала перемятая бракованная котлетка. Какая она была вкусная!

Готовые картофельники складывались на поднос и заворачивались в полотенце, чтобы не остыли.

Немецкие солдаты их очень хорошо раскупали. Глядя на желтые, аппетитные котлетки они спрашивали:

– А яйки там есть?

– Я, я, яйки есть, отвечала мама, хотя кроме картошки, муки и соли в них ничего не было.

Благодаря нашей торговле семья стала лучше питаться, иногда даже позволяли себе кусочек мяса или сала, который отправлялся в нашу ежедневную похлебку.

Однажды случилась страшная история. Мама взяла нас с собой на рынок, обещая после продажи котлеток купить мне и сестренке по петушку на палочке. Это было настоящим счастьем. Мы весело болтали, рассуждая, какой петушок вкуснее: красный или зеленый?

Мама разложила товар на прилавке, сняла полотенце и стала зазывать покупателей звонким голосом. Торговля шла бойко, уже через полчаса, половина картофельников была продана.

Вдруг к прилавку подошел немецкий солдат с автоматом. Он был огромного роста, с красным одутловатым лицом и пронзительными маленькими глазками. Фашист пристально посмотрел на маму и своими огромными ручищами стал хватать с подноса котлетки и одну за другой отправлять их в рот. При этом он что-то говорил на немецком, игриво причмокивая языком.

Мама сразу же поняла, что немец пристает к ней, и поспешила скорее от него отделаться. Она строго спросила:

– А кто будет платить?

Солдат сделал вид, что не понял и продолжал жрать, как ни в чем не бывало. Мама еще раз задала вопрос:

– А деньги?

Фашист не ответил, перестал жевать и, бесцеремонно разглядывая маму, закурил папиросу. Она рассердилась и сказала:

– Что вылупился? Плати деньги и убирайся!

Тогда фриц покраснел еще больше, швырнул недокуренную папиросу на землю и гаркнул по-русски:

– Подними!

Мама не двинулась с места, только стиснула зубы. Мы испугались, прижались к ее юбке и заревели.

– Подними! – еще раз грозно крикнул солдат, наводя на нас автомат, и добавил что-то по-немецки.

– Убирайся отсюда, фашистская сволочь, – тихо, сквозь зубы ответила мама и плюнула на все еще дымящийся окурок.

Немец стоял, как вкопанный, с автоматом наперевес, размышляя: стрелять или не стрелять? Вначале он посчитал свою выходку милой и безобидной шуткой, но дело приняло серьезный оборот.

Мы с сестрой горько плакали, мама спрятала нас за спину. Вокруг стали собираться женщины. Все уговаривали ее: