Подкаменная Тунгуска - Сергей Шведов

— Понял — не тупой жа… Да чтоб я противу гостя дурное замыслил, да ни в жисть! Плохо ты меня знаешь, паря. Друзей не сдаю.

Огромный в своей собольей шубе и пыжиковой шапке гость насмешливо окинул взглядом тщедушную постать Ерофеича:

— Друзей, говоришь? В цивилизованном обществе каждый сам за себя. Друзей теперь нет. Бывают только деловые партнёры и временные интересы.

— Тогда поехали, что ли, деловой партнёр? Согрелись, потопали ногами. Отсюдова уже рукой подать до моёй зимовушки.

Подмёрзший двигатель снегохода запустился только с третьей попытки.

— Аккумулятор чавой-то часто садится, паря, — снова заблажил Ерофеич как бы в оправдание, круто выворачивая руль, чтобы объехать сугроб. — Заменить надоть.

— Повторяю, я тебе не паря, а доктор.

— Доктор человечий аль скотий? — крикнул Ерофеич сквозь рёв мотора.

— Доктор экономических наук, экономист. Можно запросто по-домашнему — «док».

— Экономист — это булгахтер, или как ещё? — спросил Ерофеич уже нормальным голосом, потому что сбросил скорость, и двигатель перестал реветь от натуги.

— Математический статистик. Специалист в области теории игр и оптимизации финансовых потоков.

— А мне сказали, что ты просто Лёвка Шманец, — как бы между делом пробормотал Ерофеич, равнодушно поглядывая в сторону заснеженных елей на том берегу озера. — Классный шпильман-кидала из Питера.

— Кто сказал? — повелительно вопросил седок, красиво поднимая чёрные брови, но его блеющий тенорок подпортил вид грозного повелителя.

— Да какая теперь разница! Того человека уж нет в живой натуре.

— Забудь об этом имени навсегда, если сам хочешь кончить свои дни в покое, мужик.

— А то — чо?

— А то — то!.. Классный игрок на бирже, а ещё в покер и бридж, Лев Борисович Шмонс умер три месяца назад от инсульта в Якутске, где он проживал последние пять лет в изгнании как жертва маосталинистов. На это и свидетельство о смерти имеется у компетентных органов и запись в новозеландской комендатуре сделана. А, кстати, где сейчас бывший участковый оперуполномоченный Иван Ерофеевич Куздрин?

Ерофеич снова по-идиотски заморгал рыжими ресницами.

— Убит бандюганами семь годов тому назад. И могилка под крестом в наличии имеется на кладбище. Не в нашенском, а в соседнем райцентре. В церковной книге есть запись, что отпели покойного как положено. И в комендатуре фольклендских миротворцев о том тожить отметка сделана.

— Тогда о чём нам разговаривать? Мы оба покойники в прошлой жизни. И направляемся к месту обитания мёртвых душ — на Етагыр, место гиблое, как ты сам говоришь.

— А кем мы станем в будущей жизни?

— Это смотря как ты будешь себя вести, мужик.

Первой приметой человеческого жилья на снежной белизне горного склона прорисовалась потемневшая от древности часовенка под чёрным восьмиконечным крестом.

— Остановись! — крикнул седок, перекрестившись на прохудившийся купол часовни.

— А чо такова-то? Мы ж не доехали туды. То ж мой гараж.

— Дай на красу издали полюбоваться… Скит раскольничий?

— Не-а… Не раскольники, а воцерковлённые тут жили. Церковку для горняков ещё при последнем православном царе поставили, когда тут золотодобытчики в горе копались.

— И зачем ставить церковь на прииске, которому жизни-то лет пять отпущено, если золото разрабатывать по хищнической технологии того времени?

— Тут Етагыр — место гиблое, место проклятое, я ж те говорил. Таёжные духи эти места обсели и обгадили. Без церкви не спасёшься от нечистой силы.

— Ну и какие с бесплотных духов той конторе убытки? Не мёртвых, а живых бояться надо.

— Понимашь-ка, паря, артельщики-золотодобытчики раз-поразу резали друг дружку насмерть ни за что ни про что. Вот и поставили церковку, чтобы нечистого духа из старателей выгонять.

— И помогло?

— Не-а… Рабочие бесились, как и прежде. Забросили, короче, тута золотые разработки ещё до большевицкой революции. Никто из старателей наниматься на гиблое место не схотел.

— А золотишко тут ещё осталось?

— Спецы говорили, под нами живая жила проходит.

— А что же в советское время её тут не разработали? Большевики-то в чертей не верили.

— Прибыла сюда частная артель. То же самое повторилось — режутся мужички насмерть, хоть будь ты трижды безбожник партейный. Сам Етагыр рогатый тут это золото стережёт.

— Ну, ты-то сам пока ещё не свихнулся, живя здесь?

— Я от нечистой силы заговорённый.

— Кто ж тебя заговорил?

— Тунгусский шаман. Когда меня медведь заломал, я у него в чуме три месяца отлёживался. Вот он заслон от нечистой силы мне поставил.

— Ну и где тот шаман?

— Его потом самого в тайге медведь насмерть заломал, а волки доели.

— Ну-ну… Я примерно так и подумал. Доброе дело — наказуемо, если иметь дело с таким выродком-живодёром, как ты… Сам-то в эту церковь заглядываешь?

— А то как же! Она мне теперь заместо гаража. Я в ней снегоход ставлю и ездовых собак с нартами держу. Только сук щенных и подсосых, а кобели под снегом ночуют. С ихней братией шерстистой чо на морозе сделается-то, а?

— А Бога не боишься? Псов в храм пускать не велено.

— Богов-то многая куча, как говорят тунгусы. Всех их бояться, так всю жизнь дрожьмя продрожишь.

— Ты бы всё-таки не нарывался, мужик. Богохульство это… А иконостас в церкви цел?

— Тебе-то на кой?

— Православный я. И русский по всем документам.

— Да ну! Ты же Лёвка Шманец.

— Я тебя, мужик, предупреждал? Меня пока зовут Лев Борисович Шмонс, или же «док», и больше никак.

— Вот те и ну… Чудны дела твои господи — жиды в православие подались.

— Иисус Христос тоже из жидов был, чтоб ты знал, если дурной на всю голову.

— Да?.. Ага… Я и забыл как-то. А ведь и точно!

— Ты-то, наверное, и священного писания не читал.

— Русского мужика святочтение только портит.

— Чего так?

— А то… Вот начитаются мужики библии и припомнят попам да богатеньким всяким, что господь в рубище и босой ходил да имение своё бедным раздавать велел, а не вытрясать из паствы кровные денежки к вящей славе пуза своего.

— Ну и что тут несуразного? На то и церковная десятина определена.

— Делиться с голодранцами обидно и противно, вот что, а для общественного порядка даже и опасно, потому как народ развращается от достатку и излишку. Незачем мужику библию читать.

— Верно, мужик! Еретик не тот, кто не читает библии вообще, а тот, кто читает её слишком дотошно.

— Во-во, а я об чём? — обрадовался Ерофеич, что попал в точку.

— Но в конце концов всему можно дать достойное толкование. Церковное приношение и прибыль предпринимателя — всего лишь справедливое распределение доходов. Раб собирает с поля в житницы для господина, а не господин — рабу.

— То-то же! Истому православному незачем знать, чему учил Христос на самом деле. Ему поп в церкви сам скажет, что ему дозволено услышать.

— В безопасной дозировке? — усмехнулся «док».

— Ага… Дурака учить — только портить.

— Ладно умствовать! Ты мне скажи, внутреннее убранство церкви в целости?

— Золота не было, а позолота давно облезла или копотью покрылась, если какая и была.

— И сосудов позолоченных или хотя бы серебряных не осталось?

— Может, и были, только я их никогда в глаза не видел.

— А не ты ли их к рукам прибрал?

— Я? Да через мои руки центнерА чистого золота прошли, коли хочешь знать! Стану я каким-то серебришком мараться.

— Попляшешь у меня, если я тебя за ручки твои вороватенькие схвачу ненароком на подлянке! Иконы хоть в целости?

— Хэх! Одни доски чёрные, а не иконы.

— Дурак ты, мужик! Иные чёрные доски — дороже золота.

— Скажешь тожить… — не унимался и всё похихикивал Ерофеич. — Ну и житуха — всё наперекосяк! Жиды в русскую веру лезут, а русские — в семь раз нерусскую. Сам видел, как амерские пасторы-негры на сцене пляшут да гипноз наводят — в Иркутске харизматы на стадионе свои игрища бесовские ого-го как весело колобродят. Бесы людей так корчат, что обхохочешься. Вера верой, ну а в русского ты на кой переписался, если их никто в мире терпеть не может?