Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

Отрепьев на время решил оставить эти игры с престолом.

– Все, – сказал он своим туповатым спутникам, – царевича больше нет. Испарился царевич, исчез!

Начальник роты телохранителей царя Бориса Жак Маржерет не баловал своих адресатов разнообразными началами писем.

«От командира пехотной роты Жака Маржерета библиотекарю королевской библиотеки милорду Жаку Огюсту де Ту.

Париж

Уважаемый господин де Ту!

Я надеюсь, что мои первые письма благополучно достигли нашего милого и теплого Парижа и что Вы, милорд, и его величество король ознакомились с ними. Поэтому я пишу следующее письмо.

Может быть, Вам известно, что в начале августа 1602 года сюда приехал герцог Иоанн, брат короля Датского Христиана, чтобы жениться на дочери императора. Он был встречен с большими почестями: в его свите было около двухсот человек. Его охрана состояла из двадцати четырех аркебузников.

Он имел аудиенцию у императора, который принял его весьма ласково, называя сыном. После приема он обедал за одним столом с императором, чего с обычными послами не бывает. Ему сделали богатые подарки.

Дней пятнадцать спустя он заболел, как считают, от невоздержанности, и умер спустя некоторое время. Вся Москва о нем печалилась и сожалела. Все врачи впали в немилость.

Герцог Иоанн был похоронен в немецкой церкви в двух верстах от города. Все дворяне пешими сопровождали его до церкви. Император и все дворянство три недели носили по нему траур.

Прослышав в 1600 году, что некоторые считают царевича Дмитрия живым, император Борис только и делал, что пытал и мучил по этому поводу.

Отныне, если слуга доносил на своего хозяина, он бывал императорскими людьми вознагражден. Хозяина же или кого-нибудь из его главных слуг подвергали пытке, выворачивали руки, испытывали огнем, топили в бочке, чтобы заставить сознаться в том, чего они никогда не делали.

Наконец в Москве осталось совсем мало хороших фамилий. Остальные были тираном отправлены в ссылку, отравлены или утоплены. Хотя до появления слухов о Димитрии он не казнил публично и десяти человек, кроме каких-то воров.

Немного о здешних обычаях и нравах. Следует отметить, что меж ними совсем не бывает дуэлей, так как они не носят никакого оружия, разве только на войне или в путешествии.

Если кто-нибудь оскорблен словами или иначе, то должен требовать удовлетворения только через суд. Суд определяет, как наказать обидчика. Подвергнуть ли его батогам или обязать его выплатить за обиду сумму жалованья, которое он получает за год от императора.

Наказывают немедленно. Виновного укладывают на землю на живот, обнажают ему зад и спину до рубахи. Два человека держат его один за голову, другой за ноги. И прутьями в палец толщиной бьют его в присутствии оскорбленного.

Но наказание может быть таким, что оскорбившего высекут кнутом, проведут по городу, он заплатит указанную сумму и будет выслан. Так что выбор удовольствий велик.

Если человека сильно ударили, он все равно не может ответить ударом. А если он ответил, их обоих приговаривают к штрафу. Потому что, возвратив удар оскорбителю, горожанин присваивает себе власть суда, который один только имеет право разбирать поступки и наказывать за них.

Все выше рассказанное относится лишь к дворянству. За оскорбление простолюдина платят всего два рубля.

Правда, они не придираются к каждому слову. Они весьма просты в разговоре. И вместо „простите меня“, „это по-вашему“ или „вы, наверное, ошиблись“ они говорят просто „ты врешь“, даже слуга своему господину.

Иван Васильевич, их прежний император, хотя и считался тираном, не считал за дурное подобные уличения во лжи. Ему самому так говорили.

Я заканчиваю письмо, так как пора выступать на дежурство во дворец. Писать такие письма опасно.

P. S. Я сочиняю это рискованное послание только из-за большого уважения к Вам, господин де Ту, и тому высокому лицу, которому вы соизволите показывать мои сочинения.

Пока еще здравствующий командир роты телохранителей капитан

Жак Маржерет».

В оршак Дмитрия-Юрия Нагого приняли довольно легко. В отряде явно не хватало православных христиан, а князь Адам был православный. И просто хорошо воспитанных людей не хватало. Ведь оршак – не куча вооруженных верховых солдат, это – княжеская свита. Допрашивал его сам старый Ришард Бучинский – дальний родственник князя Адама. Допрашивал умно, с уважением, не тратя лишних слов.

– Из боярских детей?

– Из боярских.

– Грамоту разумеешь?

– Разумею.

– Чего ушел из Руси?

– Доставали.

– Кто?

– Годуновы. Семен Никитич.

– За что?

– За близость к престольным людям.

– Каким оружием владеешь?

– Всяким.

В вооруженной свите князя Адама при постоянных налетах казаков, татар и мелких конфликтах с собственными крестьянами необходимо было иметь только очень надежных охранников.

Против царевича выставили сначала одного новичка, чтобы они посражались на саблях. Новичок явно был слабее. Дмитрий загнал его в кусты и свалил.

Саблю взял сам старый Ришард. Дмитрий сразу почувствовал железную руку опытного воина. Можно было замотать предводителя оршака уходами, перебежками, прыжками, но царевич решил сражаться на его условиях.

В конце концов он был прижат к стене замка старым солдатом и вынужден был бросить саблю.

– Молодец! – сказал Бучинский. – Неплохо для начала. Иди получай форму. Завтра твой первый выезд. К нам приезжает племянница князя, будешь ее охранять.

Племянницу звали Марина.

В Москве слухи о чудесном спасении Дмитрия нарастали и нарастали. Рассказывались удивительные подробности избежания им смерти, появилось большое количество свидетелей, только вчера его лично видевших.

Борис собрал виднейших бояр в Красной палате и сумрачно объявил:

– Это вашего кова дело.

Бояре завертелись, запереглядывались.

– Да зря ты, Борис Федорович, беспокоишься, – ласково сказал Василий Иванович Шуйский. – Ну, появился в Московии какой-то прощелыга. Ну, болтает он несусветную чепуху! Трону твоему никакой угрозы нет.

– Вот когда его привезут в цепях, тогда я не буду беспокоиться, – зло ответил Борис. – Тогда ваше беспокойство начнется.

Не впустую он сказал эти слова. Количество членов царского совета за эти годы сильно уменьшилось. Не было в Думе ни Федора Никитича Романова с братьями, не было князя Ивана Борисовича Черкасского, не было Василия и Петра Голицыных, не было ртутного Богдана Бельского и уже очень, очень многих других.

Борис дал указание главному своему палачу Семену Никитичу Годунову провести следствие. Если кто-либо в Москве или каком ином городе произнесет слово «царевич», хватать и в пыточную.

«Какой царевич?», «Кто тебе о нем говорил?», «Где его видели?», «Как он выглядит?», «Кто с ним был?». Глядишь, и наберется какая-никакая информация. Будет за что зацепиться.

В результате постепенно начинали стекаться самые разные сведения. Больше всего отловленные люди грешили на беглого монаха Гришку Отрепьева:

– Он-де хвастался московским престолом завладеть.

Но были сведения, значительно менее ясные и оттого значительно более опасные. Это были слухи о каком-то боярском сыне, который и в посольстве Сапеги был замечен, и в виде монаха проходил в разных донесениях государства.

Приставы и другие доносящие люди его нигде не трогали и не задерживали, потому что бумагами он был снабжен самыми что ни на есть царскими.

В Киеве, в Печерском монастыре, Григорий Отрепьев прожил три недели. Надоело. И еда трудная, и службы тяжелые.

Решил перебраться дальше. Захотел податься в Острог, к тамошнему князю Константину Острожскому, который, говорят, принимал и кормил всех русских православных. Оттуда он решил податься еще дальше, но совсем не в Иерусалим, а к казакам на Днепр.

Отрепьев стал уговаривать своих друзей уходить вместе. Михаил сразу согласился. Но инок Варлаам, его туповатый спутник, уперся, не соглашался. Мало того, еще и настучал на Гришку настоятелю:

– Святой отец Елисей, не пускай дьякона Отрепьева дальше. Он собирался идти в святой Иерусалим, а теперь хочет идти в мир, к князю Острожскому. Хочет иноческое платье бросить и воровать.

Настоятель обиделся на Отрепьева. С его прибытием жизнь старца чуть-чуть разнообразилась. Он узнал много нового о московских делах. Сам он когда-то долго служил в Москве. Ему казалось, что в Гришке он нашел молодого, знающего и верного ученика, а может быть, и последователя.

– Так пусть идет куда хочет, – сердито сказал он. – У нас не Москва. Здесь, в Литве, земля вольная. Кто в какой вере хочет, тот в той и пребывает. А хочешь жить без веры, живи без нее, только закон не нарушай.

Варлаам просил оставить его в монастыре с братией: с Мисаилом и со старцем Ивашкой. На что настоятель ответил: