Убырлы - Наиль Измайлов

После дяди Андрея и бабули про папу все забыли, а теперь вспомнили. Вот сейчас, пять минут назад. Сообщения падали размеренно и с одного номера — коротенькие, разные, но одинаково бессмысленные. В первом было так: «.ад имр фшь», во втором среди абракадабры выделялось слово «бей», но я почти сразу понял, что это случайность. Кто-то жмакал кнопки телефона один раз, потом два раза, потом три — и так далее. То ли ребенок балуется, то ли чокнутый взрослый пытается понять, что у него в руках, как Митрофановна говорит, методом научного тыка.

Только это не чокнутый и не ребенок. Сообщения были от мамы. Нашей мамы, в смысле. Не от нее, вернее, а с ее телефона.

Который так и лежал на кухне. На пустой кухне почти пустой квартиры, в которой не было никого, кроме меня да кота.

Или зря я так думал?

Я еще раз пролистал все сообщения и выронил трубку, которая затряслась и лишь затем отсигналила о новой эсэмэске, целиком состоящей из знаков препинания. Я тебе самому сейчас препинание устрою, решил я и рванул на кухню.

На кухне было тихо и темно. Телефоны мамы и däw äti лежали рядышком, вроде так же, как я их и оставил, выключенные и спокойные. Мамин был потеплей, но что из этого следовало?

— Бошки оторву, — пригрозил я, задрав голову.

Обладатели бошек трусливо отмолчались. Вот и дальше помалкивайте, подумал я — произносить было лениво, — собрал все телефоны, чтобы не бегать, и вернулся на диван. Теперь-то разденусь, твердо решил я, разложив мобилы по полу и на секундочку сунувшись между половинками сложенного одеяла. Сейчас. Вот сейчас прямо. Разденусь и сложу все аккуратненько. Гладенько. Мяконько. Тепленько.

Улюлюканье с хрустом разломило мне голову. Я застонал, выскочил из-под облаков, красной кофты и голубых складок — но не из-под звона. Сидел мокрый, комкая одеяло и озираясь, да пытался сообразить, что было. А что было-то? Темно было да тоскливо. Тускло светили цифры 02.15 на папином телефоне. И звук был тускло заунывный, типа ослик на ежика в тумане присел. Знакомый звук и близкий.

Я сполз с постели, дважды чуть не грохнувшись — запутался в одеяле, которое сбилось в один угол пододеяльника, и тут же споткнулся о кота. Он, оказывается, раздраженно бродил вокруг. Мы зашипели в тон, кот рванул прочь, а я еще и башкой лампочку зацепил. Спасибо хоть не включенную. А, кстати. Я включил свет, пожмурился и устремился к горке. Это мебель такая, у нас там посуда стоит, документы хранятся, ну и разное по мелочи. Кот сидел возле дверцы, из-за которой сочился тоскливый напев.

Я распахнул дверцу, уже вспомнив, что это за звук и кто ему за окном тихонько подпевает. Ну правильно. На полке надрывался, ерзая, прицепленный к ключам от машины брелок сигнализации. По стеклу машинки, нарисованной на экранчике брелока, размеренно стукал здоровенный топор. Под окном, соответственно, орала настоящая машина, которую папа так и не отогнал на стоянку.

Я выскочил на кухню — там окно было ближе, разглядел машину через стекло, распахнул форточку, высунулся в знобкий ветерок и разглядел повнимательней. Топора не было. Прочих инструментов нападения или посторонних людей тоже. Захотелось машинке поорать, она и не стала сдерживаться. Полным потрохом. Сейчас весь дом проснется и во двор выскочит. С натуральными топорами.

Я поспешно нажал среднюю из трех кнопок брелока, как папа показывал. Машина булькнула, мигнула и заткнулась. Топор с экранчика исчез. Я постоял, наслаждаясь тишиной и почти свежим воздухом, нагнанным по Волге северным ветром. И только когда от пояса к шее прошла крупная дрожь, аж зубы лязгнули, я опомнился, захлопнул окно. И чуть не помер.

В окне отразилась моя темная щека и кто-то за моей спиной.

Я резко развернулся, выкрикнув что-то. Кухня была пуста, коридор тоже. Кот дрых под цветочным горшком рядом с телевизором. Да и не он в стекле отразился — там фигура была пониже и пошире меня, темная и обведенная уличным фонарем по кромке.

Я еще побродил по квартире, включая везде свет. Пусть лампы тьму выгоняют, нефиг дрыхнуть. Вернулся к дивану и сел, закутавшись в одеяло. Поспать сегодня, кажися, не судьба, так покукую — со скольки там, с трех почти до семи, нормально. Кот поглядел на меня недовольно и прикрыл морду лапой. Ничего, тебе с таким запасом черноты и при свете спится нормально. А я при включенных лампах и согреюсь быстрее, и пугаться меньше буду, и соображать начну нормально, как днем, когда четко видно, кто откуда пришел, кто чего делает и зачем убегает, сжимаясь в четкую точку, точку, огуречик, вот и…

Бам-м!

Меня как пинком вышибло из теплого кокона и из дремы, в которую я все-таки сполз. Я слетел на пол, схватил ключи, дернулся в сторону кухни и как-то одновременно сообразил, что часы показывают 02.17, и что разбудивший меня гулкий удар не имеет отношения к нашей машине. Хотелось на это надеяться, по крайней мере.

Хотелось-не хотелось, а я все равно с острым стыдом понял, что наверняка нашу машину взорвали, — она и орала, потому что минировали, а я не спас, чисто из трусости. Подглядывал да накаркивал — чтоб разорвало. Накаркал.

Смотреть на пылающие обломки было еще стыднее. Папа убиваться будет, он ее так любит. Любил.

Бам-м!!

Я подпрыгнул — с наслаждением. Грохот доносился не со двора, а из подъезда. Стало быть, на сей раз меня не машина разбудила — если ее, конечно, не втащили к нам на лестничную площадку. Бумкнуло не оглушительно, но гулко и близко, словно сердитый кикбоксер пытался досрочно покинуть лифт. Пьяный, что ли, какой?

Надо было посмотреть, что с машиной, но я замер.

Пьяный перестал биться в лифт. Он пошел. Совсем не как пьяный.

Шаги были не слишком громкими, но какими-то дико тяжелыми — кажется, я их даже пятками чувствовал, хотя чувак, судя по звуку, топал парой этажей ниже. По лестнице топал, к нам. Каждый шаг был громче и отдавался сильней и шире — в голени, в колени, в копчик, ребра и виски, накатывался, как гигантский каменный шар с выступами, грозно и беспощадно, и теперь бил в голову — дынн! дынн!! — тринадцать!!! четырнадцать!!! — почему соседи не просыпаются, вышел бы дядя Рома да вломил этому Халку недоделанному — восемнадцать!!! Сейчас лестница кончится, и он в нашу дверь упрется, и что делать? — и когда она кончится, ну невозможно же, сколько там ступенек вообще?!!

Двенадцать, вспомнил я, и упала тишина. Я чуть не сел от неожиданности — так, оказывается, пыжился и напрягался все это время. Да что ж это такое творится-то, елки зеленые, по лесу меня гоняли, в поле терзали, в болоте топили, теперь еще дома кошмарить будут? Да я вам!

Я застыл. Расслышал все-таки: это не кровь у меня в ушах шумит и не ветер за окном свищет. Это кто-то по лестнице вверх чешет, легко-легко и невозможно быстро, подошвы тюхтюхтюх шелестят, считать не успеваешь, восемна-девя-двадцать! Тишина. У самой нашей двери.