Страсти по Марии - Жюльетта Бенцони

Чуть погодя он встал с кровати и направился к потайному, спрятанному в стене, шкафу для секретных бумаг, похожему на те, что по его указанию были сооружены в каждой из его резиденций, и достал оттуда небольшой железный сундучок, ключ к которому он всегда носил на шее. В нем хранились несколько пожелтевших писем, истинный вес каждого из которых был никак не меньше веса топора и плахи. Эти письма кардинал забрал у одной дамы, старинной приятельницы Марии Медичи, являвшейся к тому же ее кузиной по Исааку де Лаффма, его учителю по «басовым партиям», а иначе говоря, по темным делам. Много крови из-за них пролилось, но цена их была столь велика, что кардинал предпочитал не вспоминать тех пагубных обстоятельств. Эти письма для него являлись последним средством защиты на случай, если Медичи подтолкнет его к войне, которую она ему только что объявила. Они ускорили бы ее низложение, воспользуйся он хотя бы одним из этих королевских секретов, прежде чем исчезнуть.

Перечитав два из них, кардинал осторожно положил их на место. Великолепный прием, оказанный ему королем, позволял надеяться, что тот сам все и уладит. Теперь лучше спокойно ожидать последствий от его писем об отставке.

Последствия превзошли все ожидания. Король метал громы и молнии, сурово упрекал свою мать в том, что та накинулась на самого нужного королевству человека. Королева тут же вошла в свойственное ей неистовство, в результате чего ее комнаты вмиг стали схожи с шумным арабским рынком, на котором каждый хочет перекричать другого. Казалось, она никак не может до конца излить всю свою желчь, скопившуюся в ней с того самого момента, когда Ришелье с заносчивой самоуверенностью стал принимать политические решения, диаметрально противоположные ее мнению. Она обвиняла его в неблагодарности, в лицемерии и надувательстве, утверждала, что по вине Ришелье короля Франции ждет теперь вечное проклятие, поскольку тот осмелился возвыситься над самим Папой. К тому же несчастный заигрывал с этими гнусными протестантами, направив свои армии против такой истинно католической и дорогой ее сердцу державы, как Испания, достойная дочь которой является к тому же супругой короля.

– В таком случае, любезная матушка, объясните мне, почему это сразу же после этой женитьбы, столь вами желанной, вы беспрестанно указываете мне на недостойное поведение нашей супруги, которую, если вас послушать, я уже давным-давно должен был бы выгнать.

– И в лучшем из домов найдется паршивая овца, тут уж ничего не поделаешь. И коль скоро мы заговорили о женитьбе, постарайтесь припомнить, дорогой мой король, что этот человек имел дерзость вмешиваться в наши семейные дела: он потворствует симпатии вашего брата к этой девке Гонзага, он даже готов развязать войну, нужную лишь ее отцу для укрепления своего трона в Мантуе. И Гастон осмелился на это, зная, насколько неприемлемым этот брак представляется мне.

– Заблуждаетесь, мадам! Оказав помощь герцогу де Гонзага и заставив ваших испанских друзей оставить Касаль, кардинал, так же как и я, не имел в виду этот брак, который нравится мне не больше, чем вам. Наша цель была иной – укрепить королевство, вернув ему законные земли. Вам же следовало лишь в крайнем случае прибегать к той власти, которую давал вам статус регентши, да и то поставив меня в известность, прежде чем брать под стражу в Венсене эту бедную девушку и ее тетку, и…

Флорентийка оборвала сына на полуслове:

– Я сделала то, что должна была сделать! Я больше королева, чем вы – король, потому что вы перепоручили свое правление министру, а он этих женщин опрометчиво освободил…

– Не он, мадам, выпустил их из тюрьмы! Это сделал я по просьбе моего брата, справедливо возмущенного наказанием неповинных!

– Вот как? В таком случае ваш брат должен быть вам признателен! Но объясните мне тогда, почему же он так ненавидит кардинала? До такой степени, что, как мне докладывали, стал подумывать, не сбежать ли ему в Нидерланды, чтобы там…

Неожиданное вторжение герцога де Бельгарда, главного конюшего Франции и ближайшего друга Гастона Орлеанского, прервало ату словесную дуэль. Герцог извинился, сославшись на срочность доставленной новости:

– Спешу доложить вам, Ваши Величества, что его высочество отбыл…

– Так-то вот! – восторжествовала королева-мать. – Что я говорила? Вот ваш братец и направился к тем, в ком вы упрямо продолжаете видеть врагов.

Бельгард, привлекая их внимание, покашлял.

– Да простит меня Ее Величество королева, но я не договорил: да, его высочество уехал, но не в Голландию.

– Где же он? – потребовал ответа король.

– В Лорене. Он собирается просить убежища у герцога Клода.

– Который дружествен нам не более инфанты Изабель-Клер-Евгении! Известно ли вам, сопровождает его мадемуазель Гонзага или нет?

– Полагаю, что нет, сир. В конце письма, которое доверил мне доставить его высочество, говорится, что он недоволен непрекращающимся вмешательством в его дела и что рассчитывает отныне вести их по своему усмотрению…

Мария Медичи тут же одарила собеседников мастерски исполненной истерикой: со слезами, проклятиями и призывами к небесам стать свидетелями ее тяжелой материнской доли, сотворенной ее бессердечными сыновьями, которым не терпится как можно скорее уложить ее в могилу. Ее тут же принялись успокаивать, пригласили служанок, те с величайшими предосторожностями отнесли ее в спальню, уложили в постель и тут же позвали доктора и капеллана, на случай если потребуются их умения при этакой-то скорби. Король же удалился к себе в кабинет и велел позвать кардинала.

Кардинал был уже в курсе происшедшего и выглядел обеспокоенным:

– Я безуспешно пытался понять, сир, чем мог оскорбить королеву, которой я всегда доказывал свою признательность и симпатию. Я всегда считал делом чести служить ей…

– ..пока не решили выбрать все же службу королю и Франции, – уныло закончил Людовик, задев тем своего министра. – Моя мать всегда настаивала на первенстве, остальное ее не интересовало. Теперь же ей придется согласиться на примирение с вами.

– Сомневаюсь, что она согласится, сир. Потому моя отставка и казалась мне наилучшим из решений…

– Но не мне, дорогой кардинал, не мне. И корону ношу я. Постарайтесь это запомнить!

– Остерегусь про то забыть, – заверил его Ришелье с глубоким поклоном.

В течение нескольких последующих дней Людовик XIII кое-что предпринял для того, чтобы все, и при дворе, и во всем королевстве, ясно себе уяснили, что корону носит именно он. Ришелье получил официальный титул первого министра, обязанности которого и исполнял. Выгоды его оказались гораздо больше: его брат Альфонс, монах картезианского ордена, стал епископом Экса, а немного погодя и Лиона, примерив при этом кардинальскую шапочку.