С пером и автоматом - Семён Борзунов

Познакомившись и немного поговорив с пулеметчиком, Чапичев понял, что он боится прозевать врага. Надо посидеть с ним во время боя и действительно понять, в чем тут дело.

Вторым номером Киселева был юркий и тонкий казах Омар Темиров. С ним у Чапичева завязалась оживленная беседа о Голодной степи — родине Омара, по которой Чапичеву дважды в жизни приходилось проезжать.

Когда Чапичев бросил неосторожную фразу: «Как бы все же накормить Голодную степь», Омар так и вспыхнул:

— Голодный степь сам может целый государство прокормить! — и живо стал рассказывать о своих планах возрождения этой полупустыни.

Оказывается, Омар учился на агронома и с последнего курса убежал на фронт. Он так и сказал «убежал».

Он заговорил о фонтанах животворящей воды, которые могли бы ударить в степи, если добраться до ее подземных озер.

На бруствере вдруг взвились фонтанчики сухой земли, и по всей вражеской линии пошла винтовочная и пулеметная трескотня.

Киселев впился в рукоятки пулемета, весь превратясь в зрение. Омар держал наготове ленту.

Немцы с криком высыпали из окопов и пошли в атаку. На ходу они выстраивались в четкие «железные» звенья.

— Саша, — тихо и проникновенно обратился к пулеметчику Чапичев, — будешь стрелять, вспомни о моем автомате.

Киселев недоуменно взглянул на замполита, взявшего наизготовку свое оружие.

— Он ведь не достанет так далеко, как пулемет. Так ты, пожалуйста, подпусти их поближе, чтоб и я мог немножко почесать им пятки.

— Понятно, — улыбнулся Саша. — Может, вы и начнете, товарищ капитан? Это будет мне сигналом.

— Договорились, — ответил Чапичев, а про себя подумал: «Люблю догадливых людей».

Саша чуть не нажал на спусковой крючок, но вовремя удержался и виновато зыркнул на капитана.

— Соседи стреляют, потому что у них винтовки — прицельный огонь. А у нас — сенокосилка. Мы будем косить без особого прицела, зато подчистую, — и, чтобы еще хоть на какую-то минуту удержать палец пулеметчика на спусковом крючке, спросил: — На сенокосе бывать не приходилось?

Саша Киселев плотнее припал к пулемету. Одной рукой он смахнул со лба пот, заливавший глаза, а другую так и не отнимал от спускового крючка.

Немцы шли плотной стеной. По ним стреляли уже и справа и слева. Но они двигались прямо на молчавший пулемет.

— Еще немножко, — одним дыханием сказал Чапичев. — Потерпи еще чуточку. Сразу целимся в середину колонны… Потом ты поведешь направо, я — налево.

— Давайте, товарищ капитан! — чуть не плача, взмолился пулеметчик, — а то, видите, гранаты готовят.

— Саша! Прицел… — еще оттянул какие-то секунды Чапичев и вдруг одновременно с командой «Огонь» дал автоматную очередь.

Пулемет заработал грозно и четко. Саша удивился, как качнулась и стала рушиться «железная стена»: сначала как бы раскололась пополам, потом стала разваливаться по частям. В рядах гитлеровцев взорвалось несколько гранат: наверное, их приготовили, но не успели пустить в действие до того, как хлестнули по ним густым пулеметно-автоматным огнем.

Вскоре все поле было усеяно гитлеровцами, многие из которых еще стреляли и что-то кричали. А пулемет все строчил и строчил.

— Возьми правее, соседям помоги! — посоветовал Чапичев в ту единственную секунду, когда пулеметчик умолк, чтобы перевести дыхание и перезарядить ленту.

Саша повел пулеметом направо. Но теперь он открыл свое левое плечо, и на смуглом теле вдруг вспыхнул алый фонтанчик. Саша сгоряча не понял, что произошло. Чапичев рывком дернул пулеметчика за пояс. Тот испуганно оглянулся и только теперь почувствовал боль в плече. Выхватив из кармана гимнастерки перевязочный бинт, Яков наложил его на рану, придавив ее правой окровавленной рукой Саши, и крикнул;

— Прижми покрепче! Не пускай кровь. Я сейчас, — и он прильнул к пулемету, кивнув Омару, давай, мол, ленту.

Немного остывший пулемет снова застрочил. А гитлеровцы густой зеленой волной снова накатывались на наши окопы.

— Откуда же их столько набралось?! — в недоумении воскликнул Чапичев. — Обыкновенная хитрость? Да. Падают, отлеживаются и опять вперед!

Вдруг кто-то с силой дернул за руку Якова и оторвал его от пулемета. И тут же чем-то тупым ударило в голову. Хватаясь правой рукой за станину пулемета, Яков стал беспомощно сползать в окоп, еле различая слова Омара:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан!

Потом снова заработал пулемет. Это, видно, Омар открыл огонь. Больше Яков ничего не слышал…

И снова госпиталь. Больничная койка. Вынужденное безделье, которое не терпел Чапичев. Советская Армия гнала врага на запад, и Якову хотелось воевать, чтобы приблизить то время, когда можно будет засесть за стол и спокойно писать стихи. Он был полон творческих планов. Он решил написать поэму, в которой восславит подвиги своих товарищей-однополчан. Он знал, что ему ничего не нужно придумывать: то, что он видел собственными глазами — сильнее всякой фантазии.

Когда врач разрешил ходить, Чапичев взял на себя обязанности агитатора и часто выступал с беседами перед ранеными солдатами и офицерами.

Однажды ему попала в руки газета, в которой была напечатана корреспонденция о подвиге летчика-крымчака Амет-Хана Султана, лично сбившего более тридцати фашистских самолетов и девятнадцать в групповых боях. В газете сообщалось, что отважному летчику присвоено звание Героя Советского Союза. Сердце Чапичева наполнилось гордостью за земляка-героя. В тот же день он посвятил ему стихотворение:

Орлиное сердце тревожно стучит,Как вспомнит Амет небо Крыма.Он знает, что мать его ждет и не спитНочами в Алупке любимой…Там славная девушка летчика ждет,И встреча их не за горами.И водит под небом Амет самолет,Сбивая и «вульфы» и «рамы».

Тут же он прочитал стихи раненым.

— Я уверен, — сказал Чапичев, — Амет-Хан Султан еще не раз проявит себя. Имя его попадет в летопись нашей славной истории. И Чапичев не ошибся.

Амет-Хан одним из первых совершил воздушный таран, а в конце войны уничтожил над Берлином один из последних самолетов фашистской авиации. Советское правительство высоко оценило подвиги воздушного аса, присвоив ему дважды звание Героя Советского Союза. Долго потом еще Амет-Хан Султан не расставался с небом, передавая свой богатый боевой опыт молодому поколению летчиков-истребителей.

Но это было потом. Об этом Чапичев, разумеется, тогда не мог знать: он лишь догадывался, что его земляк совершит еще немало блистательных подвигов.

Второе рождение

Если бы Чапичев просто воевал, рискуя собой каждый день, каждую минуту, он и при этом не отличался бы от сотен и тысяч других политработников. Но он был поэтом и, воюя, создавал книгу о войне. Книгу в прозе, в которую войдут и его стихи. Эта книга должна была стать своеобразным итогом его фронтовой жизни.

Чапичев хотел глубоко понять сущность происходящей войны, психологическую сущность, а через нее — небывалую сущность советского народа, ибо он и только он, этот народ, был главным действующим лицом, основной и определяющей силой войны. Фашисты не были героями. Они были насильниками, грабителями, саранчой, которую нужно истреблять оружием, выжигать огнем и раскаленной строкой.

Все эпические герои прошлого были носителями добра и разума, они потому и стали героями, что народ выдвинул их из своей среды.

И никто не помнит имен рыцарей зла. Но и облик врага нужно показывать со всей его мелкой философией грабителя, стяжателя, лабазника, с его садизмом и беспощадностью, с его крысиной логикой. Врага нужно изучать и на войне, и в мирной обстановке.

Главное же — это будет книга о великих деяниях народа на войне, свидетельства очевидца.

Бои шли далеко за рубежами Родины, когда Чапичев, оправившись от ранения, вновь оказался на фронте. На этот раз ему повезло. Он вернулся в свою часть, из которой уезжал в госпиталь и которая теперь находилась в Германии. Командир батальона майор Головин сам разыскал Чапичева, написал ему письмо в госпиталь, и это Якову было дороже всего. Значит, полюбил его этот внешне неприветливый, но мужественный человек.

В батальоне Якова встретили как старого знакомого. Старшина Пронин, ставший уже командиром взвода, сказал Чапичеву, что то доброе, что успел в батальоне сделать Чапичев, стало примером для многих однополчан, и потому он полюбился людям.

Стоял теплый день, когда после долгого утомительного марша по труднопроходимым проселочным дорогам полк с боями вышел на подступы к заштатному городку, имевшему большое значение в системе немецкой обороны.

Здесь были непривычные для русского глаза постройки. Низкие продолговатые дома с высокими черепичными крышами походили на какие-то военные укрепления.