Кровь и лунный свет - Эрин Бити
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Эта лестница ведет на самый верх?
Я киваю, а затем вспоминаю, что он меня не видит.
– Да. Если подняться по ней до уровня главной крыши, можно выбраться наружу, а затем – по еще одной винтовой лестнице – до самой вершины башни.
Он смотрит на меня сверху вниз.
– Ты когда-нибудь поднималась туда?
– Конечно, – отвечаю я. – Там прекрасно, когда небо чистое. Кажется, будто лежишь в колыбели среди звезд.
– Ты приходишь сюда по ночам?
– Иногда. Когда хочется обдумать что-то или побыть в одиночестве.
Лучше всего звезды видны в безлунные ночи. Мне становится интересно: обнаружились бы раньше мои странные способности, поднимись я на башню в другое время?
– Тебе опять придется вести меня. – Симон сжимает мои пальцы. – Я даже не представляю, куда идти.
Сквозь цветные витражи, расположенные вдоль нефа, проникает приглушенный, окрашенный в синие тона свет, и кажется, будто мы находимся под водой. Но этого света достаточно, чтобы Симон отпустил мою руку. Впрочем, он не спешит этого делать. Я тащу его за собой по балкону галереи, которая тянется по всей длине святилища. Конечно, я понимаю, что в темноте это более неуместно, чем при дневном свете. Но какой-то части меня плевать на это.
Когда мы добираемся до середины галереи, Симон останавливается, зачарованный красотой алтаря и его безмолвным венцом. Высоко над алтарем расположена небольшая квадратная башня с окнами, поэтому это самое святое место – его никогда не накрывает тень. Эта картина всегда завораживает меня. Вот и сейчас я с радостью останавливаюсь, чтобы полюбоваться.
– В таком месте можно проникнуться верой, – шепчет Симон.
– Ты не веришь в Солнце? – спрашиваю я.
Он невесело усмехается:
– Я верю, что Солнце существует. Только дурак станет отрицать это. А в то, что именно оно даровало нам все, – нет.
Это богохульство. Мне следовало бы бежать сломя голову от того, кто говорит подобные вещи, но голос Симона звучит так потерянно, словно ему хотелось бы верить, но что-то мешает.
– Почему?
Он качает головой:
– Если Солнце действительно такое благословенное и обладает такой властью, почему оно допускает лишения и страдания в мире? Почему позволяет людям совершать такие гнусные поступки?
Несколько дней назад я поняла, что убийство Перреты – не первое, что увидел молодой венатре. И не самое ужасное. Так что его цинизм можно понять.
– Мать Агнес говорит, что наша жизнь – дар Солнца, – говорю я. – А передав что-то в дар, ты не имеешь права решать, как это используют и правильно ли это делают. Иначе какой же это дар?
– Такая свобода действий опасна, ведь она может разрушить жизни других, – отвечает он.
– Да, – признаю я. – Но необходима. Нельзя стать по-настоящему хорошим, если перед глазами нет плохого примера.
Губы Симона слегка приподнимаются в ухмылке:
– Я и не знал, что ты философ.
– Это детство в монастыре дает о себе знать.
Симон никак не комментирует эти слова, а поворачивает руку и переплетает наши пальцы. Вряд ли он видит румянец, заливший мои щеки, но я все же быстро отворачиваюсь и иду к следующей лестнице. Пол первого уровня южной башни весь в пыльных следах и помете голубей, спящих на стропилах двумя этажами выше. Лунный свет проникает сквозь высокие арочные проемы, не закрытые стеклом или ставнями.
Хотя сегодня вечером мне пришлось частенько вступать в лунный свет и выходить из него, я задерживаю дыхание и прищуриваюсь, прежде чем выйти на освещенное пространство. И тут же чувствую пульс Симона – через ладонь и пальцы. Ритм, быстрый после подъема, ускоряется еще сильнее, когда Симон видит, что я веду его по покатому краю крыши.
– Это безопасно?
– Совершенно, – отвечаю я, указывая на каменный желоб. Его правая сторона приподнята сантиметров на пять, а вдоль нее тянутся строительные леса. – Он такой широкий, потому что вся дождевая вода с крыши стекает сюда.
– Широкий? – бормочет Симон. – Да тут даже детские санки не влезут.
– Поэтому мы сюда детей и не пускаем, – отмахиваюсь я.
Но он лишь хмурится в ответ на мою шутку.
– Просто не смотри вниз. И наклонись чуть влево, поближе к крыше.
Непохоже, что Симон собирается отпустить меня, но я все равно сжимаю его руку, чтобы дать понять, что он может держаться за меня. А затем делаю шаг вперед, левой рукой держа его за правую. Из-за этого ему приходится слегка повернуться влево, и теперь он невольно смотрит на крышу. Наверное, это к лучшему.
Впереди виднеется силуэт Пьера. Несмотря на темноту, это место настолько мне знакомо, что я могла бы пройти здесь с завязанными глазами, но мне приходится сдерживать шаг.
– Почему эти каменные столбы выгнуты дугой? – спрашивает Симон, когда мы проходим мимо третьего по счету.
– Это аркбутаны, – отвечаю я. – Передают вес здания на землю. Благодаря им можно строить более тонкие стены и большие окна, чтобы внутрь проникало больше света.
– Они похожи на гигантские паучьи лапки.
Я согласно киваю:
– Возможно, пауки и стали источником вдохновения. Замыслы природы часто безупречны.
– Ты много знаешь об архитектуре, – говорит Симон.
Я ухмыляюсь. Сколько бы я ни ныла, что приходится показывать святилище посетителям и высокопоставленным чиновникам, мне доставляет удовольствие каждая секунда.
– Ты даже не представляешь сколько. Я могла бы потратить не меньше часа на описание математической эстетики арок трифория[3], проходящего вдоль нефа.
– Чего?
– Ты понял, о чем я.
Симон усмехается:
– Не уверен, что стал бы возражать против такой лекции. Или любой другой, лишь бы лектором была ты. – Он замолкает на мгновение, а затем торопливо добавляет: – Об архитектуре и святилище, конечно.
Его смущение невероятно забавно, поэтому остается лишь радоваться, что я смотрю вперед. Сомневаюсь, что иначе мне удалось бы сохранить невозмутимость.
– Тогда позволь провести первый урок, – начинаю я. Мы как раз добрались до Пьера и более широкого карниза вокруг него. – Эти полнотелые статуи – химеры. Горгульями же называют скульптуры в виде головы или части тела с водосточными желобами. А они, – я кладу правую руку на каменную спину, – просто украшение.
Симон обводит взглядом химеру с огромными крыльями.
– Я и не представлял, насколько они большие. – Он отпускает мою руку и прикасается к статуе. – И страшные.
Я скрываю разочарование, охватившее меня из-за того, что мы больше не
