Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916 - Анджей Иконников-Галицкий

Бредовость ситуации отметил даже Савинков в своих воспоминаниях (тенденциозных и не всегда достоверных, но до сих пор составляющих основу многих «версий из учебников»). «В воротах Летнего сада я увидел Покотилова, – пишет он о неудачной попытке покушения 18 марта. – Он был бледен и быстро направлялся ко мне. В карманах его шубы ясно обозначались бомбы». (Прямо как в анекдоте: Штирлиц шёл по коридору гестапо; за его спиной волочился красный парашют с серпом и молотом. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу.) Далее: «Каляев настолько бросался в глаза, настолько напряжённая его поза и упорная сосредоточенность всей фигуры выделялась из массы, что для меня непонятно, как агенты охраны, которыми были усеяны мост и набережная Фонтанки, не обратили на него внимания». И резюме: «Я до сих пор ничем не могу объяснить благополучного исхода этого первого нашего покушения, как случайной удачей».

Одна случайность – случайность; четыре случайности подряд – это уже очевидная закономерность. 25 марта два террориста, переодетые разносчиками, с бомбами в лотках, караулят министра на набережных Невы и Фонтанки, и только случай не позволяет им взорвать министра ко всем чертям. 1 апреля происходит тот самый взрыв в Гранд-Отеле, жертвой которого стал Покотилов. Гром на всю столицу, но боевики продолжают свою деятельность беспрепятственно. Они до деталей успевают отследить распорядок дня, пути следования, внешний вид экипажа жертвы. 8 июля уже целых шесть террористов с четырьмя бомбами поджидают Плеве на Обводном канале, у Варшавского вокзала. Они знают маршрут следования царского сатрапа, но охрана даже не догадывается об их существовании. Три раза чудо спасало Плеве. Но он был обречён. И вот, 15 июля – удалось.

Всё это говорит только об одном: никакой реальной охраны у Плеве не было. Была декорация охраны, бутафория. Почему?

На этот вопрос пытались ответить все лица, причастные к событию. Сложилось три версии. Первую – версию сочетания благоприятных случайностей и самоотверженного героизма – сформулировал Савинков. Вторую высказал в 1909 году эсеровский публицист Владимир Бурцев. Именно он получил от А. А. Лопухина (директора Департамента полиции в период с мая 1902-го по июнь 1905 года) неопровержимые доказательства двойной деятельности Азефа. И выстроил логическую цепь: Азеф стал секретным сотрудником заграничной агентуры Департамента полиции в бытность известного деятеля политического сыска П. И. Рачковского начальником этой агентуры; стало быть, он – человек Рачковского. Плеве не любил Рачковского и летом 1902 года добился его отставки. Рачковский решил отомстить Плеве, убрать его с дороги, чтобы самому вернуться и продолжить карьеру (последнее удалось: через год после гибели Плеве Рачковский становится во главе всей политической полиции России). Он даёт деньги и указания Азефу, а тот устраивает теракт.

Третья версия принадлежит преемнику Рачковского по заграничной агентуре Л. А. Ратаеву, тоже непосредственному начальнику Азефа. В записке на имя директора Департамента полиции Н. П. Зуева, датированной октябрём 1910 года, Ратаев отвергает факт сотрудничества Азефа с Рачковским (по его словам, Азеф с Рачковским до 1905 года не встречался, а с 1899 по 1902 год работал под эгидой начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова). Провал же охраны объясняет просто: с приходом Плеве в Министерстве, Департаменте полиции и в охранных отделениях начались кадровые перетряски, совершенно дезорганизовавшие работу спецслужб. По сути дела, в своей гибели виноват сам Плеве, ибо, из властолюбия, разогнал всех опытных работников-профессионалов. Зволянский, Рачковский, Зубатов, да и сам Ратаев либо уволены, либо переведены на несоответствующие их уровню посты; во главе Департамента полиции поставлен бывший харьковский прокурор Лопухин, незнакомый с техникой полицейской работы; деятельность петербургской охранки парализована частой сменой начальников, а Особый отдел Департамента полиции, ведавший, в частности, агентурой, вообще разрушен с уходом оттуда самого Ратаева.

Итак, по одной версии полицейские просто придурки, по второй – «один гад сожрал другую гадину», по третьей – Плеве «сам себя высек». Во всех случаях виновата власть. Что же на самом деле?

Полагаем, что в известной мере правы все трое. Но есть ещё один дополнительный фактор, о котором Савинков, Бурцев и Ратаев либо не знали, либо предпочитали молчать. Вот, правда, Савинков обмолвился, рассказывая о подготовке следующего теракта, убийства великого князя Сергия Александровича: «В то время Боевая организация обладала значительными денежными средствами: пожертвования после убийства Плеве исчислялись многими десятками тысяч рублей». Благочестивое слово «пожертвования» можно смело заменить словом «плата»: ясно, что «многие десятки тысяч рублей» собирали не с мира по нитке. Итак, работа боевиков была оплачена. Кем?

Однозначно на этот вопрос за давностью лет ответить невозможно. Отчасти терроризм и прочие проявления подрывной деятельности финансировались японцами. Впрочем, суммы оттуда поступали невеликие, и то в основном после Кровавого воскресенья, когда революция в России стала явью. Есть ещё кое-какие соображения. Они появились ещё при жизни некоторых действующих лиц нашей истории. Известный публицист предреволюционной поры И. И. Колышко (печатавшийся также под псевдонимом Баян) опубликовал памфлет, направленный против уже покойного графа С. Ю. Витте. Мотивы, заставившие политического эмигранта наброситься, истекая желчью и ядом, на мертвеца, для нас сейчас не существенны. Но цитата красноречива: «Убили Плеве. Я никогда не видел Вас счастливее. Торжество так и лучилось из Вас. Вы решили сами стать министром внутренних дел… Вы метались от Мещерского к Сольскому, от Шервашидзе к Оболенскому, подстёгивая всех работать на Вас. Работали. Но Мещерский тут впервые Вам изменил, и в министры попал кн. Мирский». Поясняем: Сольский, Оболенский, Шервашидзе – влиятельные в императорском окружении сановники; Мещерский – редактор-издатель ультрамонархического журнала «Гражданин», к позиции которого прислушивался сам государь.

Колышко много лет был близок к правительственным кругам и знал, что писал. Его эмоциональная риторика удачно сочетается с воспоминаниями уже известного нам экс-директора Департамента полиции Лопухина. Этот высоко сидевший, но низко упавший после «Дела Азефа» мемуарист, о котором главная речь ещё впереди, указывает на существование целого заговора, направленного против Плеве. Участниками заговора были Мещерский, Витте и – кто бы вы думали? – Зубатов, на тот момент начальник Особого отдела Департамента полиции и непосредственный куратор Азефа. Зубатов, по версии Лопухина, сфабриковал письмо, якобы написанное одним «верным слугой царя» другому. В нём косвенно осуждалась деятельность Плеве и прямо доказывалось, что только Витте способен твёрдой рукой вести государственный корабль и вообще спасти монархию от гибели и революции. Письмо должно было подвергнуться перлюстрации. Затем надлежало организовать утечку информации из Особого отдела в редакцию «Гражданина» и через Мещерского довести содержание письма до высочайшего сведения. Однако один из агентов Зубатова выдал своего патрона и положил фальшивку на стол Плеве. Тот в нужном ему свете представил дело царю – и через день, 16 августа 1903 года, Зубатов был уволен со службы без прошения и производства в чине, а Витте – с властного поста министра финансов (который занимал двенадцать лет) пересажен в почётно-пустое кресло председателя Комитета министров.

Попытка Витте повалить противника и самому добиться диктатуры ударила рикошетом по нему и его сторонникам. Но он не сложил оружие и продолжил борьбу, теперь уже за пост министра внутренних дел. Устранить Плеве было ему нужно любым способом и любой ценой. У нового председателя несуществующего Комитета для этого были связи: для секретных контактов с нужными людьми в Департаменте полиции и в революционных кругах имелся специальный человек – чиновник для особых поручений Мануйлов (Манасевич), через него велись секретные переговоры с Рачковским, Лопухиным, с таинственными конспираторами из ЦК и Боевой организации партии эсеров. Были у Витте и деньги: в бытность министром он заручился поддержкой могущественных финансовых кругов в России и за рубежом. Тут, кстати, Лопухин вспоминает и другой эпизод (степень достоверности этих воспоминаний, конечно, проверить невозможно). Якобы Витте доверительно говорил ему однажды: «У директора Департамента полиции, ведь, в сущности, находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, – так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации покончить с ним…». Речь идёт о царе, но можно подставить и любое другое имя. По логике вещей, сюда просится имя Плеве.