Фрагменты (сборник) - Александр Варго

– Дай мне этот дерьмовый диск! – приказала Настя.

– Его больше нет, – слишком тихо сказала Катя. Это было ошибкой. По крайней мере, муж-тиран это чувствовал и после подобного шепота сдавшейся женушки давил на нее по-настоящему. Могла ли с ней поступить так дочь? Катя очень надеялась, что нет. Пока девочка не опомнилась и не разрушила ее слабые надежды, Катя добавила, громко и уверенно:

– Твой танец убивает людей. Ты слышишь меня? Танцуя под эту музыку, ты убиваешь людей!

Вот теперь в глазах читался страх. Недоумение хищника, что его жертва еще жива, пропало. Глаза наполнились слезами. Настя оперлась о стену и сползла на пол.

– Что ты говоришь, мама? Как ты можешь так говорить?

Она спрашивала, но ни разу не подняла взгляда на мать.

– Доча, вспомни, – Катя тоже заплакала, поэтому слова давались ей с трудом, – когда умер папа… Ты танцевала. Дядя… – И тут она решила, что именно сейчас и она сама, и Настя все поймут. – Настенька, вспомни, о чем ты думаешь, когда танцуешь. Или перед танцем.

Она присела рядом с дочерью и обняла ее.

– Я ненавидела Юрку, когда он сказал, что пойдет к Наташе, – сказала девушка и всхлипнула. – Я ненавидела его, пока звучала музыка в голове, да и когда музыка начала раздаваться из динамиков – тоже. Только когда я начала танцевать, мне стало легче. А после танца и вовсе будто груз… Мама, – Настя отстранилась и повернула к Кате заплаканное лицо, – ты думаешь, что и Юрку я убила?

– Выходит, что да, – ответила Катя и притянула к себе Настю.

– Как же так, мама? Я убийца? – Девочка зарыдала с новой силой.

– Что ты, девочка? Это что-то с диском или с музыкой. – Как же ей хотелось верить в это. Но она все видела в глазах разъяренной дочери. – Постарайся больше не думать об этом. Не думать и не танцевать.

– Они умерли все из-за меня. Папа, дядя Миша, Луиза, Юрка… – Она снова отстранилась и посмотрела на маму. – И если бы ты сейчас меня не остановила, то я убила бы еще.

– Но этого же не случилось. Тебе надо успокоиться.

Катя встала и подняла Настю.

– Раздевайся. Я сейчас чаю сделаю.

– Все нормально, мам, – сказала Настя и даже не попыталась улыбнуться. – Все нормально. – В глазах уже начала закипать огненная буря.

Настя закрыла за собой дверь. Осмотрела комнату. Стул со спинкой подошел бы. Мама хотела его выбросить, но Настя убедила ее оставить. Сейчас он кстати. Она взяла его и подперла ручку двери. Ненависть к Светличной не прошла. Она, затихнув, вдруг поменяла вектор. Настя хотела танцевать, очень хотела.

– Я тебя ненавижу, – прошептала Настя, все еще глядя на дверь.

– Доча, чай готов, – раздалось из кухни.

– Сейчас, – прорычала Настя.

В голове уже вступили скрипки.

Настя подошла к компьютеру и включила его. К черту диск! Ей вообще не нужен был звук, музыка все время звучала у нее в голове.

– Доча? – Раздался стук.

Музыка в голове стихла. Настя подошла к столу и пошевелила мышкой. Значки в панели инструментов появлялись очень медленно. Ей хотелось заорать. На компьютер, чтоб быстрее прогружался, на мать, чтоб перестала долбить в дверь, на себя, чтоб уже успокоилась… Но Настя хорошо знала, что даже если компьютер загрузится, а мама уйдет к себе в комнату и не выйдет оттуда до ужина, она не успокоится. Не в этот раз. Стук в дверь усилился. Настя открыла папку «Моя музыка», пролистала до Karl_Jenkins_Palladio. mp4 и дважды клацнула мышкой. Музыка в голове и из динамиков небольших компьютерных колонок слилась в единый поток и разлилась по всему телу, приказывая ему танцевать.

– Ненавижу, – слетело с губ, и в следующий миг Настя уже танцевала.

Она не слышала ничего, кроме музыки. Сказать наверняка, откуда она льется, Настя не могла. Когда оркестр вступил тутти, выплескивая всю торжественность и мощь, компьютер и колонки вспыхнули, но ни один из звуков не исчез. Оркестр, где бы он ни играл, продолжал извлекать чистый звук из безупречной партитуры.

Настя, уставшая, продолжала свой жестокий танец. Комната наполнилась дымом, огонь с компьютерного стола перекинулся на шторы и ковер. Настя, не чувствуя боли, полностью отдавалась танцу. Если только мама права, если она и есть убийца, то ее ненависть должна сделать то, что нужно.

Пробиваясь сквозь музыку в голове, появилась надпись на школьной доске. Мне не нужен этот Мир без тебя. И это так. Грохот за дверью стал невыносимым. За дверью? Грохот был везде. Стены пошли трещинами, обои расходились и отслаивались. Огонь, казалось, выбрал себе определенное место и не шел дальше. Его целью был компьютер и все, что в радиусе метра. Пожар был всего лишь одной из декораций разрухи вокруг, разрухи в ней самой. Она чувствовала, что танец подходил к концу, и ждала, что ее вот-вот хватит удар, или на очередном па остановится сердце, или потемнеет в глазах… Огромная трещина разрезала угол, устремилась к потолку, и взорвалась осколками штукатурка, обнажая обрешетку. И все стихло. Музыка и грохот, треск и голоса, шум дороги и пение птиц. Даже прожорливый огонь погас в один миг, будто задутая свеча. Казалось, все умерло вокруг. Все умерло, кроме Насти. Она посмотрела на свои руки. Ощупала себя. Она жива.

Настя подошла к двери, висящей на одной петле. Стул, подпиравший ручку, исчез, а может, лежал среди обломков шкафа под кусками обоев. Под ногами хрустела штукатурка. Настя дотронулась до двери, и та подалась на нее, провиснув еще сильнее. «Может, я умерла и сейчас нахожусь на том свете?» – подумала Настя, когда вышла в коридор. Мамы не было видно, что заставило ее поверить в придуманную версию. Я все-таки умерла.

Мама лежала на потрескавшейся бетонной дорожке у калитки. Слетевший с крыши гофрированный лист разрезал ее пополам. Настя опустилась на колени, в кожу впились мелкие камешки и осколки стекла. Она не чувствовала боли, ее нервные окончания были мертвы, как и все вокруг. Она даже не хотела выходить за калитку, чтобы убедиться в этом. Настя знала, она убила их всех. Всех, кроме себя. Скорбь жгла изнутри, но Настя не заплакала. Ей не хотелось плакать. Она хотела убить себя, а в итоге убила людей, которых даже не знала.

– Мама, – прошептала она; первая слеза, горячая, словно расплавленное олово, скатилась по щеке. – Мамочка.

Она никого не хотела убивать, даже когда ее переполняла ненависть.

– Мамочка, – повторила она и услышала, как смычок дотронулся до струн. Где-то далеко, где-то очень далеко.

Настя смахнула слезу, подобрала длинный, словно разделочный нож, осколок стекла и встала на ноги. С первыми звуками виолончели, еще глухими и далекими, она поняла, что сможет еще станцевать. Это будет последний танец в любом случае. Она сильнее сжала осколок, кровь закапала на дорожку и тут же исчезла в трещинах в бетоне. При вступлении скрипок Настя начала танцевать, спотыкаясь и теряя силы с каждым последующим па. Это был последний танец.

В свете полной луны

Изображение на экране дернулось, пошло волнами и, наконец, утонуло в густой ряби. Все как всегда. Старенький переносной черно-белый «Рекорд», служивший ему с начала горбачевских реформ, в последнее время часто подводил. Всему есть срок, и он, к сожалению, имеет свойство истекать. Несмотря на это, он не решался его выбросить, перевозил с собой и иногда смотрел новости, заканчивающиеся, как сегодня, полным поглощением изображения и звука. Надо было давно купить радио и настроить на волну первого канала, на котором он был популярен.

Мужчина отставил телевизор на пассажирское кресло. Вряд ли у него получится настроить эту рухлядь. Ничего, завтра о новой жертве заговорит весь городок, телевизор ему даже и не понадобится. Подобной славы он, конечно же, не искал, но… Она нашла его первой.

Они назвали его Ночной охотник. Имя ему нравилось, хотя слабо отражало истинную причину охоты. Он не сопротивлялся. Охотник так охотник. Он уже даже стал забывать собственное имя, данное при рождении. Тем более что по настоящему имени к нему никто не обращался со школьной скамьи. Некому было. Он был один.

Каждый раз, выбирая место следующей дислокации, он не приближался к дому будущей жертвы ближе чем на три километра. У него складывалось такое ощущение, что и они могут его чувствовать, так же как и он их. Он чувствовал их на расстоянии, особенно за пару дней до обращения.

Охотник вышел из машины и огляделся. Он намеренно выбрал старую дорогу. Безлюдно. Будь поблизости какой-нибудь населенный пункт, жертв могло быть больше. А это плохо. Ему нужен был контроль, и в первую очередь над самим собой.

Луна разлила серебро по кронам деревьев, по выщербленной дороге и по бордовому Дукато. Было светло, как в свете уличных фонарей. Охотник боялся таких ночей. Боялся себя. Боялся, что врожденная особенность заведет его еще дальше, будет еще больше крови. Но он также знал, что необходимость его охоты откуда-то свыше. Так надо, и тут ничего не попишешь. Найти и уничтожить – это его смысл жизни.