Государь (сборник) - Никколо Макиавелли

Когда римский народ обрел свободу, в него еще не проникла испорченность, поэтому ему удалось сохранить новый режим, хотя потребовалось умертвить сыновей Брута, избавиться от Тарквиниев и исполнить другие условия, о которых мы уже говорили. Но если бы народ был развращен, то ни в Риме, ни в каком другом месте свободу не удалось бы защитить никакими средствами, как будет показано в следующей главе.

Глава XVII

Развращенный народ, обретя свободу, может сохранить ее с превеликим трудом

Я считаю, что Риму было необходимо избавиться от своих царей, в противном случае его в самом скором времени ожидали слабость и прозябание; достаточно вспомнить, до какой испорченности дошли первые цари, и если бы это продолжалось еще два или три поколения, разложение затронуло бы другие слои, а развращенное общество было бы уже невозможно преобразовать. Но пороки головы при здоровом теле позволяли легко вернуться к свободе и порядку. Следует почитать за неоспоримую истину, что даже если государь, владеющий разложившимся городом, будет уничтожен вместе со всей своей родней, такой ценой свободу не удастся восстановить, но все новые правители будут сменять друг друга, пока не установится твердая единоличная власть, если только свободу не утвердит чья-то доблесть, соединенная с благонравием. Однако эта вольность не переживет своего защитника, как происходило в Сиракузах с Дионом и Тимолеоном, чья доблесть при жизни каждого из них была залогом свободы; но после их смерти город оба раза возвращался к тирании. Лучший пример дает тот же Рим, в котором после изгнания Тарквиниев тотчас же возродилась и упрочилась свобода; зато по смерти Цезаря, по смерти Гая Калигулы, по смерти Нерона, даже если был истреблен весь императорский род, в Риме никто и не смел помышлять о восстановлении свободы. И эти похожие события имели столь разный исход лишь потому, что во времена Тарквиниев римский народ был только отчасти развращен, а во втором случае он был испорчен до мозга костей. В первый раз для поддержания в нем решимости на противоборство с царем достаточно было взять с народа клятву, что он не потерпит больше самовластия в Риме, а во второй раз даже суровому Бруту со всеми восточными легионами не удалось склонить его на сторону свободы, которую тот вернул городу по примеру первого Брута. Виной тому была испорченность, посеянная в народе марианцами во главе с Цезарем, который так одурманил толпу, что она, сама того не замечая, подставила шею под ярмо.

Этот пример из истории Рима нагляднее всякого другого, тем не менее я хочу обратиться и к делам современных нам народов. Я утверждаю, что никакими жестокими и насильственными мерами не укоренить свободу в Милане или Неаполе, ибо их жители целиком развращены. В этом можно было убедиться после смерти Филиппо Висконти, когда миланцы хотели вернуть городу свободу, но не сумели сохранить ее. Риму, следовательно, очень повезло, что его цари испорченностью нрава очень быстро заслужили изгнание, так что растление не успело проникнуть во внутренность городского организма; благодаря этой неиспорченности бесчисленные волнения в Риме не повредили, а, наоборот, принесли пользу республике, потому что у людей была справедливая цель.

Вывод можно сделать такой: там, где человеческая материя здорова, волнения и смуты безвредны; если же она затронута разложением, не помогут никакие хорошие законы, разве что какой-нибудь единоличный правитель, прибегнув к чрезвычайному насилию, заставит их соблюдать и сделает упомянутую материю пригодной. Но я не слышал о подобных случаях и не знаю, возможно ли это, потому что, как только что было сказано, город, пришедший в упадок из-за испорченности людской материи, может воспрянуть только благодаря доблести одного лица, действующей на протяжении его жизни, а вовсе не из-за благонравия граждан, поддерживающих добрые порядки; и после его смерти все возвращается на круги своя. Так было в Фивах, где доблесть Эпаминонда, пока он был жив, поддерживала форму республиканского правления, но по смерти его там снова воцарился хаос. Дело в том, что одному человеку не дано столько прожить, чтобы перевоспитать город, привычный к дурным нравам, и если какой-нибудь долгожитель или два доблестных правителя подряд не дадут ему правильного устройства, то, лишившись их, он тотчас же, как сказано выше, погибнет, либо его спасение будет сопровождаться многими бедами и кровопролитиями. Ведь испорченность и непригодность к свободной жизни вытекают из неравенства, существующего в подобном городе, а для восстановления равенства необходимо произвести великий переворот, на который редко кто захочет и сумеет пойти, как будет подробнее показано в другом месте.

Глава XVIII

Каким образом в развращенном городе можно сохранить режим свободы, если он там есть, и восстановить, если его нет

Я полагаю, что будет вполне уместно и в духе предшествующего рассуждения посмотреть, можно ли в развращенном городе сохранить свободное устройство, если оно уже существует, а если его там нет, можно ли ввести его. На этот счет скажу, что и то и другое чрезвычайно затруднительно, и хотя здесь сложно вывести какое-то общее правило, ибо все зависит от степени испорченности, рассуждать можно и о таком предмете, что я и не премину сделать. Я возьму для примера город, развращенный до крайности, чтобы трудности еще усугубились, ибо не существует законов и предписаний, способных остановить всеобщее разложение. Ведь чтобы сохранить добрые нравы, необходимы законы, а для соблюдения законов нужны добрые нравы. Кроме того, законы и обычаи, принятые республикой при ее зарождении, когда граждане были добропорядочными, впоследствии, из-за распространения среди них дурных нравов, становятся негодными. И если законы какого-либо города смотря по обстоятельствам могут изменяться, то никогда не меняются, разве очень редко, его устои; новых законов недостаточно, потому что прежние порядки сводят на нет их действие. Чтобы лучше разъяснить это положение, я скажу, что в Риме существовал обычай государственного управления и издавались законы, которыми власти обуздывали граждан. Государственные установления заключались в наличии прав народа, Сената, трибунов, консулов, в порядке выдвижения кандидатур и назначения на должности и в способах принятия законов. Эти порядки почти не изменялись в течение времени. По мере распространения испорченности среди граждан издавались разные законы, ограничивавшие действия граждан, как, например, закон о прелюбодеяниях, закон против роскоши, против властолюбия и так далее. Но так как государственные устои, уже непригодные при всеобщем развращении, оставались незыблемыми, новые законы не могли поддержать добронравие в людях; они подействовали бы только тогда, когда вместе с ними изменились бы и установления.

Справедливость того, что в испорченном городе старые порядки оказываются непригодными, видна по двум основным статьям, касавшимся назначения должностных лиц и издания законов. Римский народ доверял консульское звание и другие первые должности в городе только тем, кто этого домогался. Поначалу это был хороший обычай, потому что должностей добивались лишь те граждане, которые могли считаться достойными их, а получить отказ было постыдно, так что каждый заботился о своем благонравии, желая, чтобы его посчитали достойным. Но в развращенном городе этот порядок стал губительным, потому что должностей стали домогаться не самые доблестные, а самые влиятельные люди; способные же, но бедные опасались выставлять свои кандидатуры. Подобное неустройство возникло не сразу, а выработалось постепенно, как всегда и бывает в подобных случаях; когда римляне покорили Африку и Азию и подчинили себе почти всю Грецию, их свободе уже ничто не угрожало, так как они не видели врагов, способных на нее посягнуть. Безопасность и отсутствие сильных врагов заставили римский народ искать в своих консулах уже не доблести, а милости и назначать на эту должность не тех, кто умеет разбивать врагов, а тех, кто привлекает к себе больше сторонников. Потом от самых обаятельных они перешли к тем, у кого было больше влияния; и так вследствие изъяна в самом обычае достойные граждане оказались вовсе в стороне.

Трибун и всякий другой гражданин могли предложить народу принять закон, и каждый мог высказываться как в пользу, так и против такого решения. Этот обычай был хорош при добронравии граждан, ибо что же дурного, если всякий пекущийся об общественном благе может подать предложение и всякий может высказать об этом свое мнение, чтобы народ, всех выслушав, мог избрать наилучшее решение. Но когда нравы испортились, дурным стал и обычай, ибо им пользовались только влиятельные лица, выдвигавшие законы, благоприятные для их усиления, а не для общественной свободы, а все прочие не дерзали им перечить из боязни; так что народ по ошибке или поневоле принимал пагубные решения.