С пером и автоматом - Семён Борзунов

Гитлеровцы наседали ожесточенно. Их было в несколько раз больше, чем защитников батареи. Стрелять артиллеристам приходилось экономно и только наверняка. На помощь героям-артиллеристам пришли бойцы из штаба батареи: планшетисты, шоферы, солдаты взвода обеспечения, хозяйственники. А враг все теснее и теснее сжимал вокруг батареи кольцо, стараясь взять отважных храбрецов в «клещи».

Пример стойкости и мужества показывал командир батареи. Не обращая внимания на ранение, пересиливая боль, он не отходил от орудия, посылая в ствол снаряд за снарядом. Лихорадочно работал подъемным и поворотным механизмами, и стрелял, стрелял, стрелял…

Когда разбили панораму, Можаров стал наводить орудие через ствол. По-прежнему он сдерживал вражеские танки, разворачивал их стальные бока, разбивал ходовые колеса и катки. На колючей проволоке перед окопами артиллеристов висели убитые немцы, но захватчики не унимались. Они снова бросали в бой новых солдат под прикрытием танков и атаковывали позиции артиллеристов.

У орудия в живых остался лишь командир батареи старший лейтенант Можаров. Истекая кровью, он продолжал отбиваться от наседающего врага.

Старший лейтенант Можаров погиб геройски вместе со своими солдатами, как подобает офицеру.

Советский офицер! После Великого Октября и гражданской войны слово «офицер» произносилось с презрением. Это и понятно: офицеры занимали командные посты во вражеских армиях, они посылали в бой солдат против своего народа, стремясь отнять у него только что завоеванную свободу. Белые офицеры в захваченных ими районах чинили жестокие расправы. Но с тех пор прошло много времени. Во главе Советской Армии встали красные командиры, лучшие из лучших бойцов, и по-новому зазвучало старое слово «офицер». Новым содержанием наполнилось оно. Советский офицерский корпус с Честью сражался с врагом во время Великой Отечественной войны. Она закалила его и обогатила большим опытом военного искусства. И те победы, которые успела уже одержать Советская Армия, явились результатом военной зрелости и мастерства офицерского состава. Солдаты законно гордились своими командирами-офицерами и, не задумываясь, прикрывали их в бою собственной грудью…

Обо всем этом размышлял Чапичев, готовя материал для газеты о подвигах артиллеристов батареи старшего лейтенанта Григория Можарова.

И, как всегда, пришли первые строчки нового стихотворения. Они завладели всем его сознанием. Вспомнился рассказ о герое Можарове. Он старался его представить. Фантазия дорисовывала образ храброго артиллериста. Всем своим делом он показал пример для других солдат и офицеров, как беспредельно любить Родину и до последнего дыхания драться за нее! Коммунист! Офицер-коммунист! Он погиб около своего орудия, но не отступил, не отдал ни пяди своей земли!

Стихи заканчивались патетически:

Где ж герои силу бралиВ схватке той неравной,С чем же банду побеждалиПо-геройски, славно?С этой силой под РостовомНемцев мы громили,Тихвин с ней в бою суровомУ врага отбили.Эта сила и отвага —В боевом походе,В славной воинской присягеВ партии, в народе!

Не успел Чапичев сдать материал в газету, как редактор предложил ему съездить к минометчикам. Они прорвались в тыл к немцам и навязали им бой.

Недолги сборы военного журналиста. В вещевой мешок уложены горбушка хлеба, банка консервов и несколько блокнотов. Полотенце, бритва, зубная щетка. Впереди дорога, попутные машины. Редко когда удастся устроиться в кабину машины, а в кузове всегда найдется место: то на бочках с бензином, то на решетчатых ящиках с минами или артиллерийскими снарядами.

Чапичеву повезло: на этот раз он ехал под брезентом, лежа на мешках с мукой.

Корреспондент сразу подружился с минометчиками. И это естественно. Газетчик должен уметь быстро сходиться с людьми, располагать их к себе. Чапичеву это всегда удавалось. Вел он себя просто, без всякого превосходства, умея быть внимательным слушателем и умным собеседником.

Ему так понравились храбрые солдаты и их инициативный командир-лейтенант, который прямо, без всяких хитростей высказал свое желание:

— Приезжайте. Комиссар мне нужен, — просто сказал офицер. — Солдаты у меня хорошие, я ими доволен. Полный интернационал — почти со всех республик есть представители.

— Приеду. Сдам в редакцию материал и переберусь к вам насовсем.

Но редактор, когда Чапичев завел разговор о своем желании перейти к минометчикам, замахал руками. Чапичев стоял на своем:

— Понимаете, создать что-то значительное можно только тогда, когда с головой окунешься в то дело, о котором будешь писать, — доказывал он редактору, обосновывая свое решение. — А газетчик все время вынужден переключать внимание с одного на другое. Мне надо сосредоточиться на чем-то одном…

— Понимаю, — вздохнул редактор. — Но ведь мы все вынуждены заниматься не тем, что мило нашему сердцу. Война диктует свои законы, и мы не можем им не подчиняться. Мы должны быть там, куда нас посылают, где мы нужней. Или я не прав?

— Вы правы, конечно. Да я и сам так думаю. Но, как говорится, ум с сердцем не в ладу.

— И это объяснимо, — сказал редактор. — Я вот о чем подумал. После того, как мы стали печатать твои стихи, к нам в газету все больше поступает стихов от поэтов-солдат. Они несовершенны по форме, но в них звучит вера в нашу победу.

— Сейчас в каждом взводе появился свой поэт, — шутя ответил Яков. — Я давно хотел об этом сказать, но вы и без меня заметили. Нам, поэтам, требуется теперь больше места в газете. Нужна постоянная литературная полоса.

— Мы просто читаем мысли друг друга, — резюмировал редактор. — Я решил поручить именно тебе вести эту страницу. Согласен?

— Конечно, — Чапичев начал рассказывать, какой он видит литературную страницу, как ее оформлять, какие использовать шрифты.

Чапичев сиял от счастья. Теперь-то он развернется вовсю.

Первая литературная страница была праздником и для сотрудников редакции. Чапичева поздравляли с успехом.

Прошло немного времени, и все заметили, что газету стали читать даже те, кто раньше брал ее в руки время от времени. Однажды, приехав в полк, Яков попал на выступление участников художественной самодеятельности: они всю свою программу построили на стихах и юморесках, взятых из литературных полос газеты.

Как-то Чапичев опубликовал в своей дивизионке частушки и вдруг услышал их со сцены. Они обрели вторую долгую жизнь. Солдат под балалайку пел:

Злее волка, тише вораВраг залез к нам в час ночной,От фашистской черной сворыОтстоим мы край родной…

После балалаечника на сцену вышел высокий, плотный сержант с гармоникой. Растянул мехи и запел:

Теплый ветер дует —Развезло дороги,А на южном фронтеОттепель опять…

Солдаты притихли, внимательно вслушиваясь в слова песни.

— Сколько силы в песне, — сказал Чапичев. — Она сопровождает человека всю жизнь. Родился — над ним звучит колыбельная. Подрастает и сам начинает подпевать старшим. Растет и учит новые песни. Человек поет в труде, в радости, в любви и разлуке. В песне звучит душа народа, его славная история, его победы. Об этом надо написать стихотворение.

— Ну и напиши, — поддержал Деревянкин.

— И напишу. И свяжу это с сегодняшним концертом.

— Особенно нужна песня на войне, — сказал Деревянкин. — Она разгоняет усталость, придает бодрость и новые силы…

Солдат, сменивший на сцене гармониста, запел о степи, о зимнем пути и об умирающем ямщике.

Каждый, кто находился здесь, повидал немало смертей, и может потому этот бесхитростный рассказ ямщика брал солдат за душу. Люди слушали песню, и перед их мысленным взором возникали родные деревушки, темные леса, тихие речки. Они будто видели, как вставали над полями туманы. Дрожали на молодых колосьях капли росы. Мелькали затканные серебряным инеем деревья, избы, по самые окна нырнувшие в белые сугробы.

— Ну и молодцы же у нас ребята, — одобрительно проговорил сидевший рядом с журналистами командир роты. — Уж если бить фашистов начнут, не остановишь, песни петь, плясать — тоже мастера.

И снова друзьям-журналистам подумалось: песня — настоящий друг и помощник в жизни, в труде и борьбе. Поэтому так страстно и горячо любят ее советские воины, даже в самой тяжелой боевой обстановке не расстаются с ней.

Снова риск

В очередную командировку Чапичев отправился вместе с Деревянкиным. Редактор на прощание сказал:

— Одного тебя отпускать боюсь. Чего доброго, еще останешься в полку, и тогда некому будет готовить литературные страницы. А мы без них теперь не можем.