С пером и автоматом - Семён Борзунов

— Не мог же я при нем об этом говорить. Зачем пугать парня. Нужно принимать срочные меры, — ответил Чапичев озабоченно. — Догоните и ведите прямо к хирургу.

— Есть, прямо к хирургу! Так вы все-таки врач, раз сразу определили?

— Нет, не врач, Люба. Просто я видел много всяких ран…

Девушка смотрела на капитана недоверчиво и ждала ответа на свой вопрос.

— Я — политработник. А это то же, что врач.

Минометчики хорошо знали своего «ротного врача», как они называли Любу, и относились к ней с глубокой симпатией. Знали ее нелегкое безотцовское детство, то, что мать ее находилась в блокированном Ленинграде и от нее не было никаких известий. Знали даже о неудачной любви ее. Но больше всего минометчики восхищались смелыми, прямо-таки не женскими поступками девушки на фронте.

Однажды гитлеровцы сильной атакой потеснили наш полк, и в том числе минометную роту. Целые сутки не стихал бой, без отдыха, сна и пищи. Люба находилась вместе с солдатами на переднем крае: выносила раненых, оказывала им первую медицинскую помощь, эвакуировала в санбат.

На нейтральной полосе, которую немцы держали под обстрелом, осталось много раненых. И вдруг солдаты, которые приводили себя в порядок, увидели Любу, по-пластунски подбиравшуюся к нейтральной полосе. Отважная санитарка оказывала помощь раненым и начала переносить их в расположение батальона. Это вдохновило солдат, и они дружной контратакой вернули потерянные накануне позиции.

Об этом и многих других эпизодах думали сейчас минометчики, глядя вслед убегающей Любе.

…Яков Чапичев уловил далекий выстрел и рванулся к миномету, вместе с Прониным они столкнули его на дно воронки. И тотчас раздался взрыв недалеко от того места, где стоял миномет.

Бойцы удивленно посмотрели на капитана, а Пронин робко спросил:

— Как вы узнали, что сюда ударит?

— Дело это простое, — отшутился Чапичев. — Повоюете с мое — научитесь.

Миномет перенесли в правую сторону, и Чапичев разрешил открыть ответный огонь. Сначала Яков прислушивался к вою мин, потом взялся сам корректировать огонь. После нескольких выстрелов немецкий миномет умолк. С полчаса ждали, думали, что обнаружит себя в другом месте, но он продолжал молчать.

Появился комбат и сообщил, что с КП видел, как точным попаданием был уничтожен весь вражеский расчет.

— Молодец, Пронин! — сказал он и добавил: — Представляю к награде.

— Это не меня, — краснея, проговорил Пронин, — а товарища капитана надо представлять. Он корректировал. Я только выполнял его команды.

— Вот как? — заинтересованно посмотрев на Чапичева, проговорил комбат и пожал руку капитану. — Спасибо, выручил. А то, проклятый, три дня не давал покоя.

Потом комбат кивнул в сторону пулеметчика. О нем он давно собирался поговорить с замполитом, но все не находил удобного времени.

— По-моему, он очень боится фашистов и стреляет не целясь.

— Бывает и такое, — ответил Чапичев.

— Побеседуйте с ним. Мне кажется, что он всегда очень торопится, боится подпустить гитлеровцев на расстояние прицельного огня. И если ему не помочь, то немцы, глядишь, самого уволокут. — И немного помолчав, добавил: — А на полигоне он стреляет метко, потому и не хочется передавать пулемет другому. Словом, займитесь этим пулеметчиком.

Чапичев обрадовался, что командир признал его.

Был первый по-летнему теплый день. Солнце припекало, и солдаты, несмотря на то что им то и дело приходилось отбивать атаки противника, находили время для того, чтобы понежится без рубашек в лучах солнца.

И вдруг по окопам прозвучала тревожная команда:

— Танки!

— Немецкие танки!

— А где же бронебойщики? — спросил Чапичев.

— Да у нас тут только один, — ответил рядом сидевший солдат. — Абакар Фрицелуп. Но что он может сделать…

— Абакар здесь?! — оживился Чапичев и, пригнувшись, побежал туда, где находился знаменитый бронебойщик. Слава о нем шла по всей армии. Фрицелупом Абакара Магомедова прозвали за то, что он не пропустил ни одного немецкого танка. Разговор о нем Чапичев слышал не раз, но познакомиться с этим воином ему еще не довелось.

Нашел он Абакара в глубоком окопе на небольшой возвышенности. Было ясно, что бронебойщик выбрал самую открытую местность, где в первую очередь могут пойти танки.

Подбираться к нему пришлось ползком, чтоб не привлечь внимание немецких снайперов. И все же чем-то Яков себя выдал — над ним одна за другой просвистело несколько вражеских пуль.

Спустившись в окоп к бронебойщику, Яков удивился необычайному занятию степняка. Сначала он подумал, что Абакар молится — обе ладони, сжатые вместе, подносил к лицу и какое-то время их так держал. Но это не мешало ему зорко следить за приближающимися танками, которые грохотали и ревели так, что дрожала окружавшая окоп сухая трава. Чапичев вспомнил, что многие степняки табак не курят, а нюхают.

— Что, Абакар, насвай нюхаешь?

Тот отрицательно покачал головой и пояснил, что насвай не нюхают, а за губу кладут и посасывают.

— Нашли о чем говорить! — зло пробубнил пожилой солдат Дацюк — второй номер бронебойщика. — Фриц за горло берет, а они о табаке…

Но Абакар словно и не слышал этих слов. Не прикасаясь к своему хорошо замаскированному противотанковому ружью, он невозмутимо продолжал:

— Родной трава нюхаю. В степи растет. Отец прислал. — И тут же пояснил Чапичеву;

— Мои отец, мой дед и прадед был спокойный, как скала. Я родной трава смотрю, нюхаю — тоже спокойный, как скала. Палец не дрожит.

— Абакар! — вдруг заорал напарник. — Стреляй!

Абакар звал, что его помощник, украинец Дацюк, человек пожилой, впервые на фронте, и потому волнуется, горячится. Тем более что перед ними танки — враг грозный и опасный. С ними шутки плохи. Упустил момент — клади голову на плаху. Все это Абакар знал, чувствовал, но выразить словами, чтобы успокоить друга, не умел. И все же он не спешил открывать огонь, а только посматривал на небо чаще обычного, и когда напарник уже потерял терпение, сказал как можно спокойнее.

— Ты, друг, не бойся этих чертей. Один твой брат-украинец гранатами и бутылками с горючей смесью несколько танков уничтожил. Сам читал. А у нас — грозный бронебоиха.

Дацюк и сам понимал, что нужна выдержка, смелость. Он ведь затем и в партию вступил, чтобы пример другим в этом показывать. Помнил свое обещание при получении партийного билета — драться с врагом, не жалея сил. Все помнил, но нервы… Страшно!.. Такая ведь махина прет на тебя. Хотя бы чуть в сторону, чтобы в бок его лупануть. Но нет, идут прямо на них…

Танки уже рядом. Они шли уверенно и быстро. И никто по ним почему-то не стрелял…

А степняк-бронебойщик, глядя в черные железные глазницы машин, изрыгающих смерть, опять поднес к лицу пучок сухой травы…

«Черт возьми! Надо же иметь такую выдержку! — думал Чапичев. — Сюда бы фотографа. А еще лучше кинооператора. И чтобы показать одновременно и эти надвигающиеся танки, и мужество советских воинов, и этого невозмутимо спокойного бронебойщика, нюхающего родную траву. Вот уж поистине — скала!»

И вдруг Абакар молниеносным движением засунул за пазуху траву и упал на землю. Не лег! А буквально плюхнулся к своему заждавшемуся оружию, и тотчас, кажется, раньше самого выстрела, закружился головной танк. Раздалось еще несколько выстрелов, и он загорелся. Абакар перенес огонь на второй. Не прошло и минуты, как, чадя и постреливая, уходил враг восвояси. Но вот грохнул еще один выстрел, и уползающий с поля боя танк замер на месте. Открылся башенный люк, и в облаке дыма оттуда вывалился грузный немец. С поднятыми вверх руками он направился в сторону советских солдат. На нем горела одежда, и он кричал изо всех сил. Минометчики набросили на него плащ-палатку и спасли от огня.

Чапичев глянул на Магомедова: бронебойщик нюхал родную траву.

«Теперь, видно, чтоб успокоиться», — подумал Яков. Но Абакар развеял это предположение своим замечанием:

— А побежал бы этот немец на свой сторона — совсем погиб! Или сгорел, или свой эсэс застрелил!

«Вот тебе и скала!» — подумал Чапичев и по старой привычке вынул блокнот, чтобы хоть кое-что записать о нем для наградного листа. — Сколько в нем человечности! Об этом мужественном воине, конечно же, надо бы написать стихи. Да времени нет. Может быть, когда-нибудь и напишу. А сейчас главное — по достоинству отметить солдата за подвиг».

Гитлеровцы успокоились, и Чапичев направился к пулеметчику, о котором говорил ему комбат. Пулеметчик, как и следовало ожидать, оказался на своем месте. Его звали Саша Киселев. Молодой солдат был невысокого роста, коренастый и сильный. Пухлое лицо его уже успело загореть до черноты. Сверкали только зубы, ровные и мелкие. Когда он улыбался, они как-то по-особому озаряли его лицо, и Саша казался совсем юным. Но глаза его не улыбались, потому что, даже разговаривая, он почти не отрывал взгляда от вражеской линии окопов.