Утраченный портрет - Вячеслав Морочко

Дионис. Янус, ты забегаешь вперед!

Янус. Я еще ничего не сказал!

Дионис. Зато всем надоел! Закрой рот. Мы уходим. Извините, господин Кант, за печальную весть. Очень жаль, что так вышло. И вы, графиня, простите! Позвольте откланяться.

Янус и Дионис раскланиваются, удаляются. Несколько секунд Кант – в раздумье, потом отдает все бумаги Лампе и возвращается на прежнее место.

Кант. Графиня, вы можете не торопиться.

Кайзерлинг. Однако… вам надо идти!

Кант. Будь добр, Лампе, отнеси эту «почту» домой. /Лампе не двигается с места./ Прошу вас, графиня! Вы же хотели закончить портрет.

Кайзерлинг. Да, но вас ждут!

Кант. Я пошлю извинение… Позже…

Кайзерлинг. Иммануил!

Кант. Графиня, я – в вашем распоряжении!

Кайзерлинг. Ну, если так… Господин Кант, вы можете постоять спокойно?

Кант. Попробую!

Кайзерлинг. /Какое-то время работает молча, но не выдерживает…/ Иммануил, не молчите, пожалуйста! Я могу вам помочь?

Кант. Нет.

Кайзерлинг. Я вижу, вы стеснены обстоятельствами… Ради бога! О чем вы думаете?

Кант /задумчиво/. Я думаю, следует ли во всем винить обстоятельства? Мир так устроен, что никакая порядочность не гарантирует счастья. Впрочем, всегда ли мы – правы? Что «мы»? Разве у самого Провидения не бывает промашек?

Кайзерлинг /вскакивает/. Иммануил! Вы заходите чересчур далеко! Умоляю вас, остановитесь! Вы – у «самого края»!

Кант /почти весело/. А почему бы… не заглянуть через край?

Свет меркнет, а когда зажигается снова, на сцене – сводчатый кабинет ректора Коллегии Фридриха придворного проповедника Щульца. Прямо – входная дверь. Слева за конторкой с бумагами – сам придворный проповедник – невысокий подвижный прелат с непроницаемым выражением на лице. Из правой кулисы со стульями в руках появляются Янус и Дионис.

Янус /ворчит/. Куда ты меня притащил?

Дионис. Хочу кое-что показать.

Янус. Все чего-то мудришь! Вы, с Кантом, случайно, не сговорились морочить мне голову? Ты такой же заумный как он… /Пауза./ Но за что я тебя уважаю: послушаешь твои речи, и чувствуешь себя человеком… рядом с любым инородцем! /Подозрительно/. Где мы? /Принюхивается./ Тянет тухлятиной!

Дионис. Это несет проповедниками.

Янус. Что мы здесь потеряли?

Дионис. Помнишь, я говорил про «магию обстоятельств»…

Янус. Ну?

Дионис. Ты должен это увидеть своими глазами! /Слышится стук в дверь./ Спектакль начинается! /Снова – стук в дверь./

Щульц. Войдите!

Дионис. Рассаживаемся. /В правой части сцены Янус и Дионис устраиваются на стульях, которые принесли с собой./ Внимание!

Открывается дверь. Входит Кант.

Кант. Господин придворный проповедник, вы велели зайти?

Щульц /смиренно/. Просил… Я смею вас только просить… /Задумчиво ходит по кабинету./ Иммануил! Как давно я не звал вас по имени! Позволите мне вас по-прежнему так называть?

Кант. Не вижу в этом нужды.

Щульц. Да… Вы совсем не похожи на смиренного отрока, которого я однажды привел в стены вверенной мне Коллегии Фридриха… Все годы учебы вас отличало отменное прилежание. Вы были выше всяких похвал. И я хорошо это помню…

Кант. Надеюсь, я приглашен не ради приятных воспоминаний.

Щульц /задумчиво/. Отчасти и ради них… Иммануил… Простите, – «господин Кант». Ходят слухи, вы готовитесь к браку, и невеста, хвала Небесам, – из благочестивой семьи…

Янус. Фу ты – ну ты!

Дионис /укоризненно/. Янус! /Прижимает палец к губам./ Тс-с!

Кант. Что касается брака, то вас, господин проповедник, ввели в заблуждение.

Щульц. Вы, однако, – давно уж не мальчик, и естество, полагаю, взыскует свое. Сей шаг, на мой взгляд, был бы вполне разумным…

Кант. Не будь он столь опрометчив. И вы это знаете.

Щульц. Знаю, вы шли с предложением… Так ведь? И, вдруг, передумали…

Кант. Вы тут при чем?

Щульц. Пусть вас не смущает моя озабоченность… Я здесь вижу свой долг.

Янус /капризно/. Дионис, они скоро начнут целоваться!

Дионис. Янус, будь добр, не мешай «развиваться событиям»!

Щульц. Помню ваших смиренных родителей, несших безропотно крест бренной жизни. Будь они живы, – наверняка разделили бы мое беспокойство. Ну куда же это годится: лучший питомец Коллегии Фридриха, гордость Университета, вынужден довольствоваться местом помощника библиотекаря тогда, как его менее прилежные сокурсники уже давно ходят в профессорах, считаются важными господами и почтенными отцами семейств! Как огорчилась бы ваша матушка, знай, что вы до сих пор одиноки!

Кант. Оставьте маму в покое! Слезливость – не в ее духе.

Щульц. Действительно, тут вы – весь в мать. По какой же, однако, причине отринуто вами семейное счастье? Впрочем, если вам неприятно, можете не отвечать.

Янус /одобрительно/. Настырный старик!

Кант. Я отвечу. В наше время слишком многое нужно поставить на карту ради «семейного счастья».

Щульц. Темны ваши помыслы, господин Кант. Чего же вы вдруг убоялись: греха, плотской скверны, людского злоречья?

Кант. Единственное, чего я боюсь – изменить себе.

Щульц /похихикивая/. Не смешите! Коль муж в миру изменяет, так не себе, прости, Господи!

Янус /одобрительно/. У-у! Греховодник!

Дионис. Не дергайся, Янус. «Обстоятельству», как всякому плоду, нужно созреть.

Щульц. Иное дело: по силам ли обеспечить семью? Это можно понять… Известно ли вам, что на кафедре метафизики появилась вакансия? А министерство на этой неделе прислало бумагу… Им хотелось бы знать мое мнение о кандидатах на должность профессора… Ну так я, грешным делом, имел в виду… вас.

Янус. Это как понимать, Дионис?

Щульц. Может быть, я напрасно пекусь? Отвечает ли, это вашим чаяниям, господин магистр?

Кант /севшим голосом/. Отвечает…

Янус. Еще бы!

Дионис /cрывается с места и, возбужденно потирая руки, мечется по авансцене/. Терпение, Янус! «Поворот обстоятельств» требует нечеловеческой воли! Ты будешь свидетелем: стоит мне хлопнуть в ладоши, – и все повернется… Внимание! /Поднимает над головой готовые для хлопка руки./

Щульц. Так не будем же зря терять времени и составим рекомендацию… /Подходит к конторке./

Дионис /делает хлопок над головой/. Ап!

Щульц. Да… и вот еще что… Я обязан задать вам вопрос… Пустая формальность. Ответьте мне, господин Кант, положа руку на сердце: «Боитесь ли вы Бога»?

Кант. Боюсь. Как же иначе?

Щульц. Действительно, – «как же иначе»… Однако, пробуя вникнуть в суть той книжонки… которую вы собирались издать, я смог убедиться, набравшийся хитрых премудростей сын кенигсбергского шорника, – далеко уже не тот мальчик, которого я когда-то учил.

Кант. Однако немалая доля этих «премудростей», господин проповедник, исходила от вас.

Щульц. Моя область – «Мудрость Всевышнего»! «Божественную гармонию и целесообразность сотворенного мира человечеству предстоит постигать до второго пришествия.» – вот чему я учил!

Кант. Видно… плохо учили.

Щульц. Что такое!?

Кант. Ваши доводы не выдерживают элементарных исследований.

Щульц. Диавольская самоуверенность!

Кант. «Целесообразность» вытекает из закономерности…

Щульц. К силам благим взываю! Господин Кант, я вижу, вам не дают покоя лавры Вольфа и Лейбница.

Кант. С какой стати мы должны следовать авторитетам имен?

Щульц. Чтобы не впасть в святотатство!

Кант. Когда работали эти мужи! И сколько с тех пор нам открылось!

Щульц. «Открылось»?! О, козни ада! С сомнений в достоинствах тех, кто, во славу Творца, были нашими учителями и начинается ересь! Порядок систем во Вселенной замыслен самим Проведением. Даже бессмертный Ньютон в конце жизни пришел к этой мысли!

Кант. А мы начинаем с того, на чем он остановился: докажем, что Божий перст не годится для объяснения мира… Я глубоко уважаю ВЕРУ, но Религии незачем ставить границы науке… Простите меня, это вздор объяснять загадки природы, игрою воображения Господа! Он дал нам мозги не затем, чтобы дать им отсохнуть.