Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916 - Анджей Иконников-Галицкий

Два дня петербуржцы передавали друг другу грязновато-кровавые подробности бытовой трагедии. На третий день из Сербии, из Белграда, пришли известия: расстреляна королевская семья со всей свитой, совершён военный переворот. О Мартемьянове забыли, как, впрочем, и о давке в Александровском парке, и о прошедших праздниках. Город вернулся на круги будничной жизни. Никто не мог знать, какие потрясения и испытания готовит Санкт-Петербургу третье столетие его истории.

Обречённый диктатор

Когда-то один остроумный иностранец назвал политический строй России XVIII века «самодержавием, ограниченным удавкой». То был намёк на обстоятельства гибели императоров Петра III и Павла I. Политический строй России XX века можно с тем же успехом определить как бюрократию, ограниченную бомбой террориста, приговором чрезвычайной «тройки» или пулей киллера. Принципиальной разницы между этими тремя разновидностями террора не имеется: «тройки» рождены той самой революционной властью, первые герои которой метали бомбы в высокопоставленных сановников; внуки и правнуки членов «троек» выясняют отношения при помощи наёмных убийц. С тем и перешли мы в век XXI-й.

15(28) июля 1904 года в Петербурге прогремел нежданный гром – предвестник грядущих революционных бурь. На Измайловском проспекте, возле Варшавского моста взрывом бомбы, брошенной участником эсеровской Боевой организации Егором Сазоновым, был убит министр внутренних дел Российской империи Вячеслав Константинович Плеве. Об этом убийстве сказано и написано много. И всё же, есть смысл ещё раз вернуться к кровавой драме, разыгравшейся более столетия назад. Очень уж показательны её обстоятельства: в ярком, хотя и неприглядном, свете рисуют они обычаи российской политической элиты.

Вот традиционная версия одного из самых знаменитых политических убийств российской истории.

Плеве был назначен министром внутренних дел после убийства его предшественника Сипягина, весной 1902 года. Назначение не случайное: Сипягина застрелил революционер Балмашов, продолжатель дела «Народной воли»; совершил 2 апреля, накануне двадцать первой годовщины казни народовольцев, участников убийства Александра II. Плеве – как раз тот человек, под чьим руководством была двадцать один год назад раздавлена «Народная воля». В 1881 году, во время следствия по делу об убийстве Александра II, он был назначен директором Департамента полиции. То есть возглавил борьбу с крамолой. Не без его участия на виселице оказались Желябов, Перовская, Кибальчич, Рысаков, Михайлов; в тюрьме и на каторге – Тригони, Баранников, Фигнер, Гельфман… Список можно продолжить. Годы его пребывания во главе Департамента полиции – 1881–1884 – годы полного разгрома «Народной воли». Ко времени своего назначения на ключевой пост в правительстве Плеве пользовался репутацией мрачного реакционера и сурового гонителя революции. В самом деле, первый его шаг на новом поприще имел карательный характер: по его настоянию Балмашов был судим военным судом. Общегражданские суды не могли выносить смертные приговоры, а военные могли. И суд своим правом воспользовался: террорист был приговорён к смерти и повешен в мае 1902 года.

Два года пребывания Плеве у власти – апофеоз твердолобого консерватизма. Политика запретов. Тем временем истомлённое властным произволом общество строит оппозицию. За границей начинается выпуск журнала «Освобождение»; вокруг него объединяются радикальные либералы; их вождь Милюков за пламенную речь памяти апостола русского народничества Петра Лаврова посажен на полгода в тюрьму. Любопытный эпизод: в один прекрасный вечер прямо из камеры «Крестов» его привозят в дом Министерства внутренних дел на Фонтанке, 16; ведут – куда? – в кабинет Плеве (министр занимал казённую квартиру в том же доме). Плеве – сама любезность, усаживает арестанта за чайный столик, угощает, ласково беседует, – и вдруг, в упор, вопрос: «А как бы вы, Павел Николаевич, отнеслись к предложению занять пост министра народного просвещения?» Милюков поражён, но он не прост; в ответ он намекает, что согласился бы минимум на должность министра внутренних дел. Спустя тридцать лет эмигрант и бывший министр иностранных дел Временного правительства Милюков объясняет эту сцену так: то была попытка сломать, или вербовка. Коварство Плеве не знает границ.

Да уж, годы властвования Плеве – значимы в истории России. 1902 год – образована партия эсеров; 1903 год – II съезд РСДРП открывает эру ленинско-сталинской партии большевиков, боевого отряда пролетарской революции. Экономический кризис, стачки, в том числе и первая всеобщая (на юге России). Создание Союза освобождения, партии хоть и либеральной, но готовой рукоплескать революционному террору. Плеве всё душит и давит, всюду разводит сыщиков, переводит в Петербург начальника московской охранки С. В. Зубатова и даёт ему карт-бланш на создание подконтрольных полиции рабочих организаций. Он гнобит земства, запрещает рабочие собрания; он добивается отставки осторожного Витте и один определяет политику царя. Ходят слухи о предоставлении ему диктаторских полномочий. Да он и так фактический диктатор. Даже во внешней политике вместо министра иностранных дел великосветского педераста Ламздорфа (именуемого в коридорах власти «Мадам») – теперь тоже главенствует Плеве. Именно он якобы произносит знаменитую фразу о «маленькой победоносной войне». Сказано – сделано: на Дальнем Востоке под руководством ставленников и друзей Плеве – наместника адмирала Алексеева, военного министра Куропаткина, статс-секретаря Безобразова – проводится политика авантюр, ведущая к столкновению с Японией. Нападением японского флота на Порт-Артур 27 января 1904 года война началась.

Одновременно ЦК партии и боевая организация эсеров выносят министру смертный приговор. Каждый выстрел японских орудий, каждое поражение русских войск, каждый арест свободолюбцев в России громом отзываются в сердцах рыцарей террора: Савинкова, Покотилова, Сазонова, Каляева, Швейцера, пылкой Доры Бриллиант. Правда, есть тут ещё одна фигура: Евно Азеф, он же «Толстый», «Виноградов», «Липченко», «Иван Николаевич» и как там ещё? Никто пока не знает, что он двойник, что он, организатор охоты на Плеве, в то же время – тайный агент полиции. Террористы осуществляют поистине образцово-показательную операцию по устранению злодея-министра. Наружное наблюдение, бомбисты, переодетые извозчиками, изготовление динамита в гостинничном нумере, несчастный случай – взрыв, повлекший гибель одного из главных «бомбистов», Покотилова, – всё есть в этой остросюжетной пьесе. Наконец, после трёх неудачных попыток, 15 июля – свершилось! Плеве убит, Сазонов арестован, власти в замешательстве, армия откликается на событие поражением под Ляояном, общество – началом революционного брожения.

Всё это так. И во всём этом есть много удивительного. Как в недавние постсоветские времена в случаях с убийствами вице-губернатора Петербурга Маневича, депутата Госдумы Старовойтовой, магаданского губернатора Цветкова, генерала погранвойск Гамова. Вроде и схема преступления ясна, и мотивы понятны, и даже исполнители известны. Но в целом – что-то не складывается. Ну вот, например: Плеве живёт в том же доме, где располагается Департамент полиции и его Особый отдел, ведающий секретной агентурой. Плеве – преемник министра, убитого террористом. Казалось бы, из этого неумолимо следует: охрана самого Плеве и (уж особенно) дома на Фонтанке должна быть налажена на высшем уровне. А что мы видим? Полгода, с января месяца, группа участников боевой организации наблюдает за приездами-отъездами министра, слоняясь по набережной Фонтанки. Егор Сазонов, переодетый извозчиком, торчит часами в виду министерского подъезда; Швейцер, изображающий англичанина, прогуливается по Пантелеймоновскому мосту взад-вперёд, – и охрана не обращает на них никакого внимания. Тут ещё не лишне добавить: Сазонов уже был осуждён за революционную деятельность, бежал из ссылки (в царской России из ссылки только ленивый не бежал), за границей связался с Азефом, приехал снова в Россию – и вот теперь сидит на облучке, наблюдая за домом, в котором располагаются главные спецслужбы императорского Петербурга. Его дело с фотографией и описанием внешности лежит на полке в комнате второго этажа дворового флигеля этого самого дома. И его никто не задерживает, не замечает.

Бредовость ситуации отметил даже Савинков в своих воспоминаниях (тенденциозных и не всегда достоверных, но до сих пор составляющих основу многих «версий из учебников»). «В воротах Летнего сада я увидел Покотилова, – пишет он о неудачной попытке покушения 18 марта. – Он был бледен и быстро направлялся ко мне. В карманах его шубы ясно обозначались бомбы». (Прямо как в анекдоте: Штирлиц шёл по коридору гестапо; за его спиной волочился красный парашют с серпом и молотом. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу.) Далее: «Каляев настолько бросался в глаза, настолько напряжённая его поза и упорная сосредоточенность всей фигуры выделялась из массы, что для меня непонятно, как агенты охраны, которыми были усеяны мост и набережная Фонтанки, не обратили на него внимания». И резюме: «Я до сих пор ничем не могу объяснить благополучного исхода этого первого нашего покушения, как случайной удачей».