Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел - Владимир Лопухин

События показали, к каким роковым для России последствиям привела наша тихоокеанская экспансия. Нехорошую мы повели активную политику. Но сугубо неправильным был и внутренний курс. Новый царь не осознал момента. От начала реакции мартовских дней 1881 г. нас отделяло уже целое царствование. А в конце его и Александр III был, по-видимому, готов вступить на путь хотя бы некоторых выдвигавшихся эпохою реформ[125]. Витте докладывал ему о своевременности проведения, между прочим, ряда мероприятий в области рабочего законодательства и первее всего об установлении страхования рабочих работодателем. Александр III, по словам Витте, согласился. Победоносцев, заключение которого являлось обязательным для обеспечения успеха законопроекту политического значения в Комитете министров и в Государственном совете, притворился не понимающим. «Рабочие? Рабочий класс? Я такого класса в России не знаю. И не понимаю, о чем вы, Сергей Юлиевич, говорите. Есть крестьяне. Они составляют свыше 90 % населения. И из них те, относительно совершенно немногие, утопающие в массе населения, которые работают на фабриках и заводах, все-таки остаются крестьянами. Вы искусственно хотите создать какое-то новое сословие, какие-то новые социальные отношения, России совершенно чуждые. В этом отношении вы, Сергей Юльевич, опасный социалист». Витте по неопытности, как он впоследствии говорил, возвращаясь к рабочему вопросу перед самым своим уходом с поста министра финансов, на этот раз отступил. «Но, – добавлял он, – государь Александр III упрекнул меня впоследствии за это: “Напрасно вы сдались, я бы вас поддержал”»[126]. Николай II не улавливал изменения обстановки, гигантского роста страны, осложнившихся экономических отношений, разраставшихся классовых и национальных противоречий, не сознавал отсталости порядков и форм управления, считал за парадокс ту азбучную истину, что и консерватизм как руководящий принцип для того, чтобы устоять, не должен быть бескомпромиссным, а актуальным и гибким в применении, должен быть приспособляем к живой жизни – жизни именно сегодняшнего дня, так как та жизнь, которая была вчера, сегодня уже не живая, а мертвая. Ему представлялось наиболее легкою, а вместе с тем наиболее достойною задачею управления охранение существовавших порядков и установлений. Всякого новшества он по малодушию боялся, и новаторы были ему ненавистны. Поэтому, держа в начале[127] 1895 г. ответную речь на приветствие земских депутаций по случаю его вступления на престол, он и огрел земства крылатым словом о «бессмысленных» (в подготовленной речи значилось «беспочвенных») «мечтаниях», которыми охарактеризовал высказанные в приветствии пожелания земств[128]. Отсталость от условий современности аппарата управления при отсутствии у руководивших лиц спасительного страха перед бестемпераментным главою государства привели к катастрофе на Ходынке[129]. Последняя стала сопоставляться с аналогичным событием во Франции в царствование Людовика XVI. И впервые пророчески заговорили об общности судьбы Николая II и несчастного французского короля. В происшедшей катастрофе, мыслилось, содержался императив предостережения. В интересах самой власти требовалась хотя бы некоторая ее перестройка, необходимый ремонт и замена обветшавших устоев и частей. Отказ от такого ремонта осуждал все здание на разрушение, в облегчение задачи тех нараставших взаимодействий и сил, которые стремились государственное здание вовсе смести и построить на его месте новое. Проявлявшийся властью бескомпромиссный консерватизм был направлен своим острием против самой же власти. В этом отношении он не мог не осуждаться и ее приверженцами. Враждебные же течения, естественно, использовали это противоречие между властью и ее же идейными охранителями в свою пользу. Революционное движение, в предыдущее царствование притаившееся, вышло на свет и из проявлявшегося спорадически стало постоянным и повседневным фактором текущей действительности. Фабрики, заводы, высшие учебные заведения, вообще всякие организованные группировки людей, за исключением пока что лишь воинских казарм и государственных учреждений, глухо волновались, увлекаемые пропагандой социалистических учений. Поскольку власть, бесстрастная и пассивная, уживалась с видимо приобретавшим права гражданства, исключающим ее, именно эту власть, революционным началом, власть была уже обречена – еще тогда, за 20 лет до фактического ее падения, отсрочивавшегося громадною инерциею колоссальной страны.

Как-никак, но до открытого наступления на власть, вскоре выразившегося в организованной системе террористических актов, дело тогда еще не доходило. Забастовочное движение на фабриках и заводах, беспорядки в высших учебных заведениях вспыхивали и утихали. И так как они утихали, то, казалось, все складывается к лучшему в этом лучшем из миров. Где-то вдалеке происходила не вызывавшая в нас почти никакого к себе интереса война Северо-Американских Соединенных Штатов с Испаниею[130].

Какой был в ту пору состав правительства?

Выдающееся положение занимал пользовавшийся исключительным влиянием и авторитетом умный, высоко образованный крайний консерватор, синодальный обер-прокурор К. П. Победоносцев. Другую яркую фигуру представлял исключительно одаренный, сильный, полный живой инициативы, прирожденный реформатор-прогрессист министр финансов С. Ю. Витте[131]. Министром внутренних дел был в первый раз тогда назначенный на этот пост трижды к нему призывавшийся и от него отзывавшийся совершенно посредственный, типичный бюрократ-оппортунист И. Л. Горемыкин[132]. Министерство иностранных дел было вверено упомянутому выше графу М. Н. Муравьеву, а Министерство юстиции – его однофамильцу и родственнику Н. В. Муравьеву, выдвинувшемуся процессом 1 марта 1881 г.[133], человеку талантливому[134], но отменно беспринципному. Министром земледелия и государственных имуществ был А. С. Ермолов, человек большой эрудиции, солидных знаний в области сельского хозяйства, кристаллически честный, прогрессивно настроенный, но без малейших данных для крупного административного поста. Лишали его этих данных слабость характера и излишние податливость и скромность, настолько ему вредившие, что с ним не считались, держали его в черном теле и ведомство его всегда во всем урезывали. Стоит ли называть морского министра? Должности этой как бы не существовало в то захватывавшее и данный период долгое время, в течение которого полномочным и безответственным хозяином морского ведомства был поставленный выше морского министра генерал-адмирал – в свое время вел<икий> кн<язь> Константин Николаевич, а потом вел<икий> кн<язь> Алексей Александрович. По спискам в ту пору, о которой идет речь, значился морским министром пользовавшийся в обществе репутациею вообще почтенного человека вице-адмирал П. П. Тыртов. По особенности своего положения он, как и его предшественники, никакой роли в правительстве не играл. Военным министром был только что назначен, взамен ушедшего в Государственный совет генерал-адъютанта Ванновского, генерал А. Н. Куропаткин. Умный, честный, основательный и образованный, знаток военного дела, он, на свое несчастие, явился объектом преувеличенных надежд в качестве бывшего начальника штаба популярного боевого генерала М. Д. Скобелева. По этой причине он был неосновательно заподозрен в талантах полководца. В действительности он этими талантами ни в малейшей степени не обладал. Другим новым лицом в правительстве был недавно в то время назначенный на пост министра народного просвещения с должности попечителя Московского учебного округа Н. П. Боголепов, сухой, непопулярный профессор Московского университета, которого был когда-то и ректором. Рекомендован был царю московским генерал-губернатором, великим князем Сергеем Александровичем. Говорили, был обязан карьерою высоким связям жены, урожденной светлейшей княжны Ливен. Направления был реакционного. Много данных, чтобы представить колоритную в правительстве фигуру, имел министр путей сообщения князь Хилков. В прошлом гвардейский офицер. Запутавшись в долгах, отправился в Америку. Там имел редкое мужество и терпение, начав с кочегара, дошел[135] до инженера путей сообщения. Гвардейский офицер, долгие годы рабочий, инженер. Казалось, яркая индивидуальность. А в правительстве совершенно бледная, безличная посредственность. Хороший техник путейского дела, он недурно правил путейским ведомством. Вот и все. Всю свою инициативу он, по-видимому, целиком и без остатка израсходовал в Америке на разрешение личного своего вопроса: как из прожигателя жизни сделаться человеком. Он и сделался человеком, но не государственным деятелем. Политической физиономии не имел никакой. По списку министром следует государственный контролер Т. И. Филиппов. О нем много говорено выше, но мало об его участии в правительстве. В нем он проявлял себя в качестве народника, церковника, приверженца самодержавия, славянофила.