Последний ребенок - Джон Харт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миг фантазии растянулся перед ним километром теплого, прогретого солнцем песка, но на самом деле остался тем, чем и был. Мгновением. Иллюзией. Харт был полицейским, который не смог вернуть домой ее дочь, и это оставалось незыблемым фактом. Она не могла этого забыть, и это тоже оставалось незыблемым фактом. И даже просить о прощении было бы несправедливо.
Хант опустил руку и шагнул к комнате Джонни. Дверь была открыта, и желтый кружок света от небольшой лампы падал на аккуратно застеленную кровать. Обычная комната, ничем не отличающаяся от комнат других подростков. Пустая. Ни игрушек, ни игр, ни постеров на стенах. На кровати лежала раскрытая книга. Еще несколько стояли на комоде. Фотография матери, три снимка с Алиссой. Хант поднял тот, что ближе. Сдержанная, затаенная улыбка. Левый глаз скрыт под упавшей челкой, но сколько же света в правом… Казалось, девочка знает что-то особенное и только ждет, разрываясь от нетерпения, чтобы ее спросили об этом. Столько энергии было в ней, что Джонни казался зажатым. Было ли так всегда или мальчишка просто изменился?
Просто.
Хант покачал головой — какой абсурд. В том мальчишке, каким стал Джонни, не было ничего простого. Свидетельства тому — его поступки и поведение, эта пустая комната с голыми стенами, книги… Недетские книги — по истории и древним религиям, визионерским блужданиям и охотничьим ритуалам равнинных индейцев. Одна из них, посвященная друидам, весила фунта три. Еще две были посвящены верованиям чероки. Джонни брал книги в библиотеке — на переплетах белели квадратики с номерами. Хант взял ту, что лежала на кровати. Джонни выписывал ее четырнадцать раз и всегда сдавал вовремя. Ни разу не просрочил. Детектив представил мальчишку на велосипеде: как он крутит педали — восемь миль в одну сторону и восемь миль в другую — только для того, чтобы показать карточку и расписаться там, где скажут.
Хант прочитал название книги — «Иллюстрированная история округа Рейвен», — потом взглянул на страницу, на которой она была открыта. Справа — черно-белая литография пожилого мужчины в мятом костюме. Белая борода до воротника и глаза словно осколки кремня. Под литографией надпись: «Джон Пендлтон Мерримон, хирург и аболиционист[18]. 1858». Предок Джонни, догадался Хант. Старик был похож на отца Джонни и ни капельки на мальчика.
Детектив перелистал несколько страниц, положил книгу на кровать, повернулся и лишь тогда увидел, что в коридоре стоит мать Джонни. В одной едва прикрывавшей ее рубашке, с трудом держась на ногах, опираясь рукой о стену, подняв плечи, вырезавшие в воздухе маленькие эллипсы. Ее глаза смотрели на него незабинтованными ранами, но голос прозвучал на удивление спокойно.
— Окажи мне любезность, Джонни. — Она повернула руку, и ладонь поймала желтый свет. — Передай Алиссе, что мне нужно поговорить с ней, когда она придет домой.
— Кэтрин… — Хант не знал, что сказать.
— Не спорь со мной, Джонни. Она уже должна вернуться.
Кэтрин повернулась, провела рукой по стене и закрыла за собой дверь.
Скрипнули пружины, и тишина растеклась кругами по дому.
Прежде чем уйти, Хант включил свет и проверил двери. Во дворе он попытался сосредоточиться. Кроме Кэтрин, была еще Тиффани Шор, ее убитые горем родители, а также великан с облитым воском лицом, который мог уже исчезнуть. Был Кен Холлоуэй. Был сын, которого Хант хотел проверить. Был неведомо куда подевавшийся Джонни. Все это соединялось в один кружащий вихрь, в одну тяжкую ношу, но сейчас он позволил себе отодвинуть все в сторону и оставить один миг для себя. Он стоял под покрывалом ночи и думал о Кэтрин Мерримон, ее темных, как синяки, глазах и ее опустошенности.
Все остальное казалось мелким и неважным.
Глава 14
Менее чем в миле от дома в ночи бушевал костер; оранжевые языки сворачивались и разворачивались, выплевывая в небо искры. Мальчик сидел рядом на корточках, без рубашки и обуви. Желтые полосы плясали на груди, сажа уродовала лицо черными пятнами в тех местах, где его коснулись испачканные в пепле пальцы, и громадная, наклонившаяся вперед тень дрожала на стене амбара.
Под рукой у Джонни лежал синий мешок, все еще сохранявший запах птичьей крови, плесени и сухой травы. Пряжки заржавели и плохо поддавались пальцам, одна из лямок уже расползалась. Он открыл мешок и достал стопку мятых бумажек. Страницы были исписаны с обеих сторон, но слова его не интересовали. Джонни отложил их в сторонку, на потом, и придавил камнем размером с перепелиное яйцо. За бумажками последовал темный кожаный ремень с погремушкой гремучей змеи и череп медноголового щитомордника. Погремушку удалось купить у одного парнишки в школе, а змею Джонни убил сам. Четыре дня искал ее в лесу, а нашел греющейся под солнышком на старой банке, в сотне шагов от собственной задней двери. Так тому и быть, решил он. Змея сама хотела, чтобы ее нашли. Джонни убил ее палкой, а потом отрезал голову ножом, который отец подарил ему на десятый день рождения.
На втором кожаном ремне висели еще пять орлиных перьев, каждое вдвое больше того, что было на велосипеде: три золотисто-коричневых с крыльев и два идеально белых, с жесткими заостренными кончиками и толщиной с указательный палец. Они еще пахли птицей, и на трех бурым инеем темнела засохшая кровь — орла и его собственная.
Джонни закрыл глаза и натянул ремни на голову. Перья зашуршали. Змеиные кольца щелкнули, коснувшись кожи.
Он вынул из мешка Библию.
Книга была черная, захватанная пальцами, с сияющим золотым тиснением и именем самого Джонни на обложке. Библию, в обтянутой атласом коробке, ему подарил в детстве священник баптистской церкви, сказавший, что слова в этой книге — дар Бога.
«Дар, молодой человек».
«Произнеси это со мной».
Тот же самый священник пришел после исчезновения Алиссы. Голос его не дрогнул, когда он заверил Джонни, что да, Бог любит своих детей, надо только молиться. Молись усердно, и Господь вернет ее домой. И Джонни молился. Так усердно, как только мог, вкладывая в молитву все силы и всю душу. Он поклялся посвятить жизнь Богу, если только тот вернет сестру домой.
Он поклялся всем, чем только мог.
Джонни помнил те долгие ночи молитв. Помнил, как сжимали его руку
