Утка с яблоками (сборник) - Татьяна Осипцова

Люба дернулась было убрать со стола, но Лена ее угомонила:

– Завтра, все завтра. Давайте уже спать, – и отправилась в смежную комнату, где мирно сопела в подушку дочь, которую не разбудили ни вопли, ни хохот.

– Золотко мое, – прошептала с улыбкой Лена, подоткнула спустившееся с кровати дочери одеяло и, скинув сарафан, рухнула на постель и тут же уснула.

Проснулась она в начале восьмого, почуяв, что потянуло сигаретным дымком. Накинув сарафан, вышла в столовую, тут же прикрыв за собой дверь, чтобы дочку не разбудить.

Финик, в футболке и длинных расписанных «огурцами» трусах, пристроился на табурете возле стола, перебирая что-то в своей барсетке. Повернув к Лене уже совсем не веселую серую помятую физиономию, мяукнул что-то вроде «morning» и вновь обратился к барсетке, горестно вздохнув.

Димочка мирно спал, отвернувшись к стенке, а Люба, закрывшись одеялом с головой, только нос из-под него высунув, с некоторым испугом следила глазами за Фиником. Завидев Лену, прошептала:

– Ты чего так рано?

– А ты чего?

– Да я вообще, считай, не спала. Этот (неприязненный взгляд на интуриста) давно уж спустился. Вначале рюмками звенел, все капли-остатки в одну слил и выпил. Затем чай, что остался, из всех подряд чашек. Потом пирожные доел.

Лена глянула на пустую коробку – вчера в ней много оставалось.

– Вот гад! – озвучила она в голос. Уж очень Лена эти пирожные любила.

– Потом чайник весь до дна выхлебал, – продолжила Люба.

– Сушняк, – кивнула на это Лена.

– А после дымить стал. Курит и курит. И вздыхает. А ты же знаешь, ни я ни Димочка не курим, и дым я не переношу.

– Ну и сказала бы ему, чтоб не курил!

– А как? Я ж немецкий, и в школе, и в институте…

Лена съехидничала:

– А в самолетах тоже не летала? «No smoking», никогда не слышала?

– Ой, верно! Знала же, но забыла, – глупо рассмеялась Любка.

– А чего он вздыхает?

– А бес его знает. То выложит все из сумки, то обратно засунет. И все вздыхает.

Лена обернулась на Финика. Содержимое барсетки в очередной раз лежало на столе. Потрясая пустой сумкой, он, указывая на стол, с некоторой долей возмущения разразился тарабарской речью.

– Это он чего? – вопросительно кивнула Любе Ленка.

– А бес его знает, – повторила та. – Похоже, у него что-то пропало.

– Что?!

Лена окинула взглядом разложенное на столе добро. Вскрытая упаковка с двумя разовыми бритвами «Bic», вышеупомянутое письмецо без конверта, коробочка с краской для волос… Она взяла коробку в руки и даже внутрь заглянула – полтюбика. Потом обратила внимание на поредевшую шевелюру Финика – точно, крашеная. Пачка «Marlboro», зажигалка «Cricket» и две медных монетки: одна и пять финских марок.

– М-да, небогато.

– Наверное, он думает, что мы его обокрали, – осмелевшая Люба приподнялась на локте. – Видишь, ни бумажника, ни документов.

– Что?! – воскликнула Лена.

И, захлебываясь от возмущения, вывалила на Финика:

– Да мы… Да ты к нам сам приблудился, ребята тебя, можно сказать, спасли! Волков здесь нет, но от лихих людей… А мы… мы честные, порядочные люди! Мы даже не дотрагивались до твоей вшивой барсетки! We don’t touch! You must trust!

Но убогому чухонцу было что в лоб что по лбу, хоть по-русски, хоть по-аглицки. Ни черта он не понял. Тогда Лена повторила то же на языке жестов. Запихнула барахло финна обратно в барсетку, застегнула молнию, поставила на стол и, вытянув руки и помахав растопыренными ладонями крест-накрест, громко (когда не знают языка собеседника, до него почему-то пытаются докричаться) повторила раздельно: «Не притрагивались мы к твоей сумке, даже ни одной твоей манерной сигаретки не взяли! Понял, рожа ты финская?»

То ли дошло, то ли решил, что с пропажей придется смириться, но Финик покаянно вздохнул.

– Вот черт! – выругалась Ленка и отправилась в туалет (типа «сортир», во дворе). На обратном пути заглянула на место вчерашнего пикника, нашла припрятанную бутылку и вернулась в дом.

Финик все так же сидел за столом с потерянным видом. Любка косилась на него из-под одеяла. Димочку, похоже, Ленкины вопли не потревожили.

– Будешь? – вопросительно кивнула Лена Любе, потрясая бутылкой.

– Не-а, – отказалась та, самая малопьющая во всей компании.

– А я тяпну. Расстроил меня этот гиперборейский финик, – она посмотрела на Финика и повторила для него: – Очень ты меня своими инсинуациями оскорбил!

Тот на слова ее внимания не обратил, он на Лену вообще не смотрел. Похмельные глаза с вожделением приклеились к бутылке.

– Вот ведь, навязался на мою голову, – пробурчала Лена, доставая из буфета две чистых рюмки. – И чем я остальных лечить буду, если на тебя никто не рассчитывал? – Плеснула себе половинку, а вторую, почти целую, подвинула Финику, сопроводив назидательно: – For the health! И больше не налью, не мечтай!

Выпила, оглядела стол в поисках закуски, хлебнула огуречного маринада из банки (Люба закатывала, огурцы на ура расхватали). Финик жадно заглотил свою порцию и покосился на бутылку.

– Нет! – отрезала Лена. – Тут и без тебя найдется, кого лечить. Лучше рассольчика хлебни.

Протянула ему банку. Финик послушно хлебнул раз, второй и поставил на стол пустую тару.

– Ну что, полегчало? – поинтересовалась Лена.

На унылой роже отразилось подобие благодарности, а спустя секунду она расцвело приветливой улыбкой, и Финик на чистом русском проговорил: «Девочка, здравствуй», – практически без акцента. Ошарашенная Лена проследила за его взглядом. В дверях стояла ее заспанная дочь в ночнушке и хлопала глазами на еще одного, неизвестного ей странной наружности гостя. Сказав общее «доброе утро», вежливое дитя удалилось в сторону туалета.

– Так он по-русски говорит! – охнула Любка. – А мы тут такое при нем…

– Да ни черта он не говорит! Все они только одно и знают: «Девочка, здравствуй», – передразнила хозяйка.

С финской физиономии сползла улыбка, чело омрачила тень. Он напряженно смотрел на Лену, будто хотел о чем-то попросить.

– Чего еще?

Финик выставил из под стола худую волосатую ногу.

– А, порточки потерял? Да вот они, на двери коридорной висят, – и Лена бросила слегка подсохшие брюки их владельцу.

Тот повертел их так и сяк, попробовал стряхнуть присохшую тину, а потом махнул рукой на это дело, и, вздохнув, натянул штаны. Лена в это время деликатно отвернулась. Встав на ноги, Финик покашлял, привлекая к себе внимание, и что-то коротко пролопотал по-своему, указывая на босые ноги.

– Носочки? Так вон они, два комочка в коридоре на полу, – развеселилась Лена. – Только вряд ли они просохли, да и вообще, зачем они тебе? В одних носках – это как-то не комильфо.

Финик все-таки поднял носки, осмотрел, проверяя, свои ли, и вопросительно уставился на хозяйку.

– Твои носки, твои. Хочешь в них идти – иди. Только иди уже! Тебя, наверное, свои потеряли.

Финик, жалкий, расстроенный, не двигался с места.

– Да босой ты к нам пришел, бо-сой! – не выдержала Лена, почувствовав себя виноватой, будто это она обобрала и разула чухонского алкаша. И хоть это не имело никакого смысла, повторила, подкрепляя свою речь жестами:

– Yesterday, – неопределенный взмах рукой в сторону, – you, – пальцем в Финика, – came, – изображение ходьбы при помощи указательного и среднего пальцев, – here, – указательным в пол, – without, – руки разведены ладонями вверх, – shoes, – указательным на свои босоножки.

Любка жалостливо смотрела из-под своего одеяла, а Ленка чувствовала, еще минута, и она разревется. Чтобы не допустить до этого, строго проговорила:

– Иди уже. Дуй. Нах хаузе. Суоми. Финланд, – и мягко подтолкнула финна в сторону двери. Тот покорно вышел, она следом.

Лена проводила его за ворота, попутно объясняя по-русски, по-английски и жестами, что по шоссе то и дело проезжают в обоих направлениях автобусы с финскими туристами, наверняка они подберут соотечественника и довезут, куда надо.

– В Выборг? Viipuri? Вот туда и довезут. Go, go!

Показав направление на Выборг, Лена послала Финику прощальный воздушный поцелуй и вернулась в дом. Пора убирать со стола и готовить завтрак на всю команду – скоро народ просыпаться начнет.

Люба уже встала и они, обсуждая несчастного Финика, принялись за дело вместе. Стол был уже протерт и посуда почти домыта, когда он опять нарисовался в дверях кухни.

– Ну что еще, горе мое? Я ж показала тебе, куда идти!

Финик растопырил грязные пальцы на ногах и красноречиво указал на них.

– Ногу наколол? – высказала предположение Люба.

– Скорее всего, босого в автобус не берут, – вздохнула хозяйка и принялась пошарить на обувной полке.

Выбор был не очень. Резиновые сапоги, растоптанные чоботы свекра, развалившиеся мужнины кроссовки (напоминаю, времена не только бедные, но и товарно-дефицитные), и все это было финну на нос, то есть на его ножищу, размера этак сорок пятого, не лезло.