Чарующий апрель - Элизабет фон Арним

– Единственное, чего я жду от пребывания здесь, – проговорила она с воодушевлением, подавшись вперед, обхватив руками колени и глядя на миссис Фишер снизу вверх, потому что каменная скамья оказалась выше плетеного кресла, – это получить возможность подумать и прийти к какому-то выводу. И все. Желание совсем не чрезмерное, не правда ли? Только это, ничего больше.

Она смотрела на миссис Фишер и думала, что главное сейчас – за что-то ухватиться, найти точку опоры, перестать дрейфовать.

Миссис Фишер, продолжая сверлить собеседницу своими маленькими глазками, ответила тоном мудрой совы:

– Полагаю, что такая молодая особа, как вы, мечтает о муже и детях.

– Что же, это одна из проблем, которые я собираюсь обдумать, – миролюбиво ответила Кэролайн. – Только вряд ли она приведет к конкретному выводу.

– А пока, – заключила миссис Фишер и встала, ощутив холод камина сквозь юбку, – на вашем месте я не стала бы загружать мозг рассуждениями и выводами: поверьте, женские головы не созданы для мыслей, – а просто легла бы в постель и выздоровела.

– Я здорова, – возразила Кэролайн.

– Тогда зачем же всем сказали, что больны?

– Никому ничего подобного я не говорила.

– Значит, я напрасно взяла на себя труд сюда выйти.

– Но разве не приятнее выйти и обнаружить меня здоровой, чем больной? – осведомилась леди Кэролайн и лукаво улыбнулась.

Колдовская улыбка подействовала даже на миссис Фишер.

– А вы и впрямь милое создание, – отозвалась она почти благожелательно. – Жалко, что не родились полвека назад. Мои друзья любовались бы вами.

– Очень рада, что родилась значительно позже, – парировала леди Кэролайн. – Терпеть не могу, когда на меня смотрят.

– Абсурд! – Миссис Фишер вернулась в обычное суровое состояние. – Молодые женщины вроде вас только для этого и созданы. Для чего же еще, скажите на милость? К тому же мои друзья – это великие люди.

– Не люблю великих людей, – нахмурилась леди Кэролайн. – Совсем недавно произошел неприятный случай: власть имущие…

– А я не люблю современных молодых притворщиц, – перебила миссис Фишер таким же холодным тоном, как тот камень, с которого только что встала. – Такое поведение кажется мне жалким, да, поистине жалким и беспросветно-глупым.

Возмущенно шурша тростью по гравию, она удалилась.

– Наконец-то, – пробормотала Кэролайн и вернулась в удобное положение с головой на подушке и ногами на парапете. Когда кто-то от нее уходил, причина ни в малейшей степени ее не беспокоила.

«Тебе не кажется, что наша дорогая Лапочка становится капельку, самую капельку, необычной?» – спросила ее мать у отца незадолго до этого сумасбродного поступка, внезапного бегства в замок Сан-Сальваторе. В последнее время маркизу расстраивали странные высказывания дочери, постоянное стремление к уединению и попытки избежать общения со всеми, кроме – верный признак старения – совсем молодых мужчин, почти мальчиков.

«А? Что? Необычной? Ну и пусть будет необычной, если ей нравится. Женщине с ее внешностью позволены любые прихоти», – ответил тогда переполненный обожанием отец.

«Я тоже не возражаю, – кротко согласилась матушка. – А если бы даже возражала, разве это смогло бы что-нибудь изменить?»

Миссис Фишер пожалела, что понапрасну встревожилась относительно здоровья леди Кэролайн, и направилась через холл в свою гостиную. Трость стучала по каменным плитам с порожденной негодованием энергией. Нелепое притворство! Нестерпимое! Ничего не зная, ничего не умея, нынешние молодые женщины стараются выглядеть умными, отрицая все, что было в прошлом по-настоящему великого и ценного, в то же время превознося новое – каким бы дурным оно ни оказалось в действительности. Восстание обезьян. Да, обезьяны. Обезьяны.

А едва войдя в гостиную, достойная леди обнаружила нашествие других обезьян. В нынешнем расположении духа ничто не могло бы возмутить ее больше, чем представившаяся взору картина. Сидя в удобном кресле, миссис Арбутнот невозмутимо пила кофе, а за письменным столом, который миссис Фишер уже считала едва ли не священным, миссис Уилкинс что-то писала привезенной с Принц-Уэлз-террас драгоценной ручкой. За ее столом. В ее гостиной. Ее ручкой.

– Не правда ли, чудесный уголок? – сердечно проворковала миссис Арбутнот. – Мы только что его обнаружили.

– Пишу Меллершу, – так же сердечно пояснила миссис Уилкинс, подняв голову.

Как будто, подумала миссис Фишер, ей не все равно, кому пишет эта обезьяна. Как будто ей известно, кто такой Меллерш.

– Ему будет приятно узнать, что я добралась благополучно, – добавила миссис Уилкинс с соответствующим пейзажу и интерьеру оптимизмом.

Глава 11

Одних лишь царивших в Сан-Сальваторе восхитительных ароматов было бы достаточно для всеобщего умиротворения и согласия. Ароматы залетали в гостиную с крепостной стены, встречались с ароматами украшавших комнату цветов и, как казалось миссис Уилкинс, приветствовали друг друга безгрешным поцелуем. Разве можно обижаться и сердиться среди бесконечного благолепия? Разве можно в присутствии вечной красоты оставаться такой же жадной и эгоистичной, как в мрачном, темном Лондоне?

И все же, судя по всему, миссис Фишер сумела сохранить отвратительный лондонский характер.

Красота присутствовала здесь в немыслимом изобилии и порой казалась чрезмерной для одного человека. Зачем же напрасно тратить силы, пытаясь присвоить хотя бы малую часть общего великолепия? И все же миссис Фишер старалась присвоить целую восхитительную комнату и запретить остальным сюда входить.

Миссис Уилкинс не сомневалась, что скоро почтенная особа изменится, преодолеет застарелые слабости. Через день-другой необыкновенная атмосфера мира и покоя подействует в высшей степени благотворно, но пока ароматы, пейзажи, солнечные флюиды и прочие прелести старинного итальянского замка пугливо обходили суровую леди стороной. Она стояла и смотрела на них с Роуз с выражением гнева на лице. Гнев, подумать только! Глупое, старое, нервное лондонское чувство. Сама миссис Уилкинс видела комнату, наполненную поцелуями. Поцелуи щедро ласкали всех, причем миссис Фишер ничуть не меньше, чем ее и Роуз.

– Вам не нравится наше присутствие, – произнесла миссис Уилкинс, вставая и в свойственной ей манере сразу выдавая правду-матку. – Почему?

– Потому что позволила себе вообразить, – процедила миссис Фишер, опираясь на трость, – будто бы вы понимаете, что это моя комната.

– Должно быть, из-за фотографий? – уточнила миссис Уилкинс.

Заметно удивленная миссис Арбутнот покраснела и тоже встала.

– И из-за почтовой бумаги, – добавила миссис Фишер. – На ней напечатан мой лондонский адрес. Затем ручка…

Она показала на ручку, которую все еще держала миссис Уилкинс.

– Тоже ваша. Простите, пожалуйста. – Она положила ручку на стол и с улыбкой пояснила, что написала прекрасным пером очень приятные слова.

– Но почему же нам нельзя здесь посидеть? – наконец заговорила миссис Арбутнот, не в силах смириться с узурпацией хотя бы без слабой попытки сопротивления. – Ведь это гостиная.

– В замке есть еще одна