Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел - Владимир Лопухин

В основе всего лежали эгоизм и зависть. Круги, обязанные своим благосостоянием старому строю, поддерживали его. Люди подальновиднее задумывались над тем, насколько их обеспечивает данный строй на будущее время. Однако в то время, о котором идет речь, были лишь предвозвестники потрясений, и они не были убедительны для большинства в качестве угрозы строю, аргументированному веками. Поэтому из людей, которых этот строй кормил, большая часть не только стояла за него, но, отгородившись от вопроса о реформах, поставленного в конце царствования Александра II, всем царствованием Александра III и началом царствования Николая II, считала нежелательными и вредными какие бы то ни было изменения в формах и порядках управления. К числу людей, обязанных своим благосостоянием именно данному строю, принадлежали образовавшие касту царедворцев аристократические верхи и верхи бюрократии и офицерства. Большинство лиц этих состояний были настроены политически консервативно. Также были настроены, в силу преимущественно кастовой сплоченности, далеко не во всех случаях сытые при прежнем строе офицерские низы. Немногие более дальновидные люди, стоя принципиально за данный строй, признавали необходимыми в целях его сохранения подсказывавшиеся ростом страны и изменившеюся обстановкою реформы. Многие, усыпленные видимостью спокойствия, проявляли абсолютный политический индифферентизм.

Оппозиционно были настроены профессора, писатели, художники, артисты, врачи, инженеры. К этому их обязывала принадлежность к определенным профессиональным группировкам, оппозиционным par excellence.

Земская и городская общественность? На то она и была общественностью, чтобы быть непременно оппозиционною. Валить режим эта общественность не хотела. Крайности ее пугали. Но реформы подавай. И такие, которые диктовались завистью общественников к бюрократическим верхам. Хотим занять ваши кресла! Старое, но куда как жизненное: ôte-toi pour que je m’y mette[145].

Модернизированные промышленники также были настроены оппозиционно. Этого требовала европейская просвещенность. И также завистливо смущали курульные кресла. Хотели участвовать в законодательстве и в управлении. Но направленных к улучшению рабочего быта законодательных мер не желали, ограничиваясь мелкими подачками рабочим в порядке хозяйской милости.

Между тем рабочий вопрос стал перед властью крайне остро и настойчиво требовал разрешения. Рабочие пропагандировались и волновались. Учащаяся молодежь тоже. Крестьянин хотел земли. В некоторых местностях сказывался подлинный земельный голод. И надо было во что бы то ни стало его утолить. Но ничего в этом отношении не предпринималось. Больными были вопросы окраинных национальностей, еврейский вопрос и др.

Недовольною из-за относительно скудного заработка, а потому оппозиционною была масса мелких служащих государственных установлений, для которой низкий образовательный ценз преграждал доступ к лучше оплачивавшимся старшим должностям. Численно эта масса была значительна. И к ней примыкали находившиеся приблизительно в одинаковых условиях мелкие служащие земских, городских и других общественных организаций, частных установлений и предприятий.

Возвращаясь к событиям 1898 г., отмечу, что правительство деятельно занялось дальневосточною экспансиею в связи с занятием Порт-Артура и Талиенвана и состоявшимся соглашением с Китаем о проведении нами через Маньчжурию железной дороги, имевшей связать эти пункты с нашею Сибирскою магистралью (Восточной Китайской жел<езной> дор<оги>)[146]. Мы занялись и Кореею, стремясь, как это пытались объяснить, обеспечить ее независимость от посягательств Японии. Для охраны корейского императора мы даже «дружественно» ввели в Корею наши войска. Но неблагодарный корейский император остался этим недоволен. Согласно выраженному им желанию мы вывели войска из Сеула[147]. Помню, как в Петербурге в обществе чрезвычайно по этому поводу возмущались: и черной неблагодарностью корейского императора, и коварными происками японцев, и чрезмерной нашей деликатностью и уступчивостью.

Глава 5. 1899 год

Проникновение в Маньчжурию. Работа по постройке Восточной Китайской жел<езной> дор<оги>. Первая сдача в архив министра Горемыкина. Замена его на посту министра внутренних дел реакционером, главноуправляющим Комиссиею прошений Д. С. Сипягиным. Две смерти: брата царя наследника Георгия Александровича и государственного контролера Т. И. Филиппова. Наследником объявляется младший брат царя Михаил Александрович. Новым государственным контролером назначается член Государственного совета генерал П. Л. Лобко, личность совершенно тусклая. Нового слова в Государственном контроле не произнес. Вокальными данными чинов вверенного ему ведомства не заинтересовался. Внимание русского общества сосредоточивается на южно-африканских республиках «буров», в связи с нажимом на них со стороны пожелавшей аннексировать их Англии. Вспыхивает англо-бурская война[148]. Все симпатии на стороне отважных буров. Нет пределов негодования алчной и бесчеловечной политике Англии. Первые успехи буров восторженно и шумно приветствуются. Поражения англичан в начале войны вызывают столь же шумное злорадство.

В тот этап франко-русских нежностей было еще далеко до комбинации тройственного согласия при участии Англии[149]. Другом дома в ее лице Франция и Россия еще не обзавелись. Мы еще не любили Англию любовью позднейших лет, предшествовавших и сопутствовавших мировой войне. Напротив, традиционно убежденные, что Англия в своем столь же коварном, сколько великолепном одиночестве всем и повсюду традиционно «гадит», русские были настроены определенно враждебно по отношению к англичанам. Но императрица Александра Федоровна, внучка и воспитанница умершей английской королевы Виктории, была весьма привержена к Англии и близка к английскому королевскому дому. Вдовствовавшая императрица Мария Федоровна была родною сестрою английской королевы, супруги короля Эдуарда. Следовательно, царь Николай II был племянником английской королевской четы. Отношения между царствовавшими домами были кордиальные и близкие. Обстоятельство это нейтрализовало враждебную настроенность к Англии русских общественных кругов. Между тем, при всей несоизмеримости сил великодержавной Англии и маленьких бурских республик, далекая от английской базы война вызывала со стороны Англии чрезвычайное напряжение. Англия испытывала затруднения, давно не бывалые. Поколебалась, чего никак не ожидалось, от казавшейся пустяковой военной экспедиции устойчивость финансов Соединенного Королевства. Золотое обеспечение английского банка понизилось против нормального соотношения к комиссии. Систематические поражения в начале войны, с большими потерями, потребовали не ожидавшейся мобилизации чрезвычайных комплектований. И настроение отправлявшихся войск, деморализованных поражениями английских сил на театре войны, было неважное. Если уверенность в окончательной победе над южно-африканскими фермерами не покидала великодержавного английского правительства, справедливо рассуждавшего, что успех всякого дела зависит от размера вложенного в него капитала, и что в конце концов английские фунты обставят войну таким внушительным оборудованием, при котором предприятие свою задачу все-таки выполнит, то отправлявшиеся в Южную Африку английские новые комплектования этой уверенности не разделяли.

Англия была затруднена. Всецело сосредоточена на южно-африканской войне, и для иных внешних воздействий руки Англии были связаны. Моментом этим могли бы воспользоваться те, которым Англия систематически вставляла палки в колеса, для того, чтобы от этих палок колеса освободить. Естественные соседи Персии, мы были стеснены в нашем экономическом проникновении в страну теми границами, которые императивно ставила нам Англия. В сопредельном нам Афганистане Англия не допускала даже консульского нашего представительства. Мы покорялись. И чтобы иметь хоть какое-нибудь политическое наблюдение на границе, какой-нибудь орган политического осведомления, оказывались вынужденными прибегать к унизительной уловке переодевания наших политических агентов в санитары устроенного нами на афганской границе противочумного кордона. Англия была вообще к нам строга и чрезмерно, не по нашей простоте, подозрительна. Можно было бы воспользоваться моментом для некоторого ослабления режима, усвоенного по отношению к нам Англиею в сфере соприкосновения ее и наших интересов. Когда доведенное до соответственных размеров оборудование Англиею войны, закончившейся в 1900 г. разгромом и захватом англичанами бурских республик, стало давать Англии перевес на театре военных действий, германский император Вильгельм II проектировал было совместное с нами дипломатическое «дружественное» вмешательство в англо-бурский конфликт в целях его мирной ликвидации во спасение буров[150]. Соответствующее выступление явилось бы поводом для «доверительного» обмена мнениями с Англиею по ряду вопросов, интересных и для России, и для Германии. Но в силу приязни нашего двора к английскому и отсутствия симпатий (по меньшей мере) у царя к императору Вильгельму, мы от предложенного выступления уклонились. Не поддержанный нами император Вильгельм один на вмешательство в английские дела не пошел.