Слёзы Шороша - Братья Бри

– Да, – снова слишком лаконично и слишком безучастно ответил Феликс.

– Тогда давайте-ка договоримся вот о чём: нарисуйте, пожалуйста, себя, своё лицо… Пусть это будет автопортрет, исполненный в карандаше (ваша мама говорила, что вы пишете и красками). Надеюсь, вас не смутило это задание?

– Нет.

– Вот и хорошо. Встречаемся здесь в четыре часа через два дня. Вы принесёте рисунок, и начнём занятия в студии.

Феликс подошёл к столу, на котором лежали его рисунки, молча взял их и направился к двери.

– До свидания, – не поворачивая головы в сторону Бардика, сказал он.

– Всего хорошего.

…Скомканные лица Феликса одно за другим ударялись об пол. Феликс злился: автопортрет не получался. Каждое из нарисованных им лиц было лишь зеркальным отражением его лица – он не находил в них того, что чувствовал в себе. Он просидел в спальне матери перед трюмо почти весь первый день и уже половину второго. Он всегда помнил: мастер дал ему только два дня. В какой-то момент отчаяние овладело им и заставило его запустить любимый инструмент в это непробиваемое зеркальное полотно, которое лишь пялилось и передразнивало его, но ничего не понимало и ничего не чувствовало, и потому ничего не чувствовали эти карандашные Феликсы. От удара зеркало треснуло, и на зеркальное лицо Феликса лёг длинный шрам, который исказил его черты. Феликс в исступлении схватил карандаш и то, что не сумел сделать за эти два дня, сделал за мгновения. Мгновения – так он воспринял время, затраченное на первый и последний в жизни автопортрет.

– Мама, я разбил зеркало, – сказал Феликс, когда его мать пришла домой после работы.

Она знала, что Феликс уже второй день корпит над первым заданием мастера, и не сказала ему ни слова в упрёк, чтобы не раздражать его. Но через несколько минут она позвала его:

– Феликс! Поднимись, пожалуйста… Феликс, ты имел в виду моё трюмо?

– Да.

– Посмотри: на нём ни трещины.

Феликс подошёл к зеркалу и долго молча смотрел на него…

Дезмонд Бардик сделал так, как задумал. Он принял из рук Феликса папку, в которой находился вожделенный автопортрет, и сразу убрал её в свой кожаный портфель. Сейчас он должен был посвятить себя ученикам, а новый рисунок Феликса потребует не только много времени, но и много чувств. А главное, он хотел насладиться работой мальчика в полном уединении, у себя дома, потому что настоящий художник может смаковать творения другого настоящего художника только наедине с собой.

…Бардик дождался этого сладкого момента. Он сварил кофе… уселся в кресло… глотнул из кружки… открыл портфель и извлёк из него папку… ещё глотнул из кружки… раскрыл папку и с трепетом взял лист. Всего лишь несколько мгновений он ликовал оттого, что угадал, что нарисованный Феликс выдаст живого Феликса. Всего несколько мгновений. И вдруг ему открылось то, отчего сердце его судорожно заклокотало и поднялось к горлу – он стал задыхаться. Он задыхался и смотрел. Он не мог не смотреть: то, что было на листе, не отпускало его взора.

– Не может быть! – прохрипел Дезмонд Бардик и умер, с вытаращенными глазами, взор которых будто застыл между мёртвой тьмой и ожившей кривизной.

Глава третья

Экспедиция

– Ты снова был в галерее! – изумлённо и даже испуганно воскликнула Кристин, когда увидела Дэниела в дверном проёме. – Что с тобой?! Ты смотрелся в зеркало?! Осунулся, под глазами синяки! А ещё говоришь, отоспался. Не прошло и трёх дней, как мы виделись, а я тебя просто не узнаю.

– Пойми, Крис, я и сейчас в галерее. Я всегда буду там… в его мире. Это… Это и мой мир. Может, ты думаешь, что я схожу с ума, но я чувствую: то, что изображено на картинах Торнтона, всегда было во мне… Всегда было во мне! Просто раньше я не догадывался об этом. Даже представить себе не мог.

– Всегда?! В тебе?! Дэн?! Да ты попал в ловушку! Это какая-то психическая ловушка. Тебя зацепила какая-нибудь мелкая, незаметная деталь, о которой ты, скорее всего… нет, о которой ты, точно, не догадываешься. Может быть, это запах духов смотрительницы галереи. И точно такими же духами пользовалась твоя мама в то время, когда ты впитывал мир, лёжа в детской кроватке. Теперь этот зал, это пространство (даже не важно, чем оно заполнено: Торнтоном или одной благоухающей смотрительницей), воспринимается тобой как твоя колыбель.

– Остановись, Крис, – прервал её Дэниел. – Я не дурак, и не надо меня лечить психоанализом. Я больше всего боялся, что ты не поверишь мне.

– Почему, не поверишь? Я верю! И хочу помочь тебе освободиться…

– А я хочу понять…

– Что понять?! Эти виды изнутри? Но что это? Внутрь чего я должна забраться, чтобы увидеть это? Может быть, в собственные кишки? Мне это неинтересно, и я отказываюсь понимать подобное… «Гильотина. Вид изнутри»! Какая изысканность!

– Это же образ, Крис!.. Садись, пожалуйста, на диван, – предложил Дэниел, когда они вошли в гостиную.

Он придвинул журнальный столик так, чтобы было удобно смотреть материалы, которые обещала принести Кристин. Кристин не успокаивалась.

– Образ? А ты знаешь, как Торнтон ушёл из жизни? За несколько месяцев до своей смерти он заказал гильотину, настоящую гильотину (не какой-нибудь там макет), для того, чтобы писать с неё, так сказать, портрет. А потом устроил для неё… а может быть, для себя, вид изнутри.

– Подожди-подожди. Так он убил себя?! Выходит, он знал, что убьёт себя. Писал картину и знал. Может… он видел?.. Может, на полотнах его видения?.. Жаль… Теперь с ним не встретишься и не поговоришь…

Кристин заметила, что Дэниел сник и ушёл в себя. Она не стала нарушать молчание – лишь смотрела на него и жалела его. И в то же время была раздосадована тем, что всё как-то изменилось: и с Дэном что-то не так, и она не может ничего поделать с этим, и оставалось только плыть по течению.

– Крис, что ты говорила насчёт наследника Торнтона?

– Торнтон завещал все свои картины Тимоти Бейлу, и теперь он ездит с выставкой по стране и, судя по тебе, небезуспешно. Больше об этом человеке ничего примечательного. Кстати, из-за этого завещания старший брат Торнтона не пришёл на его похороны.

– Можно понять.

– Особенно, если принять во внимание, что его дом (как пишут, довольно дорогой дом) и всё имущество тоже перешли Бейлу.

– Странно.

– Торнтон вообще был странный человек: затворник, собственной семьёй не обзавёлся (в отличие от Бейла, у которого есть жена и дочь), с братом никаких отношений не поддерживал. Порвал с ним после экспедиции искателей метеоритов, но это отдельная и довольно загадочная история.

– Любопытно.

Кристин выложила из сумки папку и открыла её.

– Тебе самому надо об этом прочитать. Вот здесь то, что пишут о выставке. Это о его смерти. А эта подборка, пожалуй, самая интересная, – Кристин не оставалось ничего другого, как подбадривать его. – Об исчезновении и возвращении Торнтона.

Последнее и впрямь живительно подействовало на Дэниела. Исчезновение. Возвращение. Его сознание уловило какую-то таинственную связь, зыбкую, едва ощутимую связь между ним, «видами изнутри» и этими словами. И это заставило его воскликнуть:

– Крис, ты супер! Спасибо тебе!

– Благодари французов за их изобретение: большая часть статей о Торнтоне появилась после того, как он остался без своей гениальной головы. Это касается даже исчезновения Торнтона, о котором за тридцать лет все давно забыли.

– Крис, мне всё равно, кто что забыл. Главное, что в моей душе существует какая-то потайная дверца. И за этой дверцей то, о чём я не знаю. Но я узнаю, Крис. Я проникну туда, и ты мне в этом поможешь. Нам нужна подсказка, и мы найдём её. Только не уходи, не оставляй меня с этим одного.

…Они сидели вдвоём допоздна. По очереди читали вслух статьи. Перечитывали. Спорили. Когда Кристин готовила на кухне ужин, Дэниел продолжал искать, надеясь, что вот-вот он наткнётся на какое-то событие, какое-то слово, которое и явится подсказкой, указывающей на то, что может связывать его с Торнтоном, подсказкой-уликой, подсказкой-свидетелем, подсказкой, которую можно потрогать и повертеть, а не вздохом возбуждённого воображения, похожим на междометие.

Усталость навалилась на них во втором часу ночи. Кристин собиралась уходить. Ей хотелось закончить день чем-то приятным для Дэниела, чем-то связанным с его теперешней страстью. Она, как ей показалось, нашла это в себе, и это не было лукавством.

– Дэн, я только сейчас вспомнила: мне понравилась одна картина Торнтона. Ещё в галерее, стоя перед ней, я подумала…

– Какая, Крис? – в нетерпении перебил её Дэниел. – Прости.

– Ничего, я понимаю тебя. Сразу оговорюсь: название, конечно, не для моего ума… и сердца, к слову сказать.