Святыни и древности Турции - Евгений Викторович Старшов

которая сохранилась до сих пор и называется у турок Адаматаджагы. Правда, при этом турки любят добавлять басню о том, что якобы римляне, проморив смертника несколько дней голодом, давали ему практически нереальный шанс бросить с башни три камешка, и если один из них достигал моря, его отпускали. Без комментариев, что римляне, знаменитые своим благоговением перед законом, создавшие Корпус права, по которому фактически мы все до сих пор живем, – и вдруг ставили участь преступника в зависимость от игры случая. Этого просто не могло быть – зато как раз киликийские пираты были славны подобными штучками.

Кипрский историк XV века Леонтий Махерас пишет в своей «Повести о сладкой земле Кипр» о том, что весьма почитаемый кипрский святой Мамант (или Мамас, иконографическая традиция часто изображает его сидящим на льве) – родом из Коракесиона. Леонтий употребляет современное для него турецкое наименование «Алайя» (Алания). «А также на этом острове находятся св. странники и другие киприоты… Св. Мамас в Морфу, который происходит из Алайи. В жизни он ловил львиц и доил их, и делал сыр, и кормил бедных. Турки бежали за ним, а он ударил и разбил сосуд с молоком, и молоко разлилось, и место, в котором разлилось молоко, в тот же день было видно в деревне Алайи. Он принял мученическую смерть. Его родители положили его в гроб и милостью Господа его доставили на Кипр, в деревню Морфу. Его показали одному хорошему человеку, который взял упряжку и четверых сыновей, пришел туда, обвязал его веревкой и поднял его, словно это была маленькая вещь, хотя он был очень тяжелый, потому что многие люди очень хотели нести его. И когда он пришел в то место, в котором он [святой Мамас] находится сегодня, он стал неподвижно, и никто не мог его расшевелить. И построили церковь, и там мирра течет в изобилии, и великие чудеса вершатся ради всего мира, и раны заживают. И его иконы источали исцеление: в Никосии, в Лимассоле, в Фамагусте, в Клавдии. Если бы я писал об исцелениях, которые он совершил, я бы не сделал это и до конца жизни».

Такова кипрская версия. Общепринятая относит время его жизни к III веку, а место – чуть в глубь Малой Азии, в Кесарии Каппадокийской – тогда упоминание о турках, конечно, является анахронизмом; его бросили на арену на растерзание львам, но они его не тронули, и тогда языческий жрец заколол Маманта трезубцем. Но данные слишком уж запутаны, чтобы высказаться определенно, тем более что у турок есть своя версия легенды о св. Маманте, приведенная ими в книге о Северном Кипре, и там тоже фигурирует лев: «Согласно традиции, в XII веке бедный киприотский отшельник по имени Мамас отказался заплатить налоги, и тогда воины были посланы привести его в столицу для наказания. На [обратном] пути группа людей столкнулась со львом, который намеревался убить ягненка. Мамас спас ягненка и взял его на руки, сел на льва и въехал на нем в столицу. Византийские власти были настолько изумлены увиденным, что освободили его от налогов, и с тех пор он стал покровителем неплательщиков». В Морфу был основан монастырь (в нем до сих пор сохраняется саркофаг святого), а в его округе было еще порядка 14 церквей, посвященных св. Маманту. Отметим, что ныне Морфу носит название Гюзельюрт и входит в состав Турецкой Республики Северного Кипра. Интересно, что во времена вещего Олега русские купцы останавливались в Константинополе именно при церкви св. Маманта.

Но вернемся, наконец, в Коракесион. Когда Римская империя приняла христианство, Коракесион стал одним из важных и влиятельных епископских центров Малой Азии, о чем свидетельствует подпись епископа Феодула Коракезийского под актами Второго Вселенского собора 381 года. Что осталось нам от того времени? Совершенно немногое. В первую очередь, церковь в цитадели, церковь в среднем оборонительном поясе и капитель колонны с крестом в местном музее. И, как кажется, все. В 1220 г. сельджукский султан-завоеватель Алаеддин Кейкубад хитростью взял город. Осадив Колонорон (так он к тому времени назывался), ночью султан приказал пригнать к крепости огромное стадо быков из обоза, на рогах которых была намотана горящая пакля. У страха оказались очень велики глаза, и византийский комендант крепости, убоявшись столь многочисленного «противника», наутро сдал Колонорон без боя. Если бы горе-стратег был более сведущ в военной истории, он знал бы этот классический прием, благодаря которому еще Ганнибал, застращав римлян, вырвался из приготовленной ему ловушки. Древние стратеги (и среди них – строитель Иерапольских укреплений Фронтин, с которым мы встретимся в третьей части книги) исписали тома с рассказами о военных хитростях греков, римлян и карфагенян, но таков уж оказался колоноронский комендант, что был проведен хитрым турком, который Фронтина, может быть, и не читал, но зато оказался хорошим практиком.

Заняв Колонорон, он расширил и починил крепость, доведя ее до трех оборонительных поясов: цитадели на самом верху горы, где были византийская церковь и цистерны, затем средней крепости, где на основании греческой башни была некогда возведена вторая церковь, и, наконец, третьей оборонительной линии у самой воды; сельджукская твердыня опоясала всю гору, подобно Великой Китайской стене, в ее поясах – 133 башни. Среди них наиболее известны приморские укрепления: знаменитая Красная башня, Кызыл-куле, ставшая символом современного города, а также арсенальная, в которой османы отливали пушки, стоящая близ единственного сохранившегося сельджукского дока на 5 кораблей. Рафаэлла Льюис в своей книге «Османская Турция. Быт, религия, культура» так описывает процесс отливки османами пушек – правда, в Стамбуле, но так же отливали орудия и в арсенальной башне Аланьи (Коракесиона): «В Топхане располагался большой завод по литью пушек, где производили орудия тяжелой артиллерии для султанской армии. В день, когда намечалось отлить пушку, собирались вместе главный мастер артиллерии, главный инспектор, имам и муэдзин при заводе, хронометрист, мастер, десятник и литейщики. Под взывания к Аллаху в топку бросали бревна, чтобы начать процесс литья. Через 24 часа литейщики и истопники раздевались так, что на них оставались одни шлепанцы, на голову натягивали шапку по самые глаза и пару нарукавников из толстой плотной ткани. Присутствовали также 40 шейхов и визирей, включая главного визиря и шейх-уль-ислама. Других лиц в место литья не допускали из опасений сглаза. На всем протяжении процесса литья визири и шейхи беспрерывно повторяли: “Нет мощи и силы, кроме Аллаха”. Под эти заклинания мастер-литейщик бросал центнеры олова в медный котел. В самый ответственный момент главный литейщик приглашал визирей и шейхов бросать в котел монеты в качестве пожертвований “во имя истинной веры”. Длинными металлическими шестами металл перемешивали с золотыми и серебряными монетами. Кипение металлической массы означало, что компоненты металла сплавились, в топку добавляли дров, после чего наступал решающий момент. Все присутствовавшие вставали, а хронометрист предупреждал, что через полчаса откроют задвижку печи. Этой операции предшествовали горячие молитвенные пожелания успеха, когда же проходило полчаса, по сигналу хронометриста и под повторение возгласов “Аллах, Аллах” главный литейщик и мастер открывали железными крюками задвижку. Раскаленный металл устремлялся по желобам, ведшим к литейным формам. В это время визири и шейхи, одетые в белые рубахи, приносили в жертву по обеим сторонам печи 40–50 баранов, специально доставленных для этой цели. Для заполнения самой большой литейной формы, изготовленной из глины, добытой в маленькой деревушке Шахрияр на Босфоре, требовалось полчаса. После заполнения формы поток расплавленного металла останавливали нагромождением маслянистой глины и направляли в следующую форму под сопровождение новых молитв. Если плавка завершалась успешно, не происходило несчастных случаев, часто ее