Путь израильского наёмника - Владимир Германздерфер

– Прости.

Старик опустил свой взгляд. Наверно это мой ответ за всё, что натворили и он и я.

Прости за то, что не моя вина вот так сидеть перед тобой и ждать машину. Я выполняю лишь приказ. Не надо на меня так смотреть.

Ты тоже не прав. Зачем ты их впустил? Наверно запугали и ты разрешил? А ведь мог прийти, или на худой конец позвонить нам и сказать лишь время и место. Так нет, ты гордый. Да боже ж ты мой! Ведь ты мог не допустить всего этого. Ну а ты молчал, как раб напуганный взмахом плети. Ты позволил гостям своим всё, и вот теперь сидишь и злишься. Завязанные руки. Прости, мне их не развязать. Не я их завязывал, я лишь твой сторож. Усталый от бессонной ночи, я жду свой путь домой. А ты старик уже дождался. Не знаю чего, и не хочу знать. Это не моё дело.

– ЭЭЭЭ, не вздумай вставать, сядь!

Поднятая рука и злость в глазах заставили привставшего старика сесть обратно на песок.

Я не хочу в тебя стрелять, но если ты побежишь, я буду вынужден прицелиться в спину. Ведь ты не остановишься, если побежишь? Поэтому сиди передо мной и молчи как я. Можешь сверлить меня своим взглядом, я потерплю. Всё потому, что хочу, чтобы ты простил меня, старик. Может он был твой родственник? Ты знаешь, я видел твоих детей, когда их вывели. Я даже удивился как много их у тебя. И видел, как ты смотрел в эту минуту на них. Не похоже, что ты грустишь сейчас о потере родственника. Значит тот, кого я сегодня утром положил в песок, не из твоего клана.

– Хочешь пить?

Ну, наконец-то улыбнулся.

– На, глотни.

Ну, не кривись. Я вижу, ты не ожидал. Это простой сок лимона вперемешку с водой без сахара. Я сам на базе себе приготовил. От простой воды ещё больше хочется пить. А эта противна-кислая бодяга отлично утоляет жажду. Кстати по американскому рецепту сделана. Ну, вот и хорошо, попили. Прости, я не могу тебя развязать. Помни, я только солдат и выполняю приказ. Но я могу хоть как-нибудь облегчить твоё заточение под солнцем.

– Вставай. Да не бойся, не на расстрел. Вставай. Вот так, пошли. Садись. Здесь в тени не так жарко. Позволь, я сяду напротив. Ну вот, уже второй раз улыбнулся.

Какое у тебя старик обветренное лицо. Я знаю, ты простой крестьянин. Вон у тебя руки в мозолях и нет синяков на плече. И то, что ты невиновен, я тоже знаю. Но ничем не могу помочь. А знаешь, у меня тоже когда-то был огород. Не здесь, а там в Союзе, откуда я приехал. Помню, батя сажал картошку, морковку и ещё какую-то хрень. Таскал меня на этот проклятый мною огород и заставлял собирать жуков. Я должен был их находить и втаптывать в землю. Как же я ненавидел за это отца, который тащил меня на огород. Но не хотел скандала и подчинялся. Если я ему отказывал, он молчал. Но вечером, когда я приходил с тренировки, отец по-старчески ворчал на меня. Лентяй, бездельник, лоботряс – вот неполный набор слов, которыми он меня величал. Наверно, отец таким образом избавлялся от всего чёрного, что было в нём для того, чтобы потом сильней меня любить. Уставший от работы и огорода, он по вечерам сидел в кресле и смотрел футбол. Я что-то отвечал ему, не помню. Если слишком много отвечал, он злился.

Да, тогда я ненавидел землю. Был глуп и всё мечтал, чтобы господь услышал мою просьбу, и построил на месте, где росла батина картошка, большой торговый центр. Тогда там можно было бы купить всё. Спокойно ходить в прохладном помещении, и выбирать что хочешь.

Старик, я преклоняю колено перед твоим трудом. Ведь ты не ходил на тренировки, не бегал бездельником во дворе. Ты вслед за своим отцом вставал до рассвета и шёл сажать оливковую рощу. Не потому что заставляли, а потому что это была твоя жизнь. И она вот так вся и прошла под палящим солнцем. Для меня это настоящий ужас, но представляю, как ты был счастлив. У тебя хорошая работа. Оливковое масло всегда в цене. Это не химия, это часть природы. Я умру, и все умрут, а вот оливковое масло останется в легендах, фресках, на картинах. Оно будет лежать в кувшинах где-то в песках, закопанное таким же, как ты, стариком. Прах наш развеет ветер, а вот оливковое масло останется.

Да что же это за проклятая муха?!

– А ну, пошла прочь!

Прости, старик, не хотел тебя испугать. Не бойся меня. Я здесь только чтобы охранять тебя. От кого? Ну, наверное, от тебя самого, чтобы в порыве гнева не натворил беды. Вот представь, не было бы сейчас меня, и ты был бы развязан? Уверен, что где-то у тебя лежит закопанный АК. Ему не нужно много. Испугался, передёрнул затвор и снял с предохранителя. Да ты бы нас сейчас всех тут и положил. А так ты связан, и страх передо мной рождает в тебе повиновение. Пусть оно видимое, но это повиновение сдерживает твой бросок, конечная цель которого моя смерть. В такой ситуации я выстелю, поверь мне. Уж так я устроен. Тебя всю жизнь учили трудиться на земле, меня всю жизнь учили стрелять. Пойми, ну не моё это: земля и огород.

И не смотри ты на меня волком. Каждый из нас получил по заслугам. Ты же мог дать знак? Ведь мог не молчать, а рассказать? Так, как будто случайно проболтаться полицейскому или кому-то из информаторов. Намекнуть, кого по ночам прячут ветви твоего оливкового сада. Выставили бы пост до его прихода, и он был бы жив, и сад был бы цел. Твой гость отсидел бы за содеянное, закончил бы в тюрьме университет и стал нормальным человеком. Не стрелял бы по машинам мирных евреев. Не обвиняй меня. Я не сволочь, не гад, не карабахский ишак. Я только выполнил работу, которой могло и не быть. Это были лишь мои предположения, и они могли не подтвердиться. Слишком шаткая была информация. Знаешь, старик, а ведь я был бы намного счастливее не от сегодняшнего убийства, а от того если бы вас просто не было. Ну не тебя именно, а того, что считает себя героем и стреляет в штатских. Какой он к чёрту герой, обыкновенный трус. Пускай посмотрит теперь, что натворил.

А хочешь, я угадаю, как всё было? Сначала их пришло несколько. Они кричали о любви к Аллаху, доказывали тебе, что ты не прав. Ты очень не хотел впускать одного из них в свою оливковую рощу. Но прозвучал довод, который заставил тебя смириться. Это наверно звучало примерно так: «Если не впустишь нашего человека, то попрощаешься со всей семьёй». Да, ты крестьянин, у которого в руках кирка, но у твоих младших детей красивые игрушки и жизнь твоя налажена. На шум наверняка прибежали старшие сыновья. Окружили тебя. Ты посмотрел на свою семью и согласился. И в ту же самую минуту Бог, который был с тобой всю жизнь, отвернулся от тебя. Не он придумал автомат и убийство. Он создал жизнь ради любви. Тот, кто пришёл в твой сад, заставил Бога уйти из этих мест. Разве он человек любящий Бога? Чтобы испугать тебя он размахивал автоматом и что получил в итоге?

Срезать ветку легко, тяжелее её вырастить. Пришедший к тебе проиграл эту дуэль. Ведь его показная смелость была рассчитана на мирных жителей, и он никак ни собирался схлестнуться с военным. Что он мог? Войну видел в кино и может немного тренировался где-то в горном лагере. А я всю жизнь учился ремеслу солдата. Теперь я сижу пред тобой, старик. Того, который разрушил твою жизнь, увезли в простыне на опознание. Он выстрелил всего пару раз, а что теперь будет со всей твоей семьёй?

– Влад, чисто. Вы чего тут смотрите друг на друга и молчите?

– Илия, что случилось?

– Нам пора уезжать.

– Старик, нам надо торопиться. Илия, его посадим с нами в машину. Остальных грузим в кузов. Старик, вставай и не ворчи. Я извинился перед Богом и пред собой. Но всё равно я грешен. Не ворчи. Пусть будет так, как есть. Ступай, давай. Не упирайся. Раньше надо было думать. Сегодня я спас своим выстрелом тех, кто будет мирно ехать по этой дороге. Их не убьёт снайпер, прячущийся в твоей оливковый роще. Не огрызайся. Я сказал, иди. Не оборачивайся. А лучше давай я завяжу тебе глаза. Поехали. Теперь не я буду с тобой, а тот, кто всё про всех знает. Не оборачивайся, я же сказал. Шагай. Илия, прими груз. Одень ему повязку. Андрей, мы уходим.

Старик взглянул на меня и улыбнулся. Наверное, простил солдата за то, что выполнил приказ. И наверно возненавидел того, кто стал сносить его оливковую рощу и разрушать дом. Так будет легче охранять дорогу. Спасибо что простил меня, а остальное мне не важно. Быть может благодаря твоему прощению, я уже не буду таким грешным, как до нашей встречи.

Глава 25

– Андрей, а что ты больше всего любишь?

– Водить машину.

– Ну, это я знаю. А для души?

– Ну, думаю, сажать деревья. Ты только не смейся, Влад.

– Я и не смеюсь. Ты знаешь, я целый год жил в персиковом саду.

– Не, Влад. Я не персики люблю сажать, я просто люблю сажать.

– А что ещё?

– Люблю вишни. Мои родители рассказывали, что там, где мы жили раньше, у нас был огромный вишнёвый сад. Представь себе: большое поле, а по нему разбросаны то тут, то там чёрные точечки домиков. Впереди лес, а позади река. Небо, наполненное птичьим криком и солнцем. Там оно не такое, как здесь у нас. Оно не жарит и не выжигает, оно ласкает, наполняя живительным теплом тех, кто вышел из домов. Уютные дворики охраняют собаки. Их лай слышен далеко вокруг. Запах печённого к шабату хлеба стелется по земле, щекоча носы идущих из синагоги людей. Вокруг звучит смех и радость праздника, в котором моя прабабушка выходила замуж за прадеда. Он подарил ей счастье и огромный сад. Вишни висели сладкими гроздьями и манили своей спелостью идущего путника. Каждый мог войти в сад и нарвать себе столько вишен, сколько хотел. Здесь, посреди сада, стояла хупа [27] и в ней раввин объявил, что мои прадедушка и прабабушка теперь муж и жена. Веселью не было границ. Приглашённые евреи забыли о суете и праздновали от души. А ты знаешь, отец рассказывал, какие в то время были красивые еврейские девчонки. Не то, что сейчас, когда почти всё перемешано. Тогда строго соблюдалась чистота. Вот мы с тобой, Влад, полукровки. Как в Гарри Потере написано – не чистые. И значит еврейства в нас ровно наполовину. А вот раньше никто не сопротивлялся законам еврейской Торы. Этим мы и отличались от других людей. Когда то мои предки жили в городе, но людям, которые не такие как все, тяжело в обществе. Сначала была недоверчивая зависть и призрение, а потом и вовсе начались погромы. Это заставило несколько еврейских семей уйти из города и поселиться возле дороги. Первое, что они сделали, это посадили сад. Хозяином этого сада и был мой прадед. Каждый новый житель, приезжающий к ним, получал еврейское добро и ласку. И ещё немножко денег в долг. Хорошее было поселение, доброе и дружное. Там были всякие мастера: портные и столяры. Знаешь, Влад, дед рассказывал отцу, что в том селении даже мясник был, который так умел уговорить скотину, что она сама желала смерти. Каждый был знатен своим трудом. И им не надо было похвалы и славы, потому что вещи, сделанные умелыми руками, сами прославляли своих мастеров. А рядом рос огромный вишнёвый сад. Только всё это счастье закончилось в один момент, когда в деревню вползли звуки мотоциклов. Никто не думал, что вместе с фашистскими сапогами пришла смерть. В тот день дома были пустые, вся деревня праздновала свадьбу в вишнёвом саду. Незваные гости грубо остановили веселье. И знаешь, Влад, всех жителей положили без суда и следствия только за то, что они были евреями. Как больной скот. Только несколько человек смогли спрятаться в кустах. Они смотрели на расправу и плакали. Но даже слёзы лились беззвучно, хотя от увиденного ужаса хотелось кричать. Вишнёвый сад остался свидетелем той бойни. Тонкие, грациозные деревья, так похожие на людей, полны были кровавых ягод. Мотоциклисты остались ночевать под деревьями, дожидаясь команды, которая должна была похоронить всё в печах.