Изгой - Сэди Джонс

и злился на себя за это. Он выпил еще, вернулся в клуб и постучал – никто не открыл. С досады Льюис пнул дверь ногой, но ничего не почувствовал.

– Эй, парень! Льюис, да это ты? Помнишь меня?

Льюис обернулся. Рядом стоял бармен Джек. Льюис даже не слышал, как он подошел.

– Э-э… Джек?

– Точно, Джек. Идем со мной.

Джек отвел его в кафе, заказал чай с пирогом и табак и стал болтать с официанткой о полиции, лицензиях и облавах на подпольные заведения. Пирог блестел от густого коричневого соуса, одного цвета с крепким чаем. Льюис положил в чай сахару и, обжигаясь, принялся пить. Когда он закончил, Джек подтолкнул к нему жестянку с табаком. Льюис покачал головой.

– Джини ищешь?

Льюис кивнул. Джек взял шляпу и стал внимательно изучать изнаночную ленту.

– Где твой дом, Льюис?

Льюис решил, что ему сейчас прочтут нотацию. У Джека и впрямь порой проскакивали учительские замашки. Льюис был ему благодарен за угощение, но не хотел ничего обсуждать.

– А твой?

Джек понимающе кивнул.

– Я тут снимаю квартиру с приятелем. – Помолчав, он добавил: – А вообще на Ямайке.

Льюис смутно вспомнил страницу из школьного атласа и островки на голубом бумажном море.

– Льюис… мне кажется, у тебя что-то случилось.

Крыть было нечем и отвечать не хотелось.

– Когда она придет?

Джек улыбнулся:

– Джини – сама себе хозяйка. Идем-ка со мной, мне нужно принять товар, и помощь не помешает.

Стоя на тротуаре, Джек подавал Льюису ящики, а тот складывал их в погребе. Вскоре он вспотел и снял рубашку. Пошел дождь, Джек, который таскал ящики из грузовика, промок до нитки. Заглянув в погреб, он рассмеялся.

– От пива пот прошиб, да, приятель?

Закончив с разгрузкой, Джек отвел Льюиса помыться, и тот снова оделся. Они немного посидели в кабинете, потом Джек считал мелочь в баре, а пожилой уборщик подметал пол.

Наконец клуб открылся, и начали стекаться первые посетители. Льюис сидел за стойкой и ждал Джини, не сводя взгляда со ступеней. Джек что-то болтал о трубаче, который сейчас будет играть, и Льюис был не прочь послушать, но постепенно ожидание стало его утомлять. В клубе стало людно; темный зал пропах дымом. Льюис уже решил, что Джини не придет – да и вообще день с утра не задался, – как вдруг она показалась на ступеньках. Сначала появились черные туфли, чулки в сеточку и подол шубы, закрывающий платье, затем рука в перчатке на перилах. Поверх перчатки красовался браслет из крупных перламутровых бусин. Сегодня Джини была в черном. Прежде чем спуститься, она окинула взглядом зал и, заметив Льюиса, без тени удивления прошла прямо к барной стойке. Льюису захотелось вскочить, но он не шелохнулся.

– Привет, Джек, – сказала она, внимательно глядя на Льюиса.

– Мисс Джини. – Джек даже не обернулся к ней.

– Опять у тебя беспризорники.

– Я не мог бросить его на улице.

Джини улыбнулась Льюису.

– Ты такой милый. – Она поцеловала его в щеку.

Льюис не нашелся, что ответить, и не хотел выглядеть глупо, так что решил промолчать.

– Где ты пропадал?

– Нигде.

– Понимаю. За тобой Джек присматривает?

Льюис снова не знал, что ответить. Он желал ее, хотя и не был с ней толком знаком, и вдобавок чувствовал себя беспомощным.

Джини придвинулась ближе, и Льюис уткнулся лбом в ее шею, мгновенно забыв о толпе вокруг, взял ее за руку и стал изучать пространство между большим и указательным пальцами.

– Эй, ты что? – ласково спросила она.

– Я ждал.

– Ты замечательно умеешь ждать, – рассмеялась Джини. – Идем!

Все оказалось совсем не так, как Льюис представлял. Впрочем, представлял он довольно смутно. Джини привела его в кабинет, где он когда-то ночевал, – без окон, с яркой лампой под потолком. В своих робких мальчишеских мечтах он и не предполагал, что она будет такой деловитой и что они займутся любовью на диване.

Сначала возникло желание, желание касаться ее и обладать ею, даже не имея опыта, а когда он проник в нее, то едва не захлебнулся в море неизведанных ощущений.

Закрыв глаза, он входил в нее, будто погружался в черноту в своем сознании, а в момент разрядки путил слезу и с трудом сдержался, чтобы не разрыдаться, как ребенок.

Когда все закончилось, Джини рассмеялась. Льюис вздрогнул. Ему самому и в голову бы не пришло смеяться. Она выбралась из-под него и как ни в чем не бывало принялась поправлять макияж и одеваться. Льюис почувствовал себя брошенным. Правда, наблюдать за ней было приятно.

– Не волнуйся, – сказала она, – я не могу иметь детей.

Льюис смотрел на ее спину; лица он не видел, только отражение губ в зеркале.

– А почему?

– Не твое дело.

– Ты не против, если я позвоню?

– Нет, я не против, если ты позвонишь.

Она откровенно забавлялась. Льюис встал и направился к телефону. Похоже, Джини догадалась, что он хотел бы поговорить один, а может, ей просто было неинтересно.

– У тебя на щеке помада. Увидимся. – Она отперла дверь и вышла.

Льюис посмотрел в зеркало и вытер щеку. Потом оглядел кабинет. Стены, выкрашенные снизу в темно-зеленый, а сверху – в белый. Треснувшая обивка на диване. Он поднял трубку и сказал оператору:

– Гилдфорд шестьсот сорок пять.

Ответила Элис.

– Это Льюис.

– Льюис! Ты где?

– Я собираюсь в Юстон на школьный поезд. Привезешь туда мой сундук? – Сердце заколотилось.

– Что? У тебя ничего не случилось?

– Привезешь сундук? Мне в школу нужно.

– Конечно. Отец…

Льюис повесил трубку. В этот раз Джини пригласила его к себе домой.

Утром Льюис едва не опоздал на поезд, и в школе его оставили после уроков за отсутствие формы. Про себя он улыбнулся: забавно подвергнуться детскому наказанию за то, что переспал с женщиной и стал взрослым. Ему велели перевести отрывок из «Одиссеи»; он выбрал отрывок, в котором Одиссей пытался доплыть домой на Итаку, и вспомнил, что когда-то сам сочинял истории о древних героях. Сидя в кабинете для провинившихся, он ожидал, пока высохнут чернила на бумаге, и безуспешно пытался вспомнить, за что сражались его персонажи. Темнело, и кабинет погружался в полумрак. Вскоре учитель, который ждал вместе с ним, забрал перевод, швырнул в корзину для бумаг и отпустил Льюиса.

С раннего детства Льюис делил свою жизнь на части: до и после возвращения отца, потом до и после маминой смерти. А сейчас появилась новая веха – до и после Джини. «До» – это сладость поцелуя и первые тесные объятия, «после» – знакомая холодность, возникшая с того самого момента, как они переспали.

Их роман был странным даже