Без лица - Хари Кунзру

Богиня-мать стоит перед ним в отсветах костра. Вид ее ужасен. Ее тело вымазано в грязи. Спутанные волосы свисают на лицо. Она абсолютно нага. Стоя на коленях, он краснеет и отводит глаза, трепеща перед темными кончиками грудей, изгибом живота, маленьким треугольником внизу. Она куда более реальна, чем девушки, населявшие его ночи в горах.

Форрестер понимает: это мираж. Он умер во время потопа. Теперь перед ним какое-то явление, вроде тех, которые обычно вызывают с помощью верчения столов и спиритических планшеток. Но она кажется реальной, эта богиня. Вылепленная потоком из сырой глины. Неужели он ее создал, изваял в бессонные ночи блужданий по пустыне? Такое возможно — если человеку чего-то недостает, он может призвать это «что-то» к жизни.

Она делает шаг по направлению к нему и начинает расстегивать его рубашку. Он чувствует усилия пальцев на пуговицах, и прикосновение мокрых волос к щеке, и чистый густой запах женщины, и грязи, и масла для волос. Его руки скользят по ее телу и касаются кожи, исцарапанной камнями и ветками; он понимает, что вовсе не создал ее. Она откидывает волосы назад, смотрит прямо на него, и Форрестер, содрогнувшись, понимает: все наоборот. Он не создавал ее. Это она создала его. У него нет и никогда не будет другого смысла, чем тот, что она вкладывает в него.

Она стягивает с него одежду, потрескивающий огонь сушит его кожу, и он больше не удивляется тому, что находится в этом теплом пыльном месте, где медные горшки для воды и связки хвороста аккуратно уложены вдоль стен. Снаружи беснуется буря, а в пещере маленькие ладони округляются вокруг его бедер, тянут его, и Форрестер, сплетаясь с девушкой ногами, падает на пол.

Потоп пришел и смыл весь мир, кроме Амриты. Вода встряхнула и ощупала ее, выпутала из сари, подталкивая со всех сторон, как огромный грубоватый пес. Затем отпустила — и она выбралась на берег, дрожа от обжигающего прикосновения ветра к голой коже. Мимо нее проносились в тусклом свете люди, животные, пожитки — все вещи усопшего мира, сметаемые в забвение.

Это старый мир, а она — мать нового. Она вглядывается в мокрую темноту и вытаскивает из потока мужчину с жемчужной кожей. Он дышит часто, как младенец. Грубый, тяжелый звук его дыхания возбуждает ее.

Амрита тащит жемчужного человека вверх, и свод пещеры смыкается над ними. Он падает на пол. Амрита смотрит по сторонам. Здесь есть все, что им может понадобиться. Так что мать мира присаживается на корточки с кремнем и трутом, зажигает огонь и смотрит на свою находку. У него вообще нет цвета, лицо и волосы чисто вымыты и прозрачны, как молоко. Амрита освобождает его от тяжелой и мокрой одежды фиранги[11]. Он беспомощно поднимает руки, чтобы ей легче было снять с него рубашку, опирается на ее плечо, перешагивая шорты цвета хаки.

Теперь он обнажен и, несмотря на беспомощность, очень красив. Амрита проводит рукой по его бедру, по стрелке волос, ведущей вниз от его пупка. Мало-помалу его руки начинают возвращать ей прикосновения, и вскоре она делает то, о чем всегда мечтала.

Их секс неискушен и неистов, больше похож на борьбу, чем на секс; они катаются и терзают друг друга на утоптанном земляном полу. Все происходит быстро, и затем они долго лежат, сплетясь ногами и руками, тяжело дыша. Небывалое ощущение близости тел заставляет их начать все заново. Еще дважды они катаются и царапают друг друга, затем лежат без движения — без сил, блаженно… После третьего раза огонь начинает гаснуть, и пот с пылью окрашивает их кожу в одинаковый буро-красный цвет. Цвет земли.

Они лежат, пока огонь не гаснет окончательно. И тут крошечная искорка мелькает в сознании Форрестера. Затем она разрастается во что-то большее, угрожающее. Он подыскивает этому имя и не может найти. Возможно, это — неназываемое нечто потерянного человека, единственное предназначение которого исполнено. Форрестер смотрит на девушку и понимает: он только что изменил все в своей жизни и не знает, к чему это может привести.

Поэтому Форрестер выходит из пещеры и спускается к воде, которая обрела форму быстрой красной реки. У него кружится голова. Протирая глаза, выпрямляя спину и пытаясь справиться с паникой, он видит нечто узнаваемое: огромный кедр плывет по затопленному оврагу. Форрестер делает шаг, поскользнувшись, падает, грязевой поток подхватывает его и уносит прочь. Последнее, что видит Амрита, — ветви кедра, и среди ветвей — тело в полосках грязи, плывущее вниз по течению, продолжая путешествие, которое она прервала несколькими часами раньше.

В 1918 году в Агре проживает триста тысяч человек — плотно прижатых друг к другу вокруг изгиба реки Джамна. Широкая и ленивая река течет на юго-восток, где в конце концов соединяется с Гангом и впадает в Бенгальский залив. Этот город вырос здесь пять столетий назад, когда моголы, пришедшие с севера, обосновались в этом крае, чтобы строить гробницы, рисовать миниатюры и замышлять новые, еще более кровавые войны.

Если бы вы могли освободиться от силы тяжести и посмотреть на мир с небес, вы увидели бы Агру как нагромождение прессованных кирпичей и песчаника. К югу клубок спутанных улочек разбивается о военную решетку Британского барачного городка (для официальной корреспонденции грубо сокращенного до «Бараков»), Он составлен из геометрических элементов, как детский конструктор; рациональные авеню, строевые плацы и, разумеется, казармы для солдат. На севере это армейское пространство зеркально отражается в Гражданских линиях — рядах побеленных бунгало, в которых живут административные работники и их жены. Жесткость этой второй решетки стерта и смягчена временем, былая стройность планировки тихо увядает на индийской жаре.

Центральная точка Агры — это Форт, кольцо брутально-красных стен в милю длиной, охватывающее мешанину дворцов, мечетей, водонапорных башен и общественных мест. Железнодорожный мост, проходящий возле Форта, доставляет в город пассажиров со всех концов Индии. Хлопотливая толпа на станции Форт никогда не исчезает, даже в ранние утренние часы. Толпа — это часть великого замысла железной дороги, воплощенная в жизнь имперскими дизайнерами, часть театра величиной с континент. Как и сто три тоннеля, пробитые в горах до самой Симлы, и двухмильный пролет моста через Ганг в Бихаре, и стосорокафутовые сваи, вбитые в грязь Сурата, толкотня на вокзале провозглашает власть британцев — технологов, под контролем которых — вся Индия.

Агра — оживленный город, но на нем лежит печать смерти. По большей части это вина моголов, которые всерьез беспокоились о загробной жизни и о том, что теряется при переходе из одной в другую. Они повсюду оставляли за собой гулкие мечети, эти прохладные памятники своему отсутствию. За изгибом реки, если смотреть от Форта, находится Тадж-Махал. Несмотря на массивную мраморную красоту и облегчение, которое дарят палящим днем его холодные полы и сумрак внутренних помещений, это место предназначено для меланхолии ценой в сорок миллионов рупий и невесть какого количества человеческих жизней. Император Шах Джахан любил Мумтаз Махал, и вот боль его утраты высится на краю города, одетая в труд бесчисленных рук, окруженная регулярным садом, который все еще служит местом свиданий для начинающих любовников. Почему-то у милующихся здесь парочек несколько подавленный, задумчивый вид.

Сегодня над городом нависла смерть. На этот раз — не осада и не голод, а эпидемия инфлюэнцы, прокладывающая себе путь на восток от американского военного лагеря, на задворках которого она мистическим образом зародилась. Покидая Агру, эпидемия заберет с собой треть населения города: треть всех этих базарных сапожников, гончаров, шелкопрядильщиков и чеканщиков; треть женщин, отбивающих белье о плоские камни речного берега; треть от шестисот рабочих рук на хлопковой фабрике Джона; треть заключенных, плетущих циновки в городской тюрьме; треть крестьян, везущих товары на рынок; треть носильщиков, между сменами спящих на вокзальной платформе; треть мальчишек, играющих в крикет на спекшейся грязи во дворах своих многоэтажных домов. Раджпуты, брахманы, чамары[12], джаты[13], бании[14], мусульмане, католики, члены Арья-самадж[15] и прихожане Англиканской церкви — никто не устоит перед одной и той же цепочкой: усталость, потливость, лихорадка и темнота.

Количество летальных исходов по всему миру превосходит даже бойню, развернувшуюся в Европе. Здесь смерть поднимается миазмами над клубком улиц возле Драммонд-роуд — этот квартал ювелирных лавок носит имя Джохри-Базар. А теперь, подобно пилоту Рою[16], оставляющему шлейф черного дыма над далеким Лондоном, отвесно падайте вниз, где стоит просторный, внушительный дом, отсеченный от уличного шума высокими кирпичными стенами. Переберитесь через парапет, утыканный осколками стекла, на низкую плоскую крышу, где некий мальчик откинулся на чарпаи[17], равномерно двигая рукой внутри пижамных штанов.