Монреальский синдром - Франк Тилье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По мере того как Нахед называла ключевые места действия, комиссар находил их на карте и помечал цветными кнопками. Тела жертв были обнаружены на расстоянии примерно пятнадцати километров одно от другого, и располагались они по дуге окружности, замыкающей в себе город с пригородами. Квартал тряпичников на северо-востоке, берег Нила в том месте, где река на северо-западе раздваивается, — в пяти километрах от полицейского участка, — белая пустыня на юге. Все девочки из бедного или беднейшего класса населения, все учились в школе. Нахед знала Каир как свои пять пальцев. По одному только номеру школы она точно определяла, где, в каком квартале, эта школа расположена. Шарко заинтересовался огромным пространством, которое занимали самые большие в мире цементные заводы, поблизости от которых обитала при жизни одна из жертв.
— Вы упомянули, со слов Нуреддина, нелегальный квартал рядом с цементным заводом. Поясните, что это за квартал.
— Это даже не квартал, а несколько кварталов времянок, построенных для себя бедняками, не учитывавшими, естественно, ни принципов современной городской архитектуры, ни возможностей современного коммунального хозяйства. Там нет никаких удобств: нет питьевой — да и просто сколько-нибудь очищенной — воды, нет канализации, никто не убирает мусор. В Египте много таких кварталов, и города сильно разрастаются за их счет. Государство строит ежегодно около ста тысяч домов — главным образом для людей с низким и средним уровнем дохода, тогда как с учетом демографического роста требуется семьсот тысяч.
Она говорила, он записывал. Записывал все подряд: имена и фамилии девушек, названия мест, где были обнаружены трупы, географическое положение…
— А скажите, такие кварталы можно назвать трущобами?
— Хуже трущоб Каира не придумаешь, для того чтобы поверить в существование подобного, надо их увидеть. Вторая жертва, та, которую звали Бусайна, жила неподалеку от одного из трущобных районов.
Комиссар снова вгляделся в снимки, он рассматривал лица, отыскивая физические особенности. Он отказывался верить, что три смерти подряд — простое совпадение, дело случая. Убийца перемещался по городу, чтобы попасть из одного квартала в другой. Три девушки из бедных семей, не сказать чтобы хорошенькие, скорее такие, что не привлекают внимания… Почему именно эти три? Может быть, убийца по роду деятельности привык находиться рядом с бедняками? Может быть, он раньше встречал этих девушек? Что-то общее… у всех трех обязательно должно найтись что-то общее, что-то, что их связывало.
Часом позже Нахед взялась за протоколы аутопсии — тексты узкоспециальные и потому особенно трудные для перевода. Она зачитывала только основное, в том числе — сведения о том, что во всех трех случаях в телах жертв были обнаружены следы мощного обезболивающего: кетамина. Что касается времени смерти, опять-таки во всех трех случаях это была глубокая ночь. А самым, пожалуй, интересным из всего услышанного стали для Шарко заключения о причинах смерти. По мнению египетских судмедэкспертов, многочисленные ножевые ранения были посмертными, а погибли девушки из-за того, что им вскрыли черепа и конечно же изъяли мозг и глазные яблоки.
То есть получалось, что верхушки черепов отпиливали у еще живых девушек, а ножом их кромсали только потом…
Нахед замолчала, глядя пустыми глазами, вид у нее был мрачный. Шарко вытер лоб платком, теперь он хорошо представлял себе сценарий убийства. Сначала, вечером, преступник должен был похитить девушку, ввести ей каким-то образом обезболивающее, увезти с места похищения и только затем, взяв в руки свое смертоносное орудие, приступить к самому ужасному. Чем он был вооружен? Совершенно точно: медицинской пилой, скальпелем для вылущивания глазных яблок и ножом с широким лезвием, чтобы наносить раны. У него наверняка была машина, он прекрасно ориентировался в городе и, скорее всего, заранее намечал маршруты. Почему… или зачем он уродовал тела post mortem?[12] Непреодолимое стремление лишить свою жертву признаков принадлежности к человеческому роду? Жажда обладания? Или он чувствовал такую страшную ненависть, что выплеснуть ее мог только в акте окончательного разрушения?
Как ни тяжело было работать в этой душегубке, комиссар выкладывался полностью, сопоставляя полученные здесь и во Франции данные. Из сравнения выходило вот что: здесь, в отличие от Граваншона, речь шла все-таки о ритуале, здесь имело место организованное преступление, и здесь преступник не старался спрятать тела. К тому же убийца вскрывал черепа еще живых жертв, что и стало причиной смерти. Во Франции причиной смерти почти у всех стали пулевые выстрелы — хаотичные, если опираться на выводы трассологов о местах проникновения пуль в тело. Да, и не забыть о тщательности, с какой были обработаны граваншонские останки: об отрубленных руках, вырванных зубах.
Две серии убийств — по ряду признаков близких, но далеко отнесенных одна от другой в пространстве и времени. Существует ли реальная связь между ними? А если он с самого начала идет по ложному пути? А если — может ведь такое быть, в конце-то концов! — свою роль в этой истории сыграл случай? Шестнадцать лет… шестнадцать долгих лет…
Нет, не может все это быть делом случая! Шарко носом чуял неуловимую связь между сериями: и там, и там в наличии одно и то же дьявольское стремление добраться до двух самых важных органов человеческого тела и изъять их, изъять мозг и глаза.
Почему три девушки — в Египте?
Почему пятеро мужчин, среди которых один азиат, — во Франции?
Шарко проглатывал одним духом воду, которую ему регулярно подавала переводчица, и все глубже погружался в преисподнюю. Египетский бог солнца Ра при этом методично поджаривал ему спину, он истекал потом. Снаружи бушевал песчаный ад, снаружи были пыль, москиты, и он томился, он тосковал о своем номере с кондиционером и противомоскитной сеткой.
К несчастью, остальные документы оказались чистейшим вздором, пустой болтовней. Расследование вели спустя рукава. Показания свидетелей: родителей, родственников, соседей — хотя на них и стояла печать прокурора, представляли собой всего лишь несколько разрозненных листочков бумаги, заполненных от руки. Две девушки возвращались с работы, третья шла домой из квартала, где обычно выменивала козье молоко на ткань. Был еще список опечатанного имущества — совершенно бесполезный. Похоже, в этой стране дела об убийстве ведутся примерно так, как во Франции дела о хищении радиоприемника из машины.
И именно здесь, он чувствовал, что-то не срасталось, что-то было не так…
— Скажите, а хотя бы в каких-нибудь документах вам встречалось имя Махмуда Абд эль-Ааля? Стоит ли где-то, кроме этих нескольких страничек, его подпись? — спросил комиссар у Нахед.
Та быстренько просмотрела исписанные листки и покачала головой:
— Нет. Но вы не удивляйтесь тому, что дело выглядит легковесным. Здесь досье всегда такие, потому что бумагам предпочитают действия. Размышлениям — репрессии. Тут все делается вкривь и вкось, все разъедено коррупцией. Вы даже представить себе не можете, до какой степени.
Шарко достал распечатку телеграммы, полученной из Интерпола.
— Вот видите, до Интерпола эта телеграмма дошла больше чем три месяца спустя после того, как в Каире обнаружили тела девушек. И послать ее мог только инспектор, причастный к делу, заинтересованный в нем и очень настойчивый. Порядочный, неподкупный, верный своим ценностям и, возможно, желавший идти до конца.
Он взял со стола пожелтевшие листочки бумаги, бросил их обратно.
— …И при этом меня пытаются убедить, что кроме такой вот ерунды ничего нет, да и не было? Так-таки и ничего? Никаких записей этого инспектора? Даже копии пресловутой телеграммы? Куда девалось все остальное, что должно было быть в этой папке? Вот хотя бы, для примера, где материалы расследования по поводу кетамина, которое наверняка велось, где результаты допросов в аптеках, в больницах?
Нахед пожала плечами, на большее ее не хватило. Лицо молодой женщины было серьезным. Шарко покачал головой, приложил руку ко лбу.
— А знаете, что самое странное? То, что Махмуд Абд эль-Ааль оказался покойником. Удивительно, да?
Переводчица встала, подошла к застекленной двери, выглянула в холл. Охранник стоял не шевелясь.
— Не знаю, что вам ответить, комиссар. Мое дело — переводить, не более того, и…
— Я заметил, как достает вас Нуреддин, как вы всеми способами стараетесь от него увильнуть… и насколько безуспешно стараетесь, тоже заметил. Это что такое? Обмен любезностями? Услуга за услугу? Или обычай вашей страны, который вынуждает вас уступать требованиям этого жирного студня?
— Ничего похожего.
— Я несколько раз видел, как вас пробирает дрожь, пока вы смотрели на эти снимки, когда переводили описание подробностей дела. Вы ровесница погибших девочек. Вы тогда ходили в школу, как и они.